Президентство как политическое лидерство в Российской Федерации

Как было отмечено выше, характерной особенностью практики политического лидерства в условиях; полицентричной по - литико-административной системы (парламентско-президентской или президентской с эффективными нормами контроля со стороны законодательной и судебной власти) является гибкость, ориентация на согласование интересов различных политических акторов и консенсусные методы взаимодействия, тогда как в условиях моноцентричных политико-административных (фактически административных) систем (суперпрези - дентская республика) преобладают методы директивного давления.

Попытки типологии различных практик политического лидерства в рамках различных политико-административных систем показывают, что в наиболее общем виде эти различия синтезирует использование дихотомии львы — лисы, известной из классических произведений Н. Макиавелли и В. Парето. Как известно, для правления «львов» характерны прямолинейные, жесткие, авторитарные методы управления; «лисы» — мастера политических комбинаций, пропаганды, манипуляций. Доминирование «лис» характеризует демократические режимы; преобладание «львов» сопровождает диктатуры.

Обращаясь к политическим реалиям современной России, нельзя не признать, что длительный опыт всеобъемлющей власти первого лица государства (который иностранные наблюдатели называли самовластьем, ограничиваемым лишь цареубийством) не вполне преодолен и в современной политико-правовой традиции. Свидетельством тому является анализ принятой в 1993 г. Конституции Российской Федерации; нормативных актов, регулирующих деятельность органов власти, а также современной политической практики. Как отмечалось выше, являясь де-юре по - лупрезидентской республикой (и в этом отношении устройство власти в нашей стране близко к «бицефальной» — «президентско - парламентской» — французской модели), де-факто реальные полномочия Президента России таковы, что являются основанием суперпрезидентской системы правления.

В пользу этого утверждения свидетельствуют следующие основания. Во-первых, не являясь формально главой исполнительной власти, Президент фактически возглавляет исполнительную власть, так как имеет право председательствовать на заседаниях правительства; в соответствии с Указом Президента Российской Федерации № 66 от 10 января 1994 г. «О структуре органов исполнительной власти», ему напрямую подчинены руководители важнейших министерств (обороны, иностранных дел, внутренних дел, федеральная служба безопасности и др.) и т. д. Более того, Президент фактически стоит над исполнительной властью, так как не только имеет право отменять постановления правительства в случае их противоречия президентским указам, но, более того, имеет конституционное право отправить правительство в отставку без санкции парламента как это сделали Б. Ельцин в марте 1998 г. и В. Путин в феврале 2004 г. Таким образом, полномочия Президента в рамках исполнительной ветви практически неограниченны.

Несмотря на провозглашенный в Конституции принцип разделения властей, соотношение ветвей российской власти характеризуется значительной асимметрией со смещением центра тяжести в пользу исполнительной ветви. Президент России (в отличие от президента США) располагает правом роспуска парламента при определенных условиях. В процессе формирования правительства Президенту России требуется санкция Госдумы только при утверждении главы правительства (и то в случае троекратного отклонения Думой предложенной Президентом кандидатуры премьера Президент имеет право распустить нижнюю палату парламента), тогда как в США роспуск президентом конгресса немыслим. Американский конгресс может объявить импичмент президенту, тогда как, несмотря на формально-правовую возможность импичмента Президента в России, эта процедура практически неосуществима и т. д.

Известен прецедент объявления российским Президентом военных действий в Чечне в декабре 1994 г. без согласования с парламентом. В США же исключительным правом объявления войны обладает конгресс. 6 февраля 2003 г. шесть сенаторов-де - мократов обратились в суд, обвиняя президента Буша в нарушении статьи I конституции США, гласящей, что только конгресс вправе объявлять войну.

Президент Российской Федерации фактически стоит не только над исполнительной властью, но в значительной мере и над двумя другими ветвями власти — законодательной и судебной, что является основанием для характеристики этой системы правления как суперпрезидентской.

Как отмечают исследователи[XI], анализ практики политического лидерства в этих условиях дает основания для вывода об элементах практики описанной еще М. Вебером модели «плебисцитарной вождистской демократии» в современной Российской Федерации. Суть ее состоит в том, что, будучи избранным, лидер чувствует себя вправе не обращать внимания на другие центры власти в период срока своего правления.

В чем принципиальная особенность этого лидерства? С нашей точки зрения, в этой констатации важна характеристика «вождистский», то есть по существу «харизматический». Иными словами, в глазах населения легитимность подобного лидерства в значительной мере имеет харизматическую природу. При этом значение харизмы не теряется даже в условиях практики избирательных процедур формирования власти. В этом принципиальное отличие свойственной «восточному» типу политической культуры лидерской практики от «западной». Несомненно, харизма дает преимущество любому политику, в том числе в условиях рационально-легальных форм легитимации власти. Однако если в условиях западных политий харизма имеет сугубо периферийное значение «красивого бантика на фасаде», то в условиях восточного типа политических культур (понятие «восток» в данном случае выполняет функцию метафизической конструкции, не совпадающей с географическим «Востоком») харизма может являться приоритетным фактором легитимации власти, по отношению к которому выборные процедуры имеют вторичное значение. Примерами подобного рода можно считать лидерство Ф. Кастро, М. Каддафи, С. Хусейна,

А. Лукашенко. Что касается России, то смешанный, фрагментарный характер ее политической культуры определяет наличие разнокачественных субкультурных элементов. В данном случае укорененность «восточного» формата лидерства (который применительно к современной российской политической практике довольно точно был определен как «византийский») отражает генетическую преемственность современной политической системы по отношению к предшествовавшим.

Важно иметь в виду, что практика политического лидерства, будучи определяема прежде всего политико-институциональными и юридическими характеристиками государства, во многом определяется социокультурными нормами. Осуществленный известным американским полотологом Р. Такером анализ взаимовлияния политической культуры и политического лидерства в России на протяжении XX в. показал, что важнейшие параметры национальной политической культуры — преобладающие во взаимоотношениях лидеров и масс нормы, традиции, ценности, установки и стереотипы политического поведения и политического участия — являются определяющими в процессах формирования политического лидерства.

В этой связи следует принять во внимание, что отношение широких слоев населения к власти в России было основано на принципе культового почитания: персонифицировавшее высшую власть лицо рассматривалось как воплощение высшей справедливости, а носитель этой власти (князь, царь, император, генсек правящей партии или президент) нередко выступали в качестве объекта культа. Так было не только в эпоху Ивана Грозного или Петра Великого, так было и в недавнем советском прошлом: культ Сталина по масштабу почитания даже затмил предшествовавшие. Таким образом, менялись эпохи, менялись лица на российском властном Олимпе, однако принцип отношения массовых слоев населения к власти (особенно и прежде всего в провинции) оставался во многом неизменным.

Проведенные известным российским политическим психологом Е. Шестопал и ее последователями в течение последнего десятилетия многочисленные политико-психологические исследования показали, что главными недостатками власти в глазах населения являются слабость, размытость, отсутствие определенной линии поведения. Психологический профиль идеальной власти выглядит как негатив снимка реальной власти: «Власть хотят видеть твердой, сильной и даже жесткой. Она должна быть дееспособной, небезразличной к своим гражданам, независимой и сплоченной». Власть должна также обладать стратегическим мышлением и быть способной четко формулировать цели развития страны.

Что касается характера массовых российских выборов, то примечательной их особенностью является неизменная популярность политиков, олицетворяющих в глазах населения сильную и эффективную власть, основанную не столько на силе убеждения, сколько на готовности «власть употребить» посредством убеждения силой. Причем в качестве определяющих механизмов оценки гражданами личности лидера нередко выступают иррациональные, бессознательные психологические механизмы, контрастирующие с рациональными оценками. Так, именно психологическое восприятие (пусть даже на иррациональном, бессознательном уровне) Б. Ельцина в качестве сильного и активного политика определило его многолетний политический успех, несмотря на преимущественно негативный характер рациональных оценок его политической деятельности.

Следует констатировать парадокс: авторитарный (то есть силовой) формат политического лидерства не всегда является синонимом сильного (то есть эффективного) лидерства. Анализ президентства Б. Н.Ельцина показывает, что по своим реальным результатам это лидерство оказалось низко результативным, ибо именно в этот период существенно ослабло государство, которое в лице своей административно-политической бюрократии фактически было приватизировано кланово-кор- поративными структурами.

Снижение реального участия государства в управлении к концу 1990-х гг. стало столь значительным, что не оставило новому Президенту России иного политического выбора, кроме курса на восстановление субъектности государства. Именно этой установкой были обусловлены реформы политико-административ - ного управления, осуществленные В. В.Путиным. Результатом демонтажа кланово-корпоративного доминирования по отношению к системе государственного управления стало усиление административно-бюрократического компонента госуправле - ния; меры по обеспечению подконтрольности и управляемости административного аппарата и стремление концентрировать в руках высшей политической власти наиболее значимые политические ресурсы (инициирование нового закона о партиях; реформа избирательного законодательства; формирование пропрезидентского большинства в Государственной Думе и т. д.).

Другим существенным отличием лидерства В. В.Путина от своего предшественника стало изменение методов форматирования политического пространства: на смену системе «сдержек и противовесов» (в рамках которой Президент играл роль арбитра в ходе конкурентного взаимодействия кланово-корпоративных структур) пришла «вертикаль власти», основанная на принципах иерархического подчинения этажей политико-административной пирамиды. Несмотря на то что в условиях по - лиакторного политического пространства даже столь влиятельная политическая фигура как Президент вряд ли может быть абсолютно автономен, а лозунг равноудаленное™ олигархов вряд ли будет реализован в полном объеме (как отмечал еще Оруэлл, некоторые всегда будут равнее, чем другие), тем не менее, характерной особенностью президентства В. В.Путина является то, что правила политической игры определяет он.

Наконец, третьим заметным отличием лидерства Путина стало иное концептуальное понимание роли президента. Известно, что избрание В. Путина на пост Президента России и последующие годы его президентства сопровождались беспримерно высоким рейтингом популярности (50—70%) и даже некоторым мини-культом личности нового президента, а глубина социально-политического кризиса обусловила его имидж как вождя, призванного возглавить нацию в критический исторический период. Отсюда и лозунг первого периода правления: «Я отвечаю за все». Именно в соответствии с лекалом вождя и был построен образ Путина в предвыборный период. Однако чем дальше в прошлое уходят выборы 2000 и 2004 гг., тем становится более очевидным, что Президент Путин — более менеджер, чем вождь. В этой связи характерна интерпретация его роли в сегодняшней России, предложенная им самим в телеинтервью 7 октября 2002 г. в день 50-летия: «Я — контрактник».

Усиление административных рычагов управления при

В. В. Путине послужило основанием для предположений об авторитарной эволюции российской политической системы. Полагаем, что оснований для подобного вывода недостаточно: реальный объем полномочий государства и его участие в социально-политическом управлении и сегодня меньше, чем в таких заведомо деэтатизированных странах, как Великобритания или США. Что касается истоков усиления традиционных характеристик российской власти в течение последних лет, то недостатка в подобных предположениях нет. В качестве причин наблюдатели называют, в частности, устойчивость авторитарных тенденций и неизжитость имперских амбиций в российском обществе, личностно-психологические особенности Путина и его опыт работы в спецслужбах.

Полагаем, что причины тенденций концентрации власти в российской политике совсем в другом. В данном случае «зеркало» не виновато, что отражение в нем не радует глаз. Причины централизации власти в современной России следует искать, прежде всего, в неэффективности институтов гражданского общества. К сожалению, результатом попытки перераспределения полномочий между обществом и государством в течение последнего десятилетия стала принципиальная подмена содержания деятельности гражданских институтов — они стали инструментом выражения корпоративных, а не общественных интересов. В этих условиях, как это не раз бывало в российской истории, государство берет на себя выполнение функций гражданского общества. Другое дело, что подобная диспозиция, решая важные политические задачи, способна усугубить проблему неэффективности общественных институтов. Ибо любому наблюдателю очевидно: гипертрофия власти чревата политическими, психологическими и этическими издержками. К числу наиболее серьезных можно отнести следующие: монополия власти автоматически предполагает монополию ответственности; гиперфункция власти автоматически влечет за собой гипофункцию внутренних источников и субъектов развития системы; наконец, монополия власти способна деформировать своего носителя («власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно»).

Таким образом, различия политико-административных систем продуцируют существенную диверсификацию практик политического лидерства — чрезвычайно гибкого в условиях США и предельно жесткого, лобового противостояния в России. Попытки имплантации лидерских практик, неорганичных политической системе, приводят к пагубным результатам. Примером тому, что могло бы произойти в случае попытки применения сложившейся в условиях России жесткой системы элитной организации, является судьба Р. Никсона. Примером печального исхода попытки не свойственной России консенсусной практики лидерства в условиях России является судьба А. Ф.Керенского.