Экономика и политика - Коновалов В.Н.

1. Политическая революция и ее последствия

Октябрьская революция привела к власти партию, взявшую на вооружение марксистскую программу социалистического преобразования общества. Экономическая программа после установления диктатуры пролетариата намечала следующие вехи: через республику советов, через национализацию банков и синдикатов, рабочий контроль, всеобщую трудовую повинность, национализацию земли, конфискацию помещичьего инвентаря и пр. (86, т. 34, 373).

Основная деятельность Советского государства в экономической сфере была закреплена в ст. 9 Конституции РСФСР 1918 г. - уничтожение эксплуатации человека человеком и водворение социализма. Реализация этой цели допускала различные методы, один из важнейших - метод декретирования.

Уже на второй день после революции II Всероссийский съезд Советов принял Декрет о земле, провозгласивший национализацию всей земли, конфискацию помещичьих земель и установление бесплатного крестьянского землепользования.

Крестьянский вопрос для России имел такое большое значение, в том числе и для судьбы политической революции, что необходим краткий анализ взаимоотношений между государством диктатуры пролетариата и крестьянством. Через четыре года после революции Ленин говорил, что социалистическая революция в стране, где громадное большинство населения принадлежит к мелким земледельцам-производителям, может иметь окончательный успех лишь при двух условиях: 1) при поддержке ее своевременной социалистической революцией в одной или нескольких передовых странах; 2) при соглашении «между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения» (86, т. 43, 57-58).

Поскольку первое условие выполнено не было, основное первостепенное значение приобрело выполнение второго условия.

Первый документ советской власти уничтожил частную собственность на землю «немедленно без всякого выкупа». В «Крестьянском наказе», вошедшем в Декрет о земле, было записано: «1) Право частной собственности на землю отменяется навсегда... Вся земля... обращается в всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней» (86, т. 35,25). Государственным достоянием объявлялись все недра земли и естественные ресурсы.

Наряду с ликвидацией помещичьего землевладения уничтожалась и всякая другая частная собственность на землю. Отмена частной собственности на землю изменила характер товарооборота между городом и деревней, организация его стала государственным делом. В декрете «О социализации земли» указывалось, что торговля хлебом как внешняя, так и внутренняя, должна быть государственной монополией.

Национализация земли означала, что уже государству принадлежит право распоряжения землей. «Национализация, - отмечал Ленин, - есть передача всей земли в собственность государства. Собственность означает право на ренту и определение государственной властью общих для всего государства правил владения и пользования землей» (86, т. 16, 316). В Декрете о земле указывалось, что право распоряжения землей переходит к местным органам Советской власти. Это право широко использовалось для преимущественного наделения конфискованной помещичьей землей организующихся совхозов и колхозов.

Еще летом 1917 г. большевики ратовали за образование из каждого помещичьего имения крупного образцового хозяйства, которое бы велось за «общественный счет Советами депутатов от сельскохозяйственных рабочих». Несмотря на принятие эсеровского «Декрета о земле» и соответственно их лозунгов, большевики вкладывали другое понимание в решение крестьянского вопроса.

Декрет «О социализации земли» определял в качестве основной задачи создание коллективного хозяйства в целях перехода к социалистическому земледелию, в то время как эсеры ориентировались на общинное землевладение.

Крупные советские хозяйства, коммуны и т.д. рассматривались наилучшими средствами для достижения этой цели. Единоличное землепользование объявлялось «преходящим» и «отживающим» явлением.

Отмена права собственности на землю воспринималась большевиками окончательным уничтожением всякой эксплуатации человека человеком.

В российском народном хозяйстве большой удельный вес имело мелкотоварное производство, носителями которого выступали миллионы землевладельцев. Сколько же их было? Обратимся к статистике образца 1897 г., взятой на вооружение Лениным. Ленин в крестьянской массе различал три основные группы: 1) «неимущее население»; 2) «беднейшие мелкие хозяйства», для которых главным источником существования является «мелкое хозяйство» и 3) «зажиточные мелкие хозяева», эксплуатирующие наемных рабочих. «Зажиточных мелких хозяев» насчитывалось 23,1 млн. человек, «беднейших мелких хозяев- 25,8 млн. (86, т. 3, 502-505). С помещиками число землевладельцев превысит 50-миллионную отметку.

Надо отметить, что сословная структура частного землевладения в последующие годы подверглась заметным изменениям. В условиях формирования земельного рынка в России (1905-1914 гг.) происходил постепенный переход помещичьих земель к другим сословиям, прежде всего крестьянству. В 1914 г. по отношению к 1905 г. (принимаем за 100%) дворяне, чиновники, офицеры владели 78,3% земельной площади; купцы, почетные граждане - 86,5; духовенство - 91,2; мещане, цеховые и городские рабочие - 102,5; крестьяне, казаки, колонисты: лично 127,5, товариществами - 168,6, обществами - 124,3% (3, 85).

Таким образом, громадное количество земледельцев было лишено своей собственности, а другая часть «неимущего населения», так ее и не приобрела. Земля стала «собственностью нации в лице государства».

Трагична судьба той части крестьянства, которую назвали кулачеством-основным сельскохозяйственным товаропроизводителем. В 1919 г. Бухарин и Преображенский в «Азбуке коммунизма» точно подметили эти перемены. «В борьбе с помещичьим землевладением городской пролетариат имел за собой все крестьянство поголовно, не исключая и кулачество. Этим объясняется быстрый успех Октябрьского переворота... но уже проведение в жизнь закона о т.наз. социализации земли с уравнительным разделом земель отбросило кулачество в лагерь контрреволюции. Кулачество потеряло часть покупной земли, которую имело до революции, потеряло землю, которой пользовалось, арендуя наделы бедноты. Оно потеряло все, что успело захватить при разгроме помещичьих имений... Этот класс является претендентом на то, чтобы двинуть развитие нашего сельского хозяйства по типу фермерского хозяйства Дании и Америки. Если бы не пролетарская власть и ее социалистическая политика, то на расчищенной от помещика почве в России с чрезвычайной быстротой развились бы средние буржуазно-фермерские хозяйства с наемным трудом, улучшенными способами обработки земли... кулак вступил в революцию, окрыленный самыми розовыми надеждами и предчувствиями, а вышел из нее

ощипанным даже на ту часть своей собственности, которой он располагал до революции...» (Цит. по: 177,191).

С ликвидацией собственности начинает исчезать база гражданских частных прав. Частноправовым отношениям не остается места в условиях, когда государственная власть берет на себя организацию всей хозяйственной, социальной жизни страны. Вводится строжайшая централизация и регламентация в ведении частного хозяйства, которое подчиняется плановым нарядам и посевному плану.

На одном из съездов советских юристов, проходившем в начале 1921 г., правоведы не могли приступить к кодификации гражданского права, поскольку не был приведен ни один пример частноправового отношения, кроме найма пастуха в деревне. Стал складываться государственный способ производства, генетически связанный с «азиатским» способом производства, только с более высоким уровнем отчуждения личности от властно-собственнических структур. Для традиционной восточной власти характерным было перераспределение ренты-налога в форме дани, а позже - в виде фиксированных поборов избыточного продукта.

Для тоталитарного общества социалистического типа, в котором огосударствлено практически все: земля, все средства производства, централизованному перераспределению подлежит все произведенное, а не только лишь избыточный продукт, за минусом натуральных выдач колхозникам и других подачек, носящих скорее символический характер. Трагическим последствием такой централизованной редистрибуции явился массовый голод зимой 1932 и весной 1933 г. на Украине, Дону, Кубани, в Поволжье и в Казахстане, унесший многие миллионы человеческих жизней.

Без наличия субъективных публичных прав, вытекающих из понятия частной собственности, начинают стираться грани между человеком и гражданином. Ведь частная собственность, если ее рассмотреть не как конкретно-классовое, а вневременное юридическое понятие, является важнейшей составляющей экономической свободы гражданина, а следовательно, и его политической свободы, т.е. тем, что служит основами гражданского общества.

Расширение планового начала, государственного регулирования коснулось, конечно, не только аграрного сектора народного хозяйства. Процесс огосударствления всей хозяйственной и социальной жизни набрал темпы. В подготовке национализации промышленности огромную роль придали рабочему контролю над производством как рычагу социалистических преобразований. 14 ноября 1917 г. ВЦИК утвердил положение о рабочем контроле, в котором определялась следующая задача: «В интересах планомерного регулирования народного хозяйства во всех промышленных, торговых, банковых, сельскохозяйственных, транспортных, кооперативных, производительных товариществах и пр. предприятиях, имеющих наемных рабочих или дающих работу на дом, вводится рабочий контроль за производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятий» (112, 74).

Фабзавкомы и контрольные комиссии надеялись по существу неограниченными полномочиями по поводу производства и распределения продуктов и т.д. Вскоре Советская власть, почувствовав, что происходит анархизация производства, приходит к государственному управлению промышленностью. К 1 июня 1918 г. более половины предприятий промышленности были уже национализированы. По декрету Совета народных комиссаров, принятому 28 июня 1918 г., собственностью РСФСР были объявлены крупнейшие предприятия всех отраслей производства, а также паровые мельницы, предприятия по местному благоустройству, отдельные предприятия пищевой промышленности, частные железные дороги и т.д., и т.п. Национализация проводилась безвозмездно. Как арендаторы, так и владельцы отдельных предприятий никакого выкупа от Советской власти не получили. Все они были объявлены состоящим на службе у РСФСР, и им предписано было получать содержание по норме, существовавшей до момента национализации. За покинутый пост несли ответственность перед судом революционного трибунала, «по всей строгости закона».

Новая производственная политика была отягощена введением военных методов воздействия на труд, его частичной или полной милитаризацией, ибо других методов воздействия в арсенале Советской власти не оказалось. Всеобщая трудовая повинность стала лозунгом того времени. Она применялась в целях обеспечения промышленности, земледелия и транспорта необходимой рабочей силой «на основе общехозяйственного плана», а также для единовременного или периодического выполнения определенной работы.

Конечно, это было связано с падением производительности труда, хозяйственной разрухой, усугубленной, спешно проведенной национализацией и т.д. Общее руководство проведения трудовой повинности было возложено на Совет обороны. Для координации деятельности различных ведомств был создан Главный комитет трудовой повинности во главе с Ф.Дзержинским, а на местах - губернские, уездные и городские комитеты, в задачу которых входило выявление граждан, не занятых общественным трудом и подлежащих трудовой повинности, а также удовлетворение потребности в рабочей силе предприятий важнейших отраслей промышленности.

С осени 1919 г. осуществлялся перевод на военное положение государственных учреждений и предприятий, работающих на оборону. Весь наличный состав работников считался мобилизованным, самовольное оставление работы приравнивалось к дезертирству и каралось по законам военного времени.

Военизация была распространена (1919 г.) на 106,8 тыс. работников,65 тыс. рабочих в порядке милитаризации привлекались для работы в военные мастерские и т.д.

Отчуждение непосредственных производителей от собственности, власть имущих не только ни на гран не уменьшилось, а наоборот, стало приобретать тотальный, военно-коммунистический характер. Тут же нашлись теоретики (Бухарин, в частности), объясняющие, что одной из главных принудительных форм нового типа, действующей в сфере самого рабочего класса, является «уничтожение так называемой «свободы труда».

Складывающаяся ситуация в экономической сфере не могла не усилить авторитарно-иерархическую власть зарождающейся бюрократии, сконцентрировавшей в своих руках распоряжение всей государственной собственностью.

В отражающей эту реальность теоретической мысли конкретные различия между экономикой как объективными процессами производства и политикой как функционированием политической системы по существу стали стираться. Доминирующая роль политических и других неэкономических, административно-приказных факторов компенсировала низкий уровень действительного обобществления процесса производства, производительных сил. Политические решения стали по существу выполнять функции, которые возложены в нормально работающей экономике на рыночный механизм.

Рынок эффективно решает вопрос о мотивах и стимулах хозяйственной деятельности человека. Социализм столкнулся с проблемой мотивации трудовой деятельности с момента отрицания и исчезновения «буржуазных», т.е. рыночных стимулов. Практически все регуляторы, действующие в капиталистическом хозяйстве, были признаны не соответствующими социалистической экономике. Рудиментами капитализма признавались товарные отношения, торговля, деньги, действие закона стоимости в целом.

Так, к примеру, за уничтожение денег высказывался II Всероссийский съезд Советов народного хозяйства (декабрь 1918 г.), посчитавший, что развитие социалистического переустройства экономической жизни необходимо требует отказа от прежних частнокапиталистических взаимозависимостей в производстве. Ликвидация денег была предусмотрена Программой партии, принятой на VIII съезде РКП(б).

Не случайным является положение, сложившееся в годы «военного коммунизма», когда натуральные отношения стали господствующей формой хозяйственных связей. Об этом свидетельствует резолюция XI съезда РКП(б) о финансовом положении, в которой отмечалось, что «экономические ресурсы были в то же время и ее (партии - В.К.) финансовыми ресурсами: как снабжение рабочих, служащих и армии, так и обеспечение государственной промышленности сырьем, полуфабрикатами и прочими материалами происходило в натуральной форме; соответственно этому финансовая политика исчерпывалась вопросами распределения денежных знаков, совершенно второстепенное значение которых определялось крайне узкими пределами рыночного оборота» (79,т2,328) -

Выплата по труду в натуральной форме возросла с 51% зарплаты в 1917 г. до 93% в 1920 г. Необходимости в существовании банковской системы в первые годы советской власти не было, и Государственный банк в 1920 г. был упразднен.

Петр Струве - автор «Манифеста российской социал-демократической рабочей партии», принятого еще на I съезде РСДРП в качестве программного документа, в речи, уже произнесенной на общем съезде представителей русской промышленности и торговли в Париже в 1921 г., заявил о «натурально-хозяйственной реакции», которая обрушилась на Россию. «При всех различиях, - говорил Струве, - между императорской властью Рима и советской властью Москвы они обнаруживают изумительное сходство. И там и тут основной характеристикой своего экономического положения была натурально-хозяйственная реакция. И там и тут граждане были закрепощены государством, были его подлинными «тяглецами» по красочному выражению Московской Руси» (156, 118).

Государственное регулирование цен рассматривалось как обязательное условие социалистического строительства. Ленин подчеркивал: «Только тогда, когда комиссариат продовольствия вместе с комиссариатом земледелия национализировал все товары, установил цены, - только тогда мы вплотную подходим к социализму» (86, т. 36, 509).

Только в середине 20-х гг. в советской экономической литературе стала заявлять о себе мысль об объективном характере экономических законов. Долгое время господствующим оставалось мнение о государстве, способном сознательно творить экономические законы. Ленинский тезис о решающей роли государства диктатуры пролетариата как регулятора советской экономики был определяющим.

Социалистическому государству как структурному элементу политической системы придавалась не свойственная ему дуалистическая функция. Одна сторона деятельности государства, политическая, относилась к надстройке, другая, чисто экономическая - к базису и таким образом являлась будто бы частью общественного производства.

Во второй программе партии, подготовленной при активном участии Ленина, подчеркивалось, что в «эпоху начавшегося обобществления экспроприированных у капиталистов средств производства государственная власть перестает быть паразитическим аппаратом, стоящим над производственным процессом; она начинает превращаться в организацию, непосредственно выполняющую функцию управления экономикой страны...» (79,т. 2, 56). Отсюда вытекает понимание деятельности социалистического государства в двух аспектах.

С одной стороны, эта деятельность является чисто политической, с другой - превращается в аппарат управления производством, в экономический центр страны. Развитие теоретических представлений о роли государства в экономике шло в разных направлениях. первыми за разработку этого вопроса взялись государствоведы, затем тему подхватили политэкономы. Это была пионерская работа, поскольку дореволюционная государствоведческая мысль проблемы правого регулирования экономики не затрагивала, считая, что это предмет других отраслей права.

* Ленин в работе «удержат ли большевики государственную власть?» писал, что «этот государственный аппарат» (который является не вполне государственным при капитализме, но который будет вполне государственным у нас, при социализме) мы можем «взять» и привести в движение одним ударом, одним указом» (86, т. 34, 97). Речь как раз идет о второй, экономической стороне деятельности государства. обращает на себя внимание ремарка о «не вполне» государственном характере госаппарата при капитализме, не свойственной ему экономической функции.

Один из теоретиков-юристов И.Ильинский писал: «Влияние советской государственной системы сказывается прежде всего в признании хозяйственной функции, основной для всякого государства. Новое учение о государственных функциях грозит опрокинуть излюбленную догматиками схему разделения законодательства, управления и суда, сохранившую господство в литературе от времени Локка и Монтескье» (67, 57).

Конституция РСФСР 1918 г. включала две статьи: третью и девятую, затрагивающие конституционную регламентацию экономических основ. Это не располагало к деятельному исследованию вопроса о роли государства. Раздавались предложения о расширении рамок конституционной регламентации экономической сферы. В структуру будущей Конституции СССР предлагался целый раздел, посвященный основам хозяйственной политики, функциям государственных органов в экономической области. В этом разделе должны быть намечены основные этапы, которые проходит государство в ходе социализации народного хозяйства. Наблюдалась определенная абсолютизация внеэкономического воздействия на экономику. С их помощью, как казалось, можно в кратчайшие сроки «войти в социализм», а с другой стороны, эти методы воспринимались как более надежные. Были попытки закрепления в Конституции гарантий, исключающих возвращение к буржуазному строю. В одном из проектов Конституции РСФСР 1918 г. содержалась норма, запрещающая отмену национализации земли, основных средств производства и т.д. В немногочисленных работах марксистов-юристов, носящих в основном компиляторский характер, сквозным был следующий тезис: экономическая сторона социалистической системы заключается в монополии государства на средства производства и в руководстве всем народным хозяйством из одного центра.

Что касается политэкономов, то в 20-30-е гг. по вопросам взаимоотношений государства и экономики существует большая историография. В многочисленных публикациях за редким исключением это соотношение рассматривалось под углом зрения органического единства экономики и политики, власти и собственности.

Теоретические работы были в русле ленинской теории социалистического государства, категорически отрицающей принцип «невмешательства государства в экономику». Сюжетные линии этой темы были заданы дискуссией между В.Преображенским и Н.Бухариным. В работе «Новая экономика» Преображенский выделил в государстве диктатуры пролетариата функции двоякого рода, при этом отметив, что слитность политической организации общества с частью его экономических организаций не противоречит необходимости обособленного анализа различных функций, т.е. отделения политических факторов от экономических.

Такое отделение экономики от политики встретило решительный отпор со стороны Бухарина, который развил дальше концепцию «государства-базиса». По мнению Бухарина, в пролетарскую политику уже входит в значительной части экономика, поскольку в структуре государственной власти заключаются важнейшие экономические факторы, в том числе командные высоты. Экономические командные высоты представляют, по Бухарину, составную часть государственного аппарата. С ростом хозяйства пролетарская диктатура будет представлять все в большей степени руководящую хозяйственную силу. Это принципиально меняет ход исторического развития.

При «классическом капитализме» хозяйствующие субъекты с точки зрения их хозяйственных функций не включались непосредственно в аппарат государственной власти. «Государство, - справедливо замечает автор, - не было составной частью производственных отношений. Государство лишь обслуживало процессы капиталистического воспроизводства, было только «политической оболочкой». Бухарин выделяет момент установления объективных границ деятельности синдикатов, трестов, банковских консорциумов и т.д., которые входят не в систему политической надстройки, а в экономический базис общества. Но при социализме, подчеркивает он, дело принципиальным образом меняется. В социалистическом государстве тресты, синдикаты входят в совокупный государственный аппарат, а «аппарат нашего государства, пишет Бухарин, - является составной частью производственных отношений советского общества, т.е. сам целиком включен в базис» (28, 120).

Идея непосредственного слияния надстройки с базисом была ярко выражена в последующих теоретических разработках Бухарина, в том числе такой, как «Учение Маркса и его историческое значение» (1933 г.). В этом труде государство трактуется не только как аппарат государственной власти, но и как «общество в своей государственной форме, т.е. включением и с выключением объекта своего воздействия» (27, 227). Данная трактовка в отношении диктатуры пролетариата применима потому, считает Бухарин, что: а) диктатура пролетариата не стоит над обществом; б) здесь экономика срастается с политикой; в) политика (в том числе и экономическая) в грандиозном масштабе быстро объективируется как течение общественно-исторического (и экономического в первую очередь) процесса. Отсюда, делает вывод Бухарин,»фазы развития диктатуры пролетариата суть фазы развития всего общества к коммунизму» (27, 227).

Эти тезисы неимоверное количество раз воспроизводились в теоретической литературе 20-30-х гг. И.Лапидус и К.Островитянов, например, писал: «...Советское государство является необходимым элементом производственных отношений советского хозяйства, в то время как в капиталистическом обществе капиталистическое государство является только надстройкой над этими отношениями» (83, 365).

Самым распространенным мнением о новой функции государства диктатуры пролетариата было то, что государство способно сознательно творить и сами экономические законы социализма. «Пролетарская диктатура, - писал Д.И.Черномордик, - ... представляет собой... государственный экономический механизм, непосредственно приводящий в действие огромную массу средств производства» (178, 22-23).

«В советской экономике, - отмечает Н.А.Вознесенский, источником движения и развития народного хозяйства является планирующее социалистическое государство». Академик А.В.Венидиктов теоретическому «феномену» государства-базиса посвящает специальный раздел в своем крупном произведении «Государственная социалистическая собственность». Он указывает на различные формы государственного регулирования экономики при капитализме и отмечает, что государственное вмешательство не затрагивает основного: права частной собственности предпринимателя, права на эксплуатацию чужого труда. Социалистическое же государство, осуществляя единство политического и хозяйственного руководства, планирует и регулирует деятельность всех социалистических организаций: как государственных, так и кооперативно-колхозных и других общественных организаций. По отношению к государственным предприятиям социалистическое государство соединяет в своих руках всю полноту государственной власти со всеми правомочиями собственника. Неразрывное, неразделенное сочетание государственной власти и собственности - специфическое отличие социалистического общества (34, 317-323).

О специфическом отличии нового общества не уставали повторять официозные политэкономы. Господствующим было мнение, выраженное академиком А.М.Румянцевым. Он четко обозначил позицию сторонников концепции «государства-базиса», отметив, что государство «сознательно и планомерно выполняет те регулирующие и определяющие экономические функции, которые в условиях капитализма стихийно выполняет рынок» (143,264).

Со времени появления концепции государства-базиса степень огосударствления всех хозяйствующих субъектов неизменно повышалась, соответственно принцип всеобщей общинности в экономике в такой властно-собственнической структуре также укреплялся. Вспомним в связи с этим характеристику, данную Марксом общинно-государственному типу собственности восточных деспотий. «Государство здесь - верховный собственник земли. Суверенитет здесь - земельная собственность, сконцентрированная в национальном масштабе» Марксом фиксируется синкретическое состояние, слияние собственности и суверенитета, другими словами, экономической и политической власти.

В 20-30-е гг. и последующие десятилетия в России усиленно насаждался социалистический вариант восточной структуры («азиатского способа производства») с возвратом к классической системе централизованного распределения с такими ее параметрами, как сильная, жесткая власть центра, огромный административно-бюрократический аппарат и т.д.* (*Подробнее о феномене бюрократии см. работы В.П.Макаренко(98;99;100;101.)

Конечно, нельзя утверждать, что социалистический вариант явился слепком или повторением его восточного (не в географическом смысле слова) предшественника, но принципиальная однотипность данных структур, на мой взгляд, подтверждается. Отличия есть, и в первую очередь, в искусственной заданности созданного общества.

Восточные деспотии сложились естественноисторическим образом, при этом частная собственность и рынок никогда не уничтожались, пусть в урезанном и подконтрольном властям виде, они существовали. Частная собственность и рынок обеспечивали как минимум простое воспроизводство и подобно кровеносной системе поддерживали жизнь в восточном обществе.

Социалистическое общество было лишено подобной кровеносной системы, и ему были навязаны искусственные способы поддержания жизни, связанные со сверхэксплуатацией природы и человека, насилием, страхом, постоянной идеологической обработкой и т.д.

Одну из первых серьезных попыток компаративистского исследования русской политической структуры XVI и XX в. предпринял политолог А.Янов. Он выдвинул гипотезу о политической спирали. Деспотический сталинский период (1929-1953 гг.) удивительным образом воспроизвел исторический цикл деспотизма Ивана Грозного (1564-1584 гг.), естественно, на новом уровне сложности.

10 примеров, выбранных Яновым для доказательства практической тождественности политических структур XVI и XX в., как представляется, точно отражают существо дела (192, 150-151).

А.Янов, опираясь на фундаментальную работу К.Виттфогеля «Восточный деспотизм», а также на работы других авторов, формулирует ряд важнейших теоретических заключений. В силу близости их к позиции автора данной работы, воспроизведем эти положения.

1. Деспотизм основан на непосредственном бюрократическом управлении хозяйственным процессом или на тотальном распоряжении его результатами государством, что исключает экономическую самодеятельность общества и, следовательно, по определению, экономические ограничения власти.(По моему мнению, в советском варианте деспотизма экономические ограничения существуют, рано или поздно они о себе заявляют, о чем будет сказано ниже).

2. Отсутствие экономических ограничений, естественно, ведет к более или менее перманентной хозяйственной стагнации. Говоря в экономических терминах, деспотизм основан на простом воспроизводстве национального валового продукта.

3. Отсутствие того, что мы называем экономическим прогрессом, основанным на непрерывной модернизации хозяйственного процесса и на расширенном воспроизводстве, сочетается с отсутствием политической динамики, с тем, что можно было бы назвать простым политическим воспроизводством. Подтверждается гипотеза Монтескье, согласно которой деспотизм исключает историческое развитие общества.

4. Для того чтобы существовать тысячелетия в условиях экономической и политической иммобильности, деспотизм должен был выработать и особую социальную структуру. Она характеризуется крайней упрощенностью и поляризацией общества - редуцирована до двух полярных классов: «управляющих», и «управляемых».

5. Экономической иммобильности системы соответствуют: а) иммобильность управляемого класса, отсутствие того, что в современной социологии называется горизонтальной мобильностью населения; б) его полная недифференцированность, при которой управлению противостоят не группы, не сословия, не классы, не какая бы то ни была форма политически дискретного общества, но абсолютно однородная масса управляемых. Равенство их перед лицом деспота постулируется.

6. Оборотной стороной этой абсолютной однородности и стабильности управляемого класса является абсолютная атомизация и нестабильность класса управляющих, т.е. полная хаотичность процесса вертикальной мобильности. Деспотизм не знает того, что можно назвать категорией «политическая смерть». Ошибка равнялась смерти физической.

7. Власть, отрицающая экономические ограничения, не может не отрицать ограничения идеологические.

8. Это объясняет также чудовищную стабильность деспотических систем, ибо исключает возникновение политической оппозиции (или реформистского потенциала системы).

9. Отсутствие латентных, т.е. социальных, экономических и идеологических ограничений ведет к невозможности для деспотических структур сопротивляться подчинению частным целям деспота. Огромная степень дивергенции целей, восходящая в конечном счете к полной автономии управления от системы, и делает неограниченную власть деспота столь же абсолютно нестабильной, сколь абсолютно стабильной оказывается деспотизм как политическая структура.

10. Деспотизм оказывается мертвым политическим телом. Ему неизвестна политическая альтернатива, это закрытая система. Мир, который органически не способен сам из себя произвести политическую цивилизацию (192,140-142).

Социалистическая система по преимуществу искусственная система, лишенная естественного основания в виде персонифицированных форм собственности, сложившегося механизма товарного обмена. Нельзя забывать, что у истоков отрицания частной собственности с одновременным отрицанием частных собственников-промышленников и крестьян, фактическим уничтожением целых классов, разворачивания системы принудительного труда, лишения жителей сельской местности паспортов, превращения их в крепостных и тому подобных явлений стоит коммунистическая партия.

Характерной чертой социалистического общества является слияние партии с государственными органами. В нашем Отечестве, к примеру, неразрывность партийных и государственных функций берет свое начало практически сразу после революции и продолжается до конца 80-х гг. Основной принцип партийного руководства всеми сторонами общественной жизни, всем государственным аппаратом был сформулирован на VIII съезде партии. Его решения нацеливали на необходимость всемерного усиления руководящей роли партии в Советах. Ленин постоянно подчеркивал, что пролетарский государственный строй должен быть подчинен политике партии, ибо не партийная политика существует для аппарата, а аппарат для политики партии. «Поэтому, - говорил он на X съезде партии, - нужно все силы употребить на то, чтобы безусловно добиться полного подчинения аппарата политике» (86, т. 43, 72-73).

Подмена партийными организациями государственных и хозяйственных органов, мелочная опека по отношению к ним нередко приводила к сбою всего общественного организма. Эта проблема за всю историю социализма так и не была решена. 66 лет отделяют друг от друга постановки одного и того же вопроса: накануне XI съезда (1922 г.) Ленин писал о том, что «необходимо разграничить гораздо точнее функции партии (и Цека ее) и Соввласти, повысить ответственность и самостоятельность совработников и совучреждений, а за партией оставить общее руководство работой всех госорганов вместе, без теперешнего слишком частого, нерегулярного, часто мелкого вмешательства» (86, т. 46, 61). В 1988 г. на февральском пленуме ЦК КПСС М.С.Горбачев, Генеральный секретарь, заявил: «Коренной вопрос реформы политической системы касается разграничения функций партийных и государственных органов» (43, 33).

Для советской политической системы характерна замкнутость, и структура ее определялась жесткими конституционными рамками. Согласно Конституции РСФСР 1918 г. вся власть в государстве принадлежит Советам, объединяющим трудящихся; конституционная норма, закрепляющая «власть партии», отсутствовала. Такое положение объяснялось участием на начальном этапе в правительстве партии левых эсеров и непривилегированным положением коммунистов в отношении занятия государственной деятельностью, кандидатуры для которой выбирались или назначались «в общественном порядке».

М.А.Рейснер - один из ведущих правоведов 20-х гг., рассматривая единственным носителем власти Советы, считал, что партия не может выполнять эту функцию. Более того, обосновывая недопустимость превращения партии большевиков в носителя власти, он писал: «Представление верховной власти партии при праве ее принимать и исключать своих членов, с одной стороны, превратило бы самое партию в замкнутую и исключительную касту, отрезанную от масс, с другой - привело бы республику к аристократической форме правления со всеми пороками и преступлениями, свойственными тирании привилегированного меньшинства. Повторилось бы нечто вроде кастового государства, где извращенные партийные бюрократы выродились бы в мандаринов и крепостников беспартийного стада» (137, 307).

Все структурные элементы политической системы стали функционировать в качестве «приводных ремней» партии, превратились в простые инструменты по выполнению задний всесильного партаппарата.

XVII съезда ВКП(б) (1934 г.) закрепил неразрывность в оргвопросах партийного и государственного строительства. Партийные ячейки преобразуются согласно решениям и Устава съезда в «заводские, транспортные, красноармейские, колхозные, вузовские, учрежденческие и прочие партийные организации с партийным комитетом во главе». А отделы обкомов, крайкомов и ЦК ВКП(б) преобразуются в целостные производственно-отраслевые отделы, в которых сосредоточивается вся работа в целом: орг-партработа, распределение и подготовка кадров, агитмассработа и производственная пропаганда, наблюдение за выполнением партийных решений соответствующими советско-хозяйственными органами и партийными организациями (147, 672).

В 1937 г. перед первыми выборами в Верховный Совет СССР был провозглашен лозунг о «нерушимом блоке коммунистов и беспартийных», реализация которого свела на нет какую-либо самостоятельность Советов.

Устав партии, принятый на XVIII съезде ВКП(б) (1939 г.), окончательно утвердил подчиненность государственных и хозяйственных органов управления партийной структуре. Партийным комитетам учреждений, предприятий, МТС и колхозов были предоставлены права контроля деятельности администрации. В последующие десятилетия эти права не только не ограничивались, но и расширялись, как это было зафиксировано в уставе партии, принятом на XXII съезде КПСС.

Соединение в одном лице высшей партийной и хозяйственной власти усилили тенденцию слияния партийного и хозяйственного аппарата на всех уровнях управленческой деятельности. Партийные органы настолько глубоко внедрились в хозяйственные дела, что стали утрачивать свои позиции как органы политического руководства. Плохо скрытое стремление партийных органов взять на себя производственно-управленческие функции вылилось в перестройку партийных комитетов по производственному принципу. На ноябрьском (1962 г.) Пленуме ЦК КПСС Н.С.Хрущев развивает свою идею о необходимости перехода к производственному принципу построения руководящих органов партии снизу доверху. Подчеркивалось, что построение партийных органов по производственному принципу дает возможность обеспечить более конкретное и планомерное руководство промышленностью, строительством и сельским хозяйством, сосредоточить главное внимание на производственных вопросах.

Вплоть до 1988 г. в ЦК КПСС из 20 отделов 16 непосредственно контролировали и руководили структурами государственного управления, народного хозяйства, науки, культуры, печати. Структура отдела точно соответствовала структуре отрасли. Министерство, ведомство или группу ведомств всегда курировал определенный сектор отдела ЦК. Отдел партийного строительства, к примеру, опекал Президиум Верховного Совета РСФСР. Советские органы, министерства, ведомства, общественные организации получали прямые приказы в решениях Центрального Комитета партии, которые дублировались на уровне обкомов и райкомов партии. По существу, подмена государственных органов сопровождалась сращиванием партийного и государственного аппаратов, не в стороне от этого были и хозяйственные структуры. Поэтому все решения руководящих органов партии носили государственный либо хозяйственный характер.

Специалист по политической системе конца 20-30-х гг. Ю.С.Борисов схематически изображает сложившуюся систему в виде пирамиды власти, состоящей из трех основных блоков: политического руководства, аппарата и непосредственных исполнителей. Каждый блок имеет, в свою очередь, свои звенья иерархии и ту же внутреннюю структуру, что и пирамида в целом. «На вершине пирамиды - место только для одного. Каждое звено полновластно по отношению к нижестоящему, но имеет лишь исполнительные функции по отношению к вышестоящему. Главной линией связи, стержнем, по которому нанизывается пирамида, является вертикаль: приказ-исполнение» (19,264).

Представление о пирамидальной централизованной структуре общества возникло, видимо, от выступления Сталина 25 июня 1945 г. перед участниками парада Победы. В выступлении речь шла о людях как «винтиках» великого государственного механизма, держащего «нас, как основание держит вершину».

В связи с работой Конституционного суда, рассматривавшего «дело КПСС» и завершившего свою работу 30 ноября 1992 г., были обнародованы многочисленные факты, подтверждающие государственный характер партии. Можно согласиться с С.М.Шахраем, представителем президента России на Конституционном суде, заявившем о том, что «в качестве важнейшего государственного механизма организация, именовавшая себя КПСС, представляла собой особый отряд людей, занимающихся управлением, особую систему органов и учреждений, связанных иерархической подчиненностью, явно и тайно совершавших действия, составляющие прерогативы государства» (113).

Устав КПСС в действительности был основным законом государства и общества, а политбюро являлось высшим законодательным, исполнительным и судебным органом страны. Безраздельное всевластие коммунистической партии отметало принцип разделения властей. Коммунистическая идеология никогда не признавала теории разделения властей, считая ее чисто буржуазной концепцией, которая скрывала «классовую сущность эксплуататорского государства».

Правоведы-марксисты 20-30-х гг. П.И.Стучка, Г.С.Гурвич, А.А.Малицкий, Е.А.Энгель, А.М.Турубинер и другие считали, что принцип разделения властей не оправдал себя в буржуазных государствах неприемлем в организации Советской власти. П.А.Стучка в книге «Учение о государстве и конституции РСФСР», выдержавшей много изданий, писал: «В действительности, государственная власть - за исключением лишь переходных эпох двое - или многовластия - всегда едина, неразделима, если рассмотреть ее как господство класса. Единая власть осуществляет всю власть в ее целом, как власть классовую» (158, 214).

Турубинер пишет о советском аппарате, который «должен быть именно построен в виде мощной Всероссийской Советской власти... с железной дисциплиной, с беспрекословным подчинением низших инстанций высшим. Отсюда и отсутствие «разделения властей» и замена его «техническим» разделением функций при общем иерархическом порядке соотношений различных органов государства» (163, 36).

Итак, разделение властей подменяется разделением функций. История подтвердила правильность тезиса, согласно которому принцип разделения властей ведет к демократии, а реализация принципа разделения функций - к авторитаризму. Теория разделения властей вступила в принципиальное противоречие с идеей единства власти, стирающей различия между законодательной и исполнительной ветвями государственной власти. Идея единства вытекает из теории суверенитета Гоббса, согласно которой единство власти необходимо для единства права, а единство власти и права необходимо для мира и согласия в государстве. Единство государства, по мнению Гоббса, зависит от единства власти. Это как считается, является исходной предпосылкой для унитарных систем правления, поскольку влечет за собой монополию на полномочия правления. Источником права, согласно данной концепции, является не народ, а правители. В марксистской юридической литературе поддерживалась позиция Ленина, видевшего одну из задач Советской власти в соединении законодательной и исполнительной работы, что соответствовало принципу единства власти (86,т. 36, 42). Это не что иное, как дальнейшее развитие положения К.Маркса о Парижской Коммуне как работающей корпорации, «в одно и то же время и законодательствующей и исполняющей законы».

Принцип единства власти оказался настолько живучим, что до последнего момента продолжал владеть умами российских парламентариев образца 1992 и 1993 г. В частности, в Основном законе России оставалась запись, по которой Съезд народных депутатов являлся высшим органом власти и которую он ни с кем не делит. Одновременно был записан демократический принцип государственности - разделение властей. налицо явное противоречие между двумя законоположениями. Это противоречие проявлялось не только на высшем уровне (конституционный кризис в конце 1992 - начала 1993 г. тому свидетельство), но и на всех этажах власти. Сверху донизу, от Верховного Совета до сельского, действовала система всевластия Советов, конфликтующая с исполнительной властью по всему фронту и пытающаяся подчинить себе остальные ветви власти.

Феномен «единства власти» объясняет природу властно-собственнической структуры, сложившейся в социалистическом обществе и имеющей в своей основе докапиталистическую природу. Властнособственническая структура отношений изменяет основной закон функционирования и развития социально-экономической системы. Можно согласиться с определением основного экономического закона, предложенного О.Н.Шкаратаном и В.В.Радаевым, суть которого заключается в «постоянном самовозрастании (укреплении, приумножении) государственной собственности. Росту государственной собственности, наиболее отвечающему интересам этакратии, были подчинены планирование и управление, на него была ориентирована, по существу, вся структура народного хозяйства» (187, 109).

Обратим внимание на следующий момент, подтверждающий данную тенденцию. Главным стратегическим фактором развития социалистической экономики являлись капиталовложения. Капиталовложения не сопровождались капитализацией, процесса, лишенного каких-либо критериев экономической эффективности, что в конечном счете вело к развалу социалистической экономики. В силу этого обстоятельства партгосноменклатура не могла не взять на себя функцию перераспределения капиталовложений, функцию, выполняемую рыночным механизмом. В основе капиталовложения лежит политизация экономики. Номенклатура представляла собой ведущую социально-экономическую группу (структуру) общества. Она замкнула на себе управление экономикой. Управление помимо перераспределения осуществляло исключительно важную для себя функцию расширенного воспроизводства номенклатуры, т.е. самое себя. Здесь пружина того, почему капиталовложения играли главную роль в социалистической экономики: они были непосредственным объектом собственности номенклатуры и базой ее стабильности и власти.

Результаты производственных процессов работают в данной системе координат по существу на поддержание и упрочение политической власти. Экономика становится средством для реализации главной цели властных структур - воспроизведения и расширения своей власти*. (*Негативную оценку Советской власти относительно перевернутого соотношения между своей экономикой и своей политикой дал Петр Струве еще в 1921 г. «Полное удушение как экономической свободы, так и личной и имущественной безопасности городского населения есть одно из основных условий экономического упадка и регресса Советской России. Но в то же время именно это удушение есть безусловно необходимое условие политического господства коммунистической партии; вне этого условия она не может чисто полицейски продержаться и несколько дней»(156,124).

Здесь необходимо подчеркнуть существенную особенность данного общественного строя - достижение той или иной социальной или экономической цели не ставится в прямую зависимость от масштабов и способов использования ресурсного богатства страны.

Волюнтаристское вмешательство в экономику, применение государственного насилия не означает, что исчезают какие-либо ограничители для подобного рода волюнтаризма и произвола. Они существуют и, в первую очередь, это экономические ограничители, которые так или иначе сигнализируют о возможных границах социального экспериментаторства. С другой стороны, чрезмерное вмешательство в экономику со стороны властных структур, доведенное до крайности, оборачивается совсем неожиданно для их авторов негативными последствиями.

Учет этих моментов поможет понять диалектику экономики и политики в послеоктябрьский период истории. Объективные экономические ограничители, заданные на каждый данный момент уровнем развития производительных сил, заставляют авторитарные властные структуры регулировать определенным образом степень свободы хозяйствующих субъектов.

Взаимоотношения экономики и политики, а более конкретно-хозяйственной свободы и политической демократии можно проследить на графике в так называемых «координатах Хайека».

Горизонтальная ось («Э») позволяет оценить степень экономической самостоятельности хозяйственных субъектов (возрастает вправо). Вертикальная ось («П») - степень политической демократии (возрастает вверх). «Координаты Хайека» вполне применимы для анализа отечественного исторического опыта. Такое исследование, в частности, проводилось Л.А.Гордоном и Е.З.Майминасом. (97, 422-441). Делаются следующие выводы относительно соотношения экономической самодеятельности и политической демократии. Поступательное движение в сторону большего уровня экономической и политической компонент (т.е. вправо и вверх) обусловлено острейшим кризисом или предкризисом в экономическом положении. Это- 1921, 1953 и 1985 г.

Переходу к нэпу предшествовало массовое открытое недовольство крестьянства и части рабочих политикой «военного коммунизма», элементами которого были: продразверстка, продотряды, комбеды, передел 50 млн. десятин земли, части инвентаря и скота кулаков, потребительские коммуны и карточная система, всеобщая трудовая повинность, национализация предприятий, милитаризация хозяйства и т.д. Власть имущие вынуждены были пойти на большую самостоятельность хозяйствующих субъектов, облегчения их натурального обложения и т.п., что дало наиболее быструю и весомую отдачу.

Послесталинской «оттепели» предшествовало сверхнапряженное послевоенное восстановление народного хозяйства, жесткая централизация управления экономикой, укрупнение колхозов, «великие» стройки коммунизма, спецпереселение ряда народностей, новая волна репрессий и т.д. Хрущевский импульс (1953-1965 гг.) также дал заметные положительные результаты.

К 1985 г. попытки справиться с предкризисным и кризисным состоянием в экономике с помощью административных мер загоняли болезнь все глубже и глубже. Усиливалась административная власть и ведомственность, ожесточался идеологический контроль.

Следующий вывод указывает на то, что периоды явно поступательного движения - нэп, «Хрущевская оттепель» - были существенно короче периодов возвратного движения в сторону меньших уровней экономической самостоятельности и политической демократии (т.е. влево и вниз).

Поступательное движение являлось кратковременным и неустойчивым потому, что сохранялось отчуждение широких слоев общества от реальной власти, главные рычаги которой оставались в руках неподконтрольного обществу партийно-бюрократического аппарата. Надо отметить, что в обоих случаях экономические реформы были продвинуты дальше, чем политические преобразования, т.е. ось развития прилегала ближе к экономической координатной оси («ОЭ»), чем к политической координатной оси («ОП»). Задача заключается в том, чтобы сдвинуть саму ось развития в сторону «ОП».

Для необратимости поступательного движения вперед, действительно, необходимы радикальные политические преобразования. Возникающие рассогласования и противоречия между двумя компонентами преодолеваются в рамках бюрократического механизма, приспосабливающегося к реальной экономической действительности. Но на определенных этапах исторического развития, когда адаптивные возможности бюрократического механизма исчерпываются, возникает необходимость в политических преобразованиях, а значит, в изменении режима функционирования партийно-политических структур.

К числу объективных ограничителей политического всевластия, если подходить укрупненно, относится имеющаяся в распоряжении властных структур рабочая сила и природные ресурсы.

Так, за ленинско-сталинский период (1917-1953 гг.) безжалостно использовались дешевые трудовые ресурсы. Чрезвычайная индустриализация проходила в чрезвычайных условиях. Огромные людские ресурсы и их использование продолжали быть источником развития хрущевских преобразований, правда, уже без «чрезвычайного» их применения.

При эксплуатации людей административно-бюрократическая система обходилась минимумом для воспроизводства рабочей силы. Чуть более 20% производственной продукции шло на потребление. Доля производства средств производства, несмотря на все декларации, не только не уменьшалась, но напротив, продолжала неуклонно возрастать (с 72,5% в 1969 г. до 74,8% в 1985 г.) (111,96).

Возрастающее использование имеющейся рабочей силы имело исключительно важное значение в жизни советского общества. Динамика рабочей силы за последние 50 лет выглядит следующим образом. Если за десятилетие с 1940 по 1950 г. численность рабочих и служащих в промышленности возросла в 1,17 раза (с 13,08 млн. до 15,32 млн. человек), то за десятилетие с 1950 по 1960 г. она увеличилась в полтора раза (с 15,32 млн. до 22,29 млн. человек).

Такой же бурный рост происходил и в следующем десятилетии (1960-1970 гг.): численность рабочих и служащих в промышленности возросла до 31,59 млн. человек. В дальнейшем произошло замедление роста (111,391). За счет выбрасывания на свободный рынок труда значительных людских ресурсов удалось освоить целину, что значительно увеличило сельскохозяйственное производство. Крупная промышленность росла и за счет абсорбирования новой рабочей силы из сельских районов и т.д. Но по мере уменьшения возможности растрачивать трудовые ресурсы, политическая власть стала переключаться на беспрецедентное использование природных богатств.

Масштабность экологической катастрофы выявила пределы социалистических политических структур. Окончательная несостоятельность подобной системы стала очевидной в эпоху современной научно-технологической революции, перехода к информационной технологии.

Эту очевидную несостоятельность социализма уже невозможно было скрыть ни под каким идеологическим флером ни в Советском Союзе, ни в ГДР, ни в Чехословакии (уже бывших). Ни в любой другой социалистической стране.

Подлинные масштабы непроизводительных расходов и потерь в социалистическом обществе станут в будущем достоянием гласности, но то, что становится уже известным, подтверждает всякую бесперспективность подобного общественного устройства. Так, по данным И.Федорова - председателя подкомитета комитета Верховного Совета СССР, руководителя рабочей группы по изучению проблемы непроизводительных потерь (1990 г.), ежегодно погибает половина продовольственной продукции, убыток составляет более 450 млрд. рублей. Потери 20-40% продукции, производимой селом (от 47 до 95 млрд. рублей). В записках о потерях, представленных АН СССР, состояние материальных ресурсов в народном хозяйстве представляется еще более сложным: «Потери предметов труда составляют 70%, потери при использовании средств труда - 40-50%».

Расчетные данные АН СССР: потери рабочего времени оцениваются в 30%. А всего в валовом общественном продукте в 1988 г. доля общих непроизводительных расходов и потерь составила 38-40%, и это не считая экономики (165).

Такого «пассивного саботажа» со стороны трудовых коллективов, точнее, работников подневольного труда история постфеодального общества еще не знала.

В народном хозяйстве страны (еще СССР) норма прибавочной стоимости составила в 1988 г. 130-170% против 70% в США. Важным результатом такой интенсивной эксплуатации труда является накопление. В США норма накопления 15-16%, в Западной Европе - 20-22%. В СССР при расчете в долларах она уже давно держалась на уровне 45-50%. Это показатель военного времени. Эти данные дают определенное представление о сверхмилитаризованности социалистического общества, о системе производства ради производства, объясняют, почему уровень жизни народа на такой низ-кой отметке по сравнению с передовыми развитыми странами.

Австрийский экономист Колин Кларк еще накануне Второй мировой войны подтвердил вслед за Й.Шумпетером положение, согласно которому правительство(государство)имеет границы своей деятельности. Кларк определил эту границу в 25% валового национального дохода страны или валового личного дохода гражданина. Но 25% не явились абсолютным пределом. Если уровень государства превышает 40% отметку- начинается «налоговый бунт».Люди перестают работать, начинают мошенничать, возникает «серая» экономика. Отсюда и веер «серых» социально-экономических показателей в социалистических странах.

Показательной является оценка (пусть и пространная) социалистического прошлого президентом Чехословакии (на то время) В.Гавелом. «Даже удивительно, что удалось столько натворить всего за 42 года. Нашим воздухом нельзя дышать, нашу воду нельзя пить. Рождаются больные дети, так как родители вместо кислорода дышат серой, вместо воды пьют нефть с хлором. Мы разрушили или запустили прекрасные города и села. Покрыли страну крольчатниками, в которых нельзя жить, можно только спать и смотреть телевизор. Умирают наши леса. Десятки тысяч людей работают ради того, чтобы жить все хуже. Крупнейшие машиностроительные заводы зарабатывают не деньги, а долги. Через несколько десятков лет наша земля перестанет родить. Наша экономика во главе таблицы тех, кто зря расходует энергию. Наши деньги - не деньги, за них ничего не купить в двух километрах за Шумавой. Большинство больниц не выполняют своей миссии, а тысячи врачей заполняют бумаги, которые после них никто не читает. Миллионы людей делают бессмысленную работу. Наши студенты не ездят летом по Европе, не знают языков, не узнали, кто такой Шекспир, потому что должны были изучать, что коммунизм является вершиной истории мира» (64).

Это картина не только из бывшей чехословацкой действительности. О ситуации в ГДР (тоже бывшей), например, английский журнал «Экономист» язвительно замечал, что, приложив немалые старания, проявляя изобретательность и систематически лишая людей личной свободы, правительства могут вытеснить своекорыстный интерес и конкуренцию и заменить невидимую руку рыночных сил коллективным усилием и наглядной таблицей производства-потребления. Результатом стал список лиц, желающих приобрести автомобиль «Трабант», которым надо ждать этого события пять лет.

В мире социализма государство не смогло заменить свойственный рынку механизм саморегулирования. О нерешенности проблем и все обостряющейся ситуации свидетельствовали непрекращающиеся попытки на всем протяжении социалистического развития выдвигать на первый план то экономические преобразования, то проблемы политической надстройки.

В период отечественной истории, названный перестройкой, вновь выдвинулся злободневный вопрос о соотношении экономических и политических реформ. Практика выявила в решении этого вопроса два подхода в системе приоритетов. На начальном этапе преобладали преобразования в экономической сфере. В последующем происходила смена приоритетов: в одном случае политические реформы обгоняли экономические преобразования, в другом варианте вырвалась вперед экономика. Расхождение, разрыв двух важнейших сфер общественной жизни приводит к негативным последствиям. Оттяжки в экономических преобразованиях, усугубленные экономическим кризисом, начинают трясти общественные структуры, дискредитировать силы, ориентированные на реформы.

С другой стороны, в случае запаздывания политических реформ экономически активные круги не могут найти адекватную им реализацию в политике, что также может создавать и создавало общественную напряженность. Опыт Китая красноречиво свидетельствует об этом.

В действительности согласованность, взаимосвязь экономических и политических факторов возможны в условиях нормального функционирования всех жизненно важных общественных структур, т.е. по мере осуществленности экономической революции. В отличие от социалистического мира с его первенством политического фактора в жизни индустриально развитых стран происходили и продолжают происходить качественные изменения. Осуществляется экономическая революция, следствием которой становится освобождение труда.