Экономика и политика - Коновалов В.Н.

2. Политическое обоснование революции.

В истории философской мысли, а также в общественной практике всегда уделяли большое внимание проблеме целеполаганий, в различных теориях представлен богатый спектр ее решения.

Ранее уже отмечалось, что одним из основных пунктов теории политики является объяснение действий субъектов политики через цели, которые они ставят перед собой, и знание ими условий и средств реализации этих целей. Выявление соответствия иерархии целей действия и выбора средств их реализации наличному бытию, требованиям объективных законов относится и к задачам, решаемым политической технологией.

Метафизическая постановка вопроса о иерархии цели и средства вела их к противопоставлению друг другу, поскольку цель, неизбежно имея «идеальный» характер и представляя отчужденный уровень сознания, в любой идеалистической системе неизбежно ставилась выше средства.

Гегель в своей телеологической концепции первым заявил, что «средство выше, чем конечные цели внешней целесообразности» (43, т. 3, 200). Орудие, средство стоят выше цели, для достижения которой они применяются, выше, чем вожделение, влечение и т.п., направленные на удовлетворение потребности.

С точки зрения метафизики непосредственное удовлетворение своих потребностей, непосредственное наслаждение предпочтительнее тех орудий, средств труда, с помощью которых они достигаются. Труд, орудия труда для Гегеля олицетворяет более общий и более высокий общественный принцип. Плуг - нечто более достойное, чем непосредственно выгоды, доставляемые им. Здесь закладываются основы более глубокого проникновения в процессы познания не только природы, но и общества. Ведь сам труд служит основой непрерывного самопроизводства человеческого общества, хотя и неравномерно, но двигающегося по возрастающей линии.

Гегель науку телеологию наряду с механизмом и химизмом возвел в ранг исторической ступени, этапа познания природы. Механизм и химизм - это «необходимость природы», ограниченность которых преодолевается в телеологии. «Отношения цели, как считает Гегель, вообще оказались в себе и для себя истиной механизма. Телеология вообще обладает более высоким принципом - понятием о своем существовании, каковое понятие в себе и для себя есть бесконечное и абсолютное, - принцип свободы, который, совершенно уверенный в своем самоопределении, абсолютно лишен присущей механизму внешней определяемости» (43, т. 3. 188-189).

Цель для Гегеля есть само понятие в своем существовании, и соединение этого понятия с действительностью формирует идею «как адекватное понятие, объективно истинное или истинное как таковое» (43, т. 3, 209).

Вывод философа о том, что абсолютная идея есть тождество теоретической и практической идей оказывается исключительно плодотворным. Если нет единства понятия (цели) и объективного, то сама «реальность... есть просто явление, нечто субъективное, случайное, производное, что не есть истина» (43 т. 3, 211).

Государство, церковь, другие общественные институты перестают существовать, если разрушается единство их понятия и реальности. Цель, поставленная кем-либо, не соответствующая социально-экономическим, политическим условиям данного общества, не только нереализуема, но делает это общество односторонним, неполным, не истинным; такое общество начинает разрушаться.

Другое ценное замечание методологического характера, касающееся «конечного или сущностного» со стороны субъекта, требует к себе также достойного внимания. Объект, пишет Ге-гель, равно как и «субъект, лишенный духа, и дух, сознающий лишь конечное (выделено мною. - В.К.), а не свою сущность, имеет правда, в самих себе - каждый сообразно своей природе - свое понятие существующим не в своей собственной свободной форме» (43, т.3,211)

Идеи Гегеля помогают лучше понять мировоззренческие и гносеологические установки, утверждавшиеся в качестве альтернативных линий в философской мысли, и вытекающие из них практические действия.

Первое из двух альтернативных направлений в области целеполагания опирается на творчество Б.Спинозы. Единственная субстанция природы существует сама по себе с необходимостью и сама является своей собственной причиной (causa sui). У субстанции исключена возможность какого-либо «внешнего воздействия». Однако «модусы» (единичные вещи) могут испытывать на себе внешнее воздействие. Субстанция - природа творящая, а единичные вещи - природа сотворенная.

Из понятия бесконечной, единой, неделимой субстанции вытекает понятие детерминации. Все является причиной чего-то иного. Спиноза представлял для себя мир, пронизанным жестким детерминизмом.

Вторая линия связана с именем Ф.Бекона, а дальнейшее философское обоснование получила у Фихте и имела широкое распространение в XIX-XX столетиях.

Точкой отсчета в философии Фихте явился тезис об автономности «Я». Автономное-Я вступает непримиримый конфликт с «механическим детерминизмом», не различающим природную и общественную сферы реальности. Для Фихте характерен пафос действия. Моральный долг человека преобразовать природу и общество, изменить их соответствии с «внутренним естеством самосознающего существа». Человек сам себе цель, определяет сам себя и не позволяет определять себя ничем внешним.

Развитие философии «активной стороны» нашло понимание у многих в революционном крыле рабочего движения.

Обе теоретические парадигмы имели продолжение в различных отраслях естествознания, в том числе и в биологии. Нетрудно заметить в эволюционной теории Ч.Дарвина спинозовские корни. Но особенно близка логика эволюционизма теории развития Гегеля. Следствие вытекает из исходных посылок, поэтому в обеих теориях отсутствует противопоставление субъекта и объекта. Субъект и субстанция как противоположности перетекают друг в друга, взаимопревращаются.

Гегель следующим образом характеризует подобную деятельность: «В ней конец есть начало, следствие - основание, действие - причина, что она - становление уже ставшего, что в ней обретает существование только уже существующее, и т.д.» (43, т. 3, 201).

Наряду с эволюционизмом существует и другой способ научного мышления, названный «типологическим». Если эволюционизм акцентирует внимание на изучении движущих сил органического мира - изменчивость, наследственность, адаптивность, т.е. на причинно-следственных, каузальных связях (онтологический аспект), то типологизм - на поиске идеальных типов, «целевых моделях» (гносеологический аспект). 160 -

Исследователь типологической теоретической установки В.А.Шупер отметил характерную особенность подобных теоретических схем: «Они ориентируются на анализ конечных состояний как детерминант всего развития систем. Развитие системы рассматривается как определяемое не начальными условиями, а конечной целью - достижением потенциальной формы (термин А.Г.Гуревича), или, что практически то же самое, финальной симметрии (термин А.А.Любищева и Ю.А.Шрейдера)» (107, 154-155).

Наблюдается удивительное совпадение или параллелизм в приверженности методологическим ориентациям в естественных и общественных науках, даже в использовании ряда терминов. Представляется, что результаты научных изысканий, особенно в междисциплинарных отраслях знания, могут расширить методологический инструментарий политической науки, в том числе в рассматриваемых вопросах о соотношении цели и средства в тактико-стратегической деятельности политических партий.

Марксизм имел, как представлялось их теоретикам и адептам, надежный теоретический механизм решения диалектической взаимосвязи экономики и политики: переход от капитализма к социализму начинается в среде политики, т.е. когда рабочий класс и его союзники завоевывают политическую власть, а затем осуществляют экономические преобразования. На революционном фланге рабочего движения традиционно признавалась доминирующая роль политической деятельности, политических институтов в классовой борьбе, когда борьба пролетариата берет «в политике самое существенное: устройство государственной власти» (86, т. 23, 239).

Это нашло отражение еще в Уставе I Интернационала: «Экономическое освобождение рабочего класса есть великая цель, которой всякое политическое движение должно быть подчинено как средство» (104, т. 17, 426).

Реформистское же крыло в рабочем движении, появившееся изначально в прудонизме, наоборот, проповедовало «политическое воздержание». В качестве конечной цели они выдвигали политическую революцию, а средство - революцию экономическую. Поэтому, по мнению реформистов, следовало бы начинать с экономического переворота. Впрочем, проблема конечных результатов в реформизме не получила своего теоретического развития, а практически и вовсе была снята.

Таким образом, выявились две диаметрально противоположные точки зрения. Г.В.Плеханов достаточно емко и верно писал о противниках «оппортунизма», раскрывая их классовую родословную: «П.Н.Ткачев точно так же как и решительно все западно-европейские бланкисты, исходя... из традиций французского якобинства, жесточайшим образом нападал на принцип «политического воздержания» (131, т.1, 180).

Политическая власть для таких деятелей является единственным рычагом завоевания экономической власти. Первенство политического фактора закладывалась теоретической посылкой о невозможности складывания социалистических производственных отношений в недрах предыдущего строя.

Для приверженцев такого подхода только характер политической власти определяет направленность любых экономических преобразований. При такой заданности один шаг до игнорирования законов экономики, уровня ее зрелости, а следовательно, и до

политического авантюризма. Насильственное политическое вмешательство в экономические структуры общества выдается за диалектическую взаимосвязь экономики и политики, базиса и надстройки, собственности и власти.

Немаловажным представляется выяснение обстоятельств, посылок, послуживших основой формирования у классиков марксизма теоретических представлений о диалектики экономики и политики. О том, как зарождались идеи о первоочередности завоевания политической власти, каковы причинно-следственные связи между экономикой и политикой, можно проследить, в частности, на материале анализа Марксом и Гегелем такого социального института, как майорат. Майорат - это форма наследования недвижимости (прежде всего земельной собственности), при которой она переходит полностью к старшему из наследников.

Гегель в параграфе 306 «Философии права» пишет: «Обеспеченность и прочность землевладельческого сословия может быть еще усилена посредством института майората, желательно, однако, только в политическом отношении, ибо с ним связана жертва, преследующая политическую цель, которая состоит в том, что новорожденному представляется возможность жить независимо» (46, 345).

Гегель, по мнению Маркса, видит в майорате институт, который не является «самоопределяющим», конечной ступенью, результатом, а тем, что определяется чем-то другим, промежуточным этапом, «средством к цели». В противоположность подобному взгляду Маркс считает майорат «следствием землевладения в его чистом виде, окаменевшей частной собственностью... в ее наиболее самостоятельном крайнем развитии» (104, т. 1, 335).

Для Гегеля майорат представляет собой «власть политического государства над частной собственностью», т.е. в нашем рассмотрении - примат власти над собственностью, политики над экономикой. Для Маркса же майорат - «власть абстрактной частной собственности над политическим государством», другими словами, признается примат собственности над властью или экономики над политикой.

Важным звеном в цепочке рассуждений Маркса является правильная, как он считает, каузальная расстановка понятий: Гегель «превращает причину в следствие, а следствие - в причину, определяющий момент - в определяемый, а определяемый - в определяющий» (104, т. 1, 335).

Выстроим логическую цепочку, иерархию экономического и политического с точки зрения средства и цели, причины и следствия. Если под майоратом понимать определенную форму отношений собственности, всегда находящихся в центре экономических структур, относящихся к сфере экономики, то для Гегеля сфера экономики является средством, политика - целью. Для Маркса экономика - цель, политика - средство, или же экономика - следствие, политика - причина. Чтобы коренным образом изменить ситуацию, складывающуюся в обществе, необходимо устранить причину, порождающую данную ситуацию. Здесь Маркс вплотную подходит к пониманию необходимости начинать с завоевания именно политической власти, с первоочередности политического акта, революционного преобразования сверху донизу буржуазного общества, если под «верхом» понимать политическую надстройку, под «низом» - базис, экономическую структуру.

Это и стало лозунгом левого и ультралевого крыла рабочего движения, зафиксированного в Уставе международного товарищества рабочих и перешедшего затем в программные документы коммунистических и рабочих партий.

Завоевание политической власти означает не сохранение буржуазной государственной машины, а слом, ликвидацию системы политической власти, созданной буржуазией. Здесь стиралась грань между понятиями «политическая власть» и «государство». Если политическая власть в руках рабочего класса, то и государство, по логике революционеров, становится пролетарским. Первенство политического фактора перед всеми остальными, в том числе и экономическими, очевидно.

Переход политической власти в руки возглавлявшей революцию пролетарской партии создает ситуацию, где политика господствует безраздельно и теряет какие-либо связи с экономикой, как с реальным процессом производства и воспроизводства. Если взять пример России, то в данных условиях наблюдалось явное несоответствие политической власти экономической структуре, базису. Полного соответствия базиса новой политической власти не было бы на «второй день революции» и в промышленно развитых странах, т.е. странах первичной модели развития капитализма, где уровень государственно-монополистического сектора достаточно высок. Что касается стран вторичной модели, то одна из особенностей политической институционализации заключается в том, что становление ее происходит при явно заниженной роли базисных факторов. Политическая надстройка неадекватна базису, и последний чрезвычайно слабо реагирует на импульсы, исходящие со стороны политической власти.

Политическая власть лишена возможности опираться на такую подсистему власти, как экономическая. Управление общественного процесса осуществляется на сверхцентрализованной основе, часто неконституционной, когда управление основано на партийных директивах, декретах чрезвычайных комиссий и пр. В этих условиях понятия «государственная власть» и «политическое господство», «управление» становятся идентичными и малоразличимыми.

Таким образом, не определенный тип производственных, в частности социалистических отношений инициировал появление соответствующих политических институтов и власти, а наоборот, политическая власть «лепила» производственные отношения.Пред-шествующий исторический опыт (до 1917 г.) показал, что важнейшим фактором развития общества является определение отношений власти базисными структурами, что основанием политической революции служит экономическая революция. В дискуссии с ревизионистами, которые экстраполировали законы буржуазной революции на социалистическую и считали вопрос о завоевании пролетариатом политической власти преждевременным, пока в недрах капиталистического строя не сложилась система социалистических производственных отношений, Ленин выдвинул явно скороспелый тезис о качественном различии двух типов революций.

Если для создания социализма, обосновывает бланкистский тезис Ленин, требуется определенный уровень культуры, то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы» (86, т. 45, 381). «Сначала» получилось, а с «потом» вышла неудача. Вспомним, что предшествовало буржуазной политической революции.

Ни о каком политическом завоевании со стороны третьего класса не было и речи, пока не совершился переход от простой кооперации и мануфактуры к крупному машинному производству. Зарождение и развитие крупного машинного производства, капиталистической фабрики привели к утверждению капиталистических производственных отношений как по форме, так и по содержанию.

Это была качественно новая ступень развития производительных сил, самого процесса производства. Частная собственность приобрела капиталистический характер по источникам и способам образования, стала основываться на присвоении прибавочной стоимости. Это была подлинная, действительная экономическая революция, если под экономической революцией понимать глубокие качественные изменения в процессе общественного воспроизводства, затрагивающие формы капитала, собственности и управления.

В России только складывались предпосылки осуществления экономической революции, а потому под политическую революцию большевиков закладывалась мина замедленного действия. «Социальные факторы власти», если использовать термин, введенный австромарксистом О.Бауером, еще не стали серьезной силой, двигателем революции. К «социальным фактором власти» Бауэр от-носил численность класса, активность его организаций, его место в процессе производства и распределения, высокий уровень политической активности, духовное воздействие на массы. Если эти факторы налицо, нет необходимости прибегать к «материальным факторам власти», т.е. к средствам насилия, как это делали большевики.

К числу социальных факторов можно отнести ассоциированную собственность и государственную собственность. Об ассоциированной форме собственности свидетельствует возникновение акционерных обществ (как групповых форм собственности). Здесь собственность непосредственно распространяется лишь на акции, которые находятся в руках владельца, т.е. фиктивный капитал, и владелец уже не может распоряжаться действительным капиталом. Происходит отделение капитала-собственности от капитала-функции.

С развитием государственной формы собственности связь капитала с процессом воспроизводства принимает еще более сложный характер, собственники еще более удаляются от воспроизводства в ее рамках (государственной собственности). «Если раньше, - замечает Энгельс, - капиталистический способ производства вытеснял рабочих, то теперь он вытесняет и капиталистов, правда, пока еще не в промышленную резервную армию, а только в разряд излишнего населения» (104, т. 2, 289).

Производственные отношения в своей содержательной основе начинают претерпевать определенные изменения, которые выражаются в появлении нового субъекта, носителя таких отношений.

Логику становления нового субъекта производственных отношений, субъекта экономической революции раскрыл тот же Маркс в главе 27 отдела пятого книги третей «Капитала»: «... Кооперативные фабрики самих рабочих являются, в пределах старой фор-мы, первой брешью в этой форме. Но в пределах этих фабрик уничтожается противоположность между капиталом и трудом, хотя вначале только в такой форме, что рабочие как ассоциация являются капиталистами по отношению к самим себе, т.е. применяют средства производства для эксплуатации своего собственного труда. Они показывают, как на известной ступени развития материальных производительных сил и соответствующих им общественных форм производства с естественной необходимостью из одного способа производства возникает и развивается новый способ производства» (104, т. 25, ч. 1, 483-484).

Отметим лишь кратко, не забегая вперед, главным субъектом новых производственных отношений является тот, кто совмещает в одном лице работника и хозяина, кто является капиталистом по отношению к самому себе.

В индустриально развитых странах активно продолжается процесс становления такого работника-владельца.

Факторы, на которые ссылаются современные марксистские теоретики,, такие, например, как: 1) концентрация и централизация средства производства, допускающие регулируемый процесс труда; 2) развитие армии труда с усиливающимся общественным характером труда; 3) организационно-управленческая структура производства, направляющая и контролирующая производственный процесс, - еще не составляют необходимую совокупность для экономической революции, не говоря уже о социалистической революции. В противном случае Запад давно бы сотрясали революционные бури и политические катаклизмы. Если эти условия не обеспечивают победу рабочему классу в последней четверти XX столетия, то о полнокровной реализации поставленной революционерами в 1917 г. цели говорить будет затруднительно.

Таким образом, речь должна идти не о количественной стороне материально-организационных предпосылок социалистических производственных отношений, а о качественном изменении социально-экономической среды и носителей новых отношений.

На теоретическом уровне (если взять политический аспект) распространенным было утверждении о тождественности отношений собственности и производственных отношений. Преобразования собственности воспринимались как переворот в сфере производственных отношений. Отношения собственности, имеющие юридический характер, были имплантированы в систему производственных отношений, которые представляют форму объективно необходимого развития материальных производительных сил.

С самого начала социалистической практики наблюдалось смешения понятия собственности в качестве экономического явления и права собственности как юридического феномена. Экспроприация капиталистической собственности, конфискация и национализация воспринимались как начало развития социализма, тем самым юридическую сферу желали сделать экономической реальностью.

Любой способ производства заключает в себе совокупность таких элементов, которые составляют необходимое условие воспроизводства самого себя. Экспроприация всех видов собственности, произведенная государством диктатуры пролетариат, хотя и являлась, по мнению ее руководителей, таким необходимым условием, тем не менее не могла и не может обеспечить на постоянной основе процесс воспроизводства. Другими словами, последний для своего развития каждый раз нуждается в импульсе извне.

Для того, чтобы процесс воспроизводства мог осуществляться, требовалось усиление организационного начала в лице государственных органов. Отсюда трактовка государства как составной части системы производственных отношений, экономического базиса, расцвет концепции «государства - базиса», анализ которой будет сделан позже.

Подобные оценки вытекали и из идеи соответствия производственных отношений производительным силам, которое достигается в ходе социалистической революции. Если в основе производственных отношений видеть отношения собственности и считать, что смена субъектов собственности способна радикально изменить отношения производства и обмена и привести их к созданию новых, то тогда теория соответствия будет верной.

Так, Ленин уверенно отмечал, что «труд объединен в России коммунистически постольку, поскольку... отменена частная собственность на средства производства» (86, т. 39, 273). Тем самым производственные отношения становились подвластными

власть имущим. Но такая «имплантация», не зависящая от состояния производительных сил, просчитываемых последствий и т.д, была противоестественным, достаточно искусственным мероприятием. Происходило постоянное отторжение политики от экономики. Вплоть до конца 20-х - начала 30-х гг. в экономике, процессе производства действовал капитал - чуждая новым социалистическим формам собственности сила. Не случайно Ленин в 1919 г. говорил об экономике, как о главном внутреннем враге

совершившейся революции (86, т. 39, 461). Такого врага можно обратить в союзника лишь в условиях тотального огосударствления всех секторов экономической жизни, когда государственная форма общественной собственности становится безраздельно

господствующей. Поэтому отрыв «экономики» от «политики» рассматривался, как серьезное отступление от партийной линии в послереволюционное время. Для партийных руководителей это означало непонимание проблемы «в ее целом», значило упускать «основное, от чего нельзя скрыться, улизнуть, спрятаться» (26, 111).

В свете исторического опыта весьма реалистическими оказались предостережения Бернштейна, идущие вразрез с господствующими тогда в немецкой и международной социал-демократии представлениями о якобинско-бланкистских попытках решения хозяйственных проблем путем политического вмешательства в недозревшую для социализма экономику.

Формально обобществленные все наличные производительные силы требовали для своего функционирования непрекращающегося применения административных, принудительных, не экономических мер. Процессы общественного воспроизводства стали протекать исключительно под воздействием чрезвычайных насильственных мер, т.е. политического фактора, что не могло не вести к гипертрофированной роли государственных, политических институтов власти. Вспомним о «деспотическом вмешательстве» в право собственности и в «буржуазные производственные отношения» из «Манифеста...».

Однако практика все-таки свидетельствует, что в конечном счете экономика развивается по своим собственным объективных законам производства и воспроизводства, а последние достаточно автономны и впрямую не зависят от государственных и политических институтов.

Публичная власть, как оказалось, не желает терять свой политический характер вопреки, предсказаниям классиков марксизма. В «Анти-Дюринге» Энгельс следующим образом описывает условия отмирания государства: «Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества, - взятие во владение средств производства от имени общества, - является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда во всех областях излишним и само собой засыпает. На место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами. Государство не отменяется, оно отмирает»(104,т.20,292)

Первым условием «отмирания» государства считается захват пролетариатом государственной власти и превращение средств производства в общественную собственность. Весь государственный механизм за ненадобностью переводится в «музей древностей» и располагается «рядом с прялкой и бронзовым топором».

Такие видные отечественные представители науки о государственном праве, как Ф.Ф.Кокошкин, Б.А.Кистяковский, П.И.Новгородцев, считали, что здесь обнаруживался очевидный теоретический пробел, что революционная теоретическая мысль не имела ясных, четких представлений о природе и значении юридических и политических форм. «Политическая власть, - пишет Новгородцев, - не есть какой-то волшебный жезл, который можно вырвать из рук злодея, чтобы употребить его для своих благих целей и затем спрятать в потайной ларец или, употребляя собственное выражение Энгельса, - в «музей древностей». Политическая власть, - продолжает ученый, - это сложная система юридических отношений и психических воздействий, которая при помощи своих разветвлений, путем самых разнообразных правил, постановлений и мер регулирует и направляет общественную жизнь» (115,306).

Почему идея безгосударственного состояния прочно вошла в марксистский теоретический арсенал? Истоки этой идеи опять же лежат в ранних работах Маркса.

Политическое государство, которое можно назвать правовым, допустило расцвет эгоистических интересов человека, смирилось с существованием и развитием частного человека с его личными потребностями и интересами, т.е. буржуа. Остановить безудержное движение эгоизма можно лишь на уровне новых взаимоотношений между людьми, на связи людей, пронизанных родовым всеобщим

сознанием. Индивидуальная жизнь человека, его личностные устремления перекрываются общественной сущностью. Общественная норма и порядок становятся внутренним законом индивидуумов. В этих условиях отпадает необходимость в упорядочение и надзоре со стороны права и государства. Политика становится излишним занятием. В этом случае государство поглощается обществом, наступает его безгосударственное существование. В пункте о судьбе отдельного конкретного человека марксизм принципиально отличается от анархизма.

Анархисты отрицают политику и государство, власть и принуждение во имя свободы отдельной личности, отвержения насилия над естественным проявлением человеческого духа, его индивидуальных притязаний.

Классики марксизма исходят из противоположного основания. Необходимость отсечь экономическое начало во имя безусловных и всеобщих положений, осуществления идеального порядка, представляющего собой по существу безличный автоматический процесс, рационалистический строй. Поэтому, как справедливо считали российские правоведы, идеал коммунистов строился не только за пределами правового государства (в смысле государства и права), но и за пределами свободы.

Подобные идеи, столкнувшись с реальной действительностью, показали свою утопичность. Для искоренения эгоизма индивидов была брошена сила эгоизма классового. Последний вызвал напряжение всех сил властного руководства, всю энергию государственного принуждения. Общество вступило в состояние перманентной борьбы за «высшее торжество социализма», которое также перманентно отодвигалось все дальше и дальше.

Вместе с Новгородцевым поставим риторические вопросы:

«Средство и путь не окажутся ли на необозримо долгое время целью и пределом, единственно доступными и достижимыми? Стремясь к состоянию безгосударственному, не случится ли надолго задержаться в состоянии сугубой и нарочитой государственности, в состоянии величайшего противоречия между бесконечной заманчивостью заданий и гнетущей недостаточностью достижения?» (115, 320).

На второй день после революции, т.е. с переходом власти в руки пролетариата политические задачи не стали занимать подчиненное место по отношению к задачам экономическим, как об этом заявлял Ленин. Произошла очередная инверсия, переворачивание средств и цели, политического и экономического. Государство и политика как средство и временная мера, как виделось революционерам, стали их целью и пределом возможного и допустимого. Поэтому, столкнувшись с наличной действительностью, программные установки левого крыла рабочего движения стали показывать свою несостоятельность, искусственную заданность. Революционные руководитель были в затруднительном положении относительно своих действий «на другой день революции».

Совсем по-другому сегодня воспринимается оценка меньшевика Н.И.Суханова о программе социалистических преобразований большевистской партии, ее утопичности, объективных предпосылках для социализма в России. Суханов утверждал, что большевики не имели ясных представлений, точных предположений и планов о том, что они будут делать с завоеванным государством, как будут им управлять, какие будут задачи нового пролетарского государства, каковы способы удовлетворения насущных интересов трудового народа. Суханов считал, что у большевиков «ничего не было за душой, кроме немедленного предоставления земли для захвата крестьянам, кроме готовности немедленно предпочесть мир, кроме самых путаных представлений о «рабочем контроле» и самых фантастических мыслей о способе выпекать хлеб при помощи «матроса» или «работницы» (159, т. 3,279).

Большевики тем не менее самым решительным образом взялись за преобразования в отношениях собственности на средства производства в основных отраслях промышленности, за уничтожение собственности на землю, за овладение экономическими «командными» высотами и т.д., пытаясь в максимально короткие сроки решить свою стратегическую задачу *.(* Любопытный эпизод имеется в стенографическом отчете так называемой «Овермановской комиссии», своеобразного «суда» над Октябрьской революцией, устроенного американскими сенаторами в 1919 г. На вопрос председательствующего: «Каково точное значение слова «большевик»? - Вильямс, известный публицист, ответил так: «Я спросил у одного русского, как он понимает слово «большевизм», и он ответил: «Это кратчайший путь к социализму». Очень точная характеристика»(121,122).

Но насильственное подтягивание наличной реальности к априорно провозглашенной цели не могло привести к какому-либо положительному результату. Стремление достичь конечной цели с помощью насилия обернулось потерей привлекательности ком-мунстического идеала, омертвением источника движущих сил в об-щественном развитии социализма, падением авторитета компартий в движении левых сил.

Перенос большевистского опыта в пункте полной замены частной собственности на средства производства и рыночного регулирования на почву высокоорганизованного индустриального общества не могло бы не поставить под угрозу основополагающие результаты воспроизводства. Поэтому западные коммунисты приходят к пониманию, что в силу структуры социума возможна только постепенная трансформация социально-экономических и политических отношений. Идея поэтапного переустройства общества, как известно, свойственна реформистским кругам, но она проникает и в коммунистические ряды.

Один из социал-демократических лидеров Запада О.Лафонтен пустил по миру сентенцию: «Призрак бродит по Восточной Европе - призрак социал-демократии». «Социал-демократизация» коммунистических партий, о которой давно мечтали деятели, далекие от коммунизма, становится реальностью сегодняшнего дня. Об этом свидетельствует и тот факт, что самая крупная коммунистическая партия в индустриально развитых странах - Итальянская компартия (как она тогда называлась) на XIX внеочередном съезде (март 1990 г.) заявила о намерении изменить свое название и вступить в Социалистический Интернационал. Даже в таких ортодоксальных партиях социалистического мира, как КПСС, принималось положение о том, что перестройка открывает возможность для преодоления исторического раскола социалистического движения, возрождение его как мирового на современном этапе. Коммунисты предприняли попытку взять на вооружение концепцию гуманного, демократического социализма, которая оставалась продолжает оставаться теоретическим знаменем социал-демократии.

Кризисные явления поразили не только коммунистические партии, но и весь спектр левых сил, включая социал-демократическое движение. Эти трудности связаны с адаптацией в условиях структурных изменений в западном обществе, переходом на новую модель развития.

В контексте трудностей, имеющих место в коммунистическом секторе политической шкалы, можно выявить определенную закономерность, которая выражается в медленном угасании теоретической и практической значимости конечной цели как стратегической установки коммунистической партии. Конечная цель - экономическое освобождение рабочего класса - перемещается на позицию ближайшей цели, т.е., в аспекте нашего рассмотрения, начинает выступать в качестве средства, что адекватно соответствует реальным процессам, происходящим в индустриально развитом обществе.

Эволюция тактико-стратегических позиций компартий, смена теоретических парадигм имеют свою внутреннюю логику развития. К числу главных вопросов при определения стратегической перспективы и содержания партийных программ являются вопросы соотношения ближайших, промежуточных и конечных целей партии или движения. Такое соотношение в первую очередь рассматривалось через призму взаимосвязи различных этапов, переходных форм в классовой борьбе, реформы и революция.

Какие подходы в определении конечных, промежуточных и ближайших целей наблюдались в теоретической деятельности компартий? В этом смысле определенный интерес вызывают материалы дискуссии, развернувшейся в ходе обсуждения программных документов на IV конгрессе Коминтерна (ноябрь-декабрь 1922 г.).

Произошел спад революционной волны, замедлились темпы революционной борьбы. В первые годы после революции для коммунистов, в подавляющей своей части стоявших на левых и ультралевых позициях, и у которых была нацеленность только на социалистическую революцию и диктатуру пролетариата, возникли серьезные трудности с принятием тактики единого фронта. Перенесение центра тяжести на подготовительный этап переходных требований воспринималось как «трусость мысли» и «оппортунистические наклонности». С большим трудом пробивали дорогу переходные требования, такие как лозунг рабочего правительства, рабочий контроль над производством и др. Преобладала ориентация на конечную цель.

Борьба за конечную цель фокусировалась в указании В.И.Ленина: «Не упускай из вида главного (социалистической революции); ставь ее в первую голову, подчиняй ей, координируя, соподчиняя ей, ставь все демократические требования и памятуй, разгореться борьба за главное может, начавшись и с борьбы за частное» (86, т. 49, 347).

На рубеже 50-60-х гг. марксистская теоретическая мысль при разработке концепции антимонополистической демократии преимущественное внимание уделяла вопросам соотношения промежуточных целей, ступеней и конечных целей, ступеней и конечных целей борьбы рабочего класса. В большинстве программных документов коммунистических и рабочих партий развитых капиталистических стран этап антимонополистических реформ рассматривался как процесс перехода от капитализма к социализму. Повсеместно в марксистских кругах считалось, что рабочий класс в «новой исторической обстановке» может навязать буржуазии осуществление таких мер, которые, выходя за пределы обычных реформ, имеют жизненное значение в борьбе за победу революции, за социализм.

Эта парадигма просуществовала до середины 70-х гг., когда развитые капиталистические страны оказались втянутыми в экономический кризис с его социально-политическими издержками для трудящихся. Новая обстановка требовала новой стратегии: выдвижения конкретной программы решения насущных социально-экономических проблем, таких лозунгов, в которых нашло бы отражение органическое переплетение как ближайших, так и промежуточных целей.

В решениях Брюссельской конференции коммунистических и рабочих партий стран Западной Европы (1974 г.) в наиболее общей форме были выражены поиски ближайших интересов, целей.

В социально-экономической области это охрана и повышение жизненного уровня, борьба против инфляции, гарантия занятости, сокращение длительности рабочей недели, снижение пенсионного возраста, расширение социального обеспечения и социальных прав.

В политической области подчеркнута необходимость борьбы за защиту и расширение демократических свобод. Неизбежное в условиях углубления кризиса капитализма усиление авторитарных и реакционных тенденций политики крупного капитала может быть предотвращено путем борьбы за отмену репрессивных законов, направленных против рабочего и демократического движения, в том числе в профессиональном плане, путем обеспечения справедливого представительства трудящихся и их организаций в социально-экономических органах и институтах, расширения их прав на рабочих местах, демократизации всех отношений общественной жизни (21,149-158).

Разработка коммунистическими партиями проблем соотношения ближайших целей трудящихся и промежуточных целей исходя из специфических условий в той или иной стране, помогло бы найти то необходимое звено, которое является неотъемлемой частью тактико-стратегической системы в целом.

Исходные философские позиции при анализе закономерностей общественного развития должны требовать выявления диалектических связей, проявляющихся в этом развитии, через общее, особенное и единичное. Если бы стратегия и тактика компартий адекватно отражала реальные тенденции в общественной жизни, то в них соответствующим образом должны были быть взаимосвязаны элементы, части, установки, характеризующие через общее, особенное и единичное.

Общее - это конечная цель; в качестве особенного выступают промежуточные цели, а единичное - это конкретные, ближайшие цели, без борьбы за которые нельзя достичь промежуточных рубежей.

На всем пути к достижению конечной цели происходит вызревание и разрешение определенных противоречий. Общее существует и проявляется в особенном и через особенное. Отсюда вытекает и то, что достижение конечной цели (общее) будет осуществляться за счет процессов, совершающихся на промежуточных этапах, где ставятся и реализуются промежуточные цели (особенное). Точно так же разрешение противоречий на промежуточных этапах в конце концов достигается через разрешение частных противоречий, которые отражаются в ближайших целях (единичное).

Направлялись ли стратегические и тактические установки компартий на разрешение определенных противоречий на тех или иных этапах общественного развития?

Ближайшие цели должны были концентрироваться в наибольшей степени в тактических установках компартий, где формулируются те или иные ближайшие требования. Если эти ближайшие требования не нацеливались на решение противоречий на промежуточных этапах развития или недостаточно разрабатывались и продумывались, то такая тактика не могла рассчитывать на какой-либо значительный успех в целом и, как правило, его не имела в отличие от социал-демократических партий.

С включением ближайших, первичных требований в свои программы тактико-стратегическая система получила бы относительную завершенность, но представляется, во-первых, что это сделано было с большим опозданием, имеющим свои драматические последствия, и, во-вторых, наблюдалось элементарное недопонимание диалектики общего, особенного и единичного - связи, носящей всеохватывающий характер.

Не случайно поворот в сторону реформ, ориентация на первоочередные задачи, в которых концентрируются насущные интересы людей труда, поставили вопросы взаимоотношения коммунистов и социал-демократов в иную плоскость, а именно, к сближению подходов.

Программное обновление Социнтерна, новые подходы марксистов к диалектике соотношения эволюционных и революцион-ных форм развития, а также к критериям социального прогресса по-новому ставят вопросы взаимоотношений в современном социа-листическом движении.