2.1.Цивилизационно-экономический фактор

Осмыслить современные события, раскрыть сущность настоящего можно, если «... ничего не придумывать, но попытаться понять логику развития самой России», ее 12-ти вековой истории [Чубайс 1998, с. 3]. Отечественные авторы Ю. Пивоваров, А. Фурсов [Пивоваров, Фурсов 2001; они же 1999]; И.Чубайс [Чубайс И.Б. 2000], А. Сусоколов [Сусоколов А.А. 1994], В.Межуев [Межуев 2000; он же 2001] и многие другие отмечают решающую роль следующих факторов специфичности отечественной истории, организации экономической и социальной жизни, национальной культуры и менталитета: рассредоточение населения на огромных пространствах и изначально слабые связи между территориальными общностями; исключительная значимость борьбы за выживание в условиях сурового северного климата; наконец, и это самое важное, — многовековой процесс собирания земель, т. е. экстенсивный рост на протяжении примерно шестисот лет. Постоянная территориальная экспансия требовала государственности в форме самовластия и милитаризации страны, а как следствие — огромного напряжения народных сил.

Представляется существенным принять во внимание концепцию Ю. Пивоварова и Ф. Фурсова, согласно которой системообразующим элементом русской истории выступает «Власть — не политическая, государственная или экономическая, а Власть как метафизическое явление. Власть вообще. Она рушилась всякий раз, когда приобретала слишком много государственных, политических или классовых черт. Она рушилась и рушила все вокруг себя, как только начинала преобразовывать русскую реальность на несоответствующий этой реальности западный манер — буржуазный или антибуржуазный...» [Пивоваров, Фурсов 1999, c.188—189]. По их мнению, такие властные отношения — результат влияния ордынского господства на Русь. Именно Орда принесла на Русь принцип: «Власть — все, население — ничто»; Власть — единственно значимый социальный субъект [Пивоваров, Фурсов 1999, c.189—190]. Получается, что ордынское нашествие как бы изменило национальный генетический код с европейского на какой-то иной. «... Ордынское иго не просто изменило властные отношения на Руси — оно выковало, вылепило принципиально нового, невиданного доселе в христианском мире субъекта-мутанта.

Дело в том, что в домонгольской Руси власть была рассредоточена между углами четырехугольника: князь — вече — боярство — церковь. ... ни в одном случае князь не был единственной властью — Властью с большой буквы, и в целом ситуация была похоже на европейскую.

... Проблему решила Орда. Именно ее появление обеспечило тем князьям, которые шли на службу ордынскому орднунгу — Александру Невскому, а затем московским Даниловичам, — ту «массу насилия», которая обесценивала властный потенциал боярства и веча...

... Христианский мир носит полисубъектный характер по определению. Субъектность предполагает наличие двух и более сторон. В христианском мире, а Русь была его частью, субъектны индивиды, корпорации (цехи, университеты), города, монархи. Орда создала на Руси такую ситуацию, когда единственным субъектом стала Власть. Да еще церковь — по поручению Власти» [Пивоваров, Фурсов (2) 1999, с. 182—183].

О традициях и природе современного политического режима в России как самовластия пишет и В.М.Межуев: "Политологи соревнуются между собой в поисках термина, способного выразить суть нынешнего режима. Власть в нынешней России при всем ее отличии от монархической и большевистской обладает чертами удивительного сходства с последними...

В русском языке есть, пожалуй, слово, способное служить наименованием этой традиции. Слово это - самовластие, семантически близкое к понятию "авторитаризм", но с более понятным для нас русским оттенком. Оно - лишь иное название русской власти, загадку которой пытается постичь не одно поколение исследователей русской истории...

...В России за пределами власти нет никакого общества, а есть только народ - безликая, однородная и безгласная этническая или конфессиональная (православный народ) общность. Власть в России самоопределилась по отношению не к обществу, а к народу (власть - субъект, народ - объект), что и придало ей не столько политический, сколько патримониальный характер. Народ и общество в России - взаимоисключающие понятия." [Межуев 2000, с. 94, 95]

В то же время и с не меньшим основанием немногочисленные авторы обосновывают наличие в национальной традиции слабой, но устойчивой линии на европейские политические институты, в частности, выборные начала, сочетавшиеся с российской государственностью. Здесь прослеживается ниточка от вечевых собраний и выборных глав городских общин в домонгольской Руси, сохранившихся вплоть до XYI века в Новгородской республике и Пскове, а в городах Московской Руси - до конца XIY века; в XYI веке сложились две системы выборных учреждений - земской и губной; венцом выборных институтов в допетровской России были Земские соборы XYI-XYII веков; даже в императорской России существовали выборные преимущественно сословные органы управления, среди которых следует особо выделить общинное самоуправление у крестьянства. [Ерошкин 1983; Медушевский 1998; Черепнин 1978]

Как пишет А.П.Страхов, развитое сословное самоуправление не переросло "в реально действующие органы власти, ограничивающие свободу действий правительства, как это было на Западе.

...именно реализация традиционной модели самовластного правления в сочетании с самодостаточной жизнью крестьянского мира, сложившейся в силу особенностей исторического и экономического развития и закрепившейся в политической культуре народа, не позволила развиваться действенным представительным органам власти." [Страхов 1999]

Во многих работах А.Янова, с опорой на реальные данные об определенных этапах постордынской истории Руси – России (времен, например, Ивана III), обосновывается идея о борьбе в русской политической истории двух традиций - европейской и патерналистской («назови ее хоть евразийской, монгольской или византийской»). Он пишет: «Упустите хоть на минуту из виду этот роковой дуализм русской политической традиции и вы просто не сможете объяснить внезапный и насильственный сдвиг цивилизационной парадигмы России от европейской, заданной ей в 1480-е Иваном III Великим, к патерналистской — после самодержавной революции Грозного царя в 1560-е (в результате которой страна, совсем как в 1917-м, неожиданно утратила не только свой традиционный политический курс, но и саму европейскую идентичность). Не сможете вы объяснить и то, что произошло полтора столетия спустя. А именно столь же катастрофический и насильственный обратный сдвиг к европейской парадигме при Петре… И все лишь затем, чтоб еще через два столетия настиг ее новый гигантский взмах исторического "маятника", и она, по сути, вернулась в 1917 г. к парадигме Грозного, опять утратив европейскую идентичность. А потом всего лишь три поколения спустя новый взмах "маятника" в 1991-м. Как объясните вы эту странную динамику русской истории, не допустив, что работают в ней две противоположные традиции?» [Янов 2001, с. ; см. также Янов 1999]

Существенным восполнением к изложенным позициям является институциональная теория хозяйственного развития России новосибирского экономиста и социолога О.Э.Бессоновой. Под хозяйственной системой она понимает систему отношений, определяемую институциональным ядром, в рамках которых общество производит средства к своему существованию. Институциональное ядро образуют институты, обеспечивающие всю полноту правил и ограничений, в которых протекает хозяйственная жизнь общества и в которых общество осуществляет свою жизнедеятельность. Институты, подчеркивает Бессонова, представляют своего рода генную структуру общества, в том числе и хозяйственной деятельности. Отсюда следует, что прошлое хозяйственного развития можно рассматривать как жизненный цикл хозяйственной системы. Центральным для ее концепции является предположение, что наряду с рыночными экономическими системами существуют отличные от них, но столь же жизнеспособные и имеющие собственные законы развития раздаточные экономики.

Бессонова отвергает формационную марксистскую парадигму как не отражающую специфических особенностей социально-экономического развития России. Правда, она почему-то выносит за пределы марксистской парадигматики идущую от самого Маркса линию на рассмотрение других, не европейских типов социально-экономических систем и не сводящую историю человечества к пяти формациям (это упрощение относимо скорее к советской модификации марксизма). Гораздо выше Бессонова оценивает цивилизационную парадигму, которая, как она признает, в отличие от формационной позволяет значительно лучше осмыслить общественное и хозяйственное развитие России. Однако, она недостаточна для выявления закономерностей хозяйственного и общественного развития России, поскольку слишком "философична", но все же дает правильные методологические ориентиры. Не будем останавливаться на критической оценке других подходов, во многом неадекватно воспринятых Бессоновой.

Собственно авторская теория строится, с одной стороны, на цивилизационной теории развития, а, с другой, на теории государственнической (=стейтистской, =азиатской) социально-экономической системы. В ней прослеживается влияние выдающегося институционалиста Карла Поланьи (в частности, его концепции отношений редистрибуции) и отечественных авторов по проблемам азиатского способа производства, Е.Н. Старикова и других. [Стариков 1990, Стариков 1996]

Предлагаемая Бессоновой институциональная теория хозяйственного развития России основывается на предположении, что экономика России имеет природу раздаточной системы на протяжении всей своей истории с IX по XX век, а экономическая эволюция страны есть эволюция институтов раздаточной экономики.

Под раздаточной экономикой понимается такая экономическая система, которая обладает следующими признаками:

- собственность носит общественно-служебный характер, она распределяется между всеми и не принадлежит в полном объеме никому, доступ к ней осуществляется в форме службы;

- в основе экономической организации лежит служебный труд, который носит обязательный характер и означает выполнение предписанных обществом функций;

- обеспечение материальных условий для выполнения служебных обязанностей создается через институт раздач;

- выполнение производственных задач и формирование общественного богатства происходит через институт сдач, которым обеспечивается обратная передача материальных благ, услуг и ресурсов от всех хозяйственных субъектов в распоряжение всего общества;

- сигналы обратной связи передаются посредством института административных жалоб;

- механизмом координации сдаточно-раздаточных потоков служит система управления и финансовые институты.

Фундаментальный принцип раздаточной экономики состоит в законе (механизме) сдач-раздач, предполагающем, что любой раздаче сопутствует сдача, т.е. это две стороны одного экономического отношения; что каждый субъект стремится к максимизации своей доли как разнице между полученными раздачами и произведенными сдачами; что на уровне общества существует стремление к балансированию потоков сдач-раздач.

На протяжении всех циклов российской истории с 1Хв. по ХХ в. развивалась и функционировала раздаточная экономика. Однако в каждом цикле (конец IХ в. – ХIII в., конец ХIYв. – середина ХIХ в., 1920 –1980гг.) существовала своя форма воплощения раздаточной экономики. В «створе» между этими основными периодами русской истории существовали переходные периоды, во время которых получали распространение элементы, сходные с европейскими институтами того же времени, возникала частная собственность, распространялись товарно-денежные отношения. В основные же периоды господствует общественно-служебная собственность и сдаточно-раздаточные отношения. Поскольку "чистых" экономик не существует, на каждом этапе присутствовала определенная доля отношений из противоположной системы, то есть в рыночных - раздаточные, в раздаточных - рыночные. В длительные переходные периоды происходит жесткая конфронтация неформально существующей раздаточной среды и формально распространенной рыночной. В чередовании основных раздаточных и переходных квазирыночных периодов и выражается своеобразие траектории хозяйственного развития России как евроазиатской цивилизации.

По мнению Бессоновой, России и в обозримом будущем не уйти от раздаточной системы. В результате всех событий последних лет в стране формируется институциональная основа "либерального раздатка", а именно такой системы экономических отношений, в которой при сохранении своей сущности институциональное ядро раздаточной экономики воплотится в либерально-экономические формы с договорной моделью управления, бюджетным регулированием, хозяйственной независимостью основных экономических объектов ограниченно встроенного института рыночной торговли и частного предпринимательства. [Бессонова (1) 1999, с.245-278; Бессонова (2) 1999]

Как будет показано далее, в главе 4, концептуальная модель Бессоновой, наряду с родственными моделями, взаимоувязывающими государственническую социально-экономическую систему, доминировавшую на протяжении большей части российской истории, и современный этакратизм, содействует раскрытию латентной сущности российской социетальности.

Мне представляется для современного этапа полемики весьма убедительным следующий вывод одного из лучших отечественных институционалистов Р.М.Нуреева: «Вопрос о том, насколько правомерно использовать для характеристики общественного строя средневековой России теорию азиатского способа производства, обсуждался на протяжении всего XX в., но научная дискуссия по этой проблеме далека от завершения. Можно вспомнить еще полемику между российскими марксистами, когда в 1906 г. Г.В. Плеханов определил допетровскую Россию как «московское издание экономического порядка, лежавшего в основе всех великих восточных деспотий» (Плеханов Г.В. Сочинения. Т.ХУ. М.-Л.,1926. С.31). В советский период подобная интерпретация российской истории стала в самой России заведомо невозможной, но зато получила широкое распространение среди западных советологов. (Назовем хотя бы Р.Пайпса – см., например, Пайпс Р. Собственность и свобода. М.: Московская школа политических исследований, 2000). Отечественные историки не без оснований считали такой подход политически ангажированным и легковесным. Лишь в последние годы среди историков нашей страны начинает складываться традиция подлинно научного изучения российского деспотизма. (Большой резонанс, в частности, получили исследования А.П.Юрганова – см.: Юрганов А.П. Категории русской средневековой культуры. М., 1998). Автор статьи не претендует на то, чтобы дать окончательный ответ, был ли в России при «старом режиме» азиатский способ производства как таковой или феодализм с элементами восточного деспотизма. Он считает нужным подчеркнуть лишь тот несомненный факт, что в дореволюционной России существовала мощная азиатская традиция, органически связанная с институтом власти-собственности». [Нуреев 2001, с.8]

Тем не менее, невозможно отрицать тот основополагающий факт, что Ордынская система на смену формировавшемуся, но еще не сложившемуся феодальному классовому обществу Киевско – Новгородской Руси привела вместе с азиатской деспотией и азиатский (государственный) способ производства, и рыхлую бесклассовую социальную структуру социума без частной собственности, без социальных групп собственников.

Напомним столь определяющую для судеб народа составляющую его исторического развития как история отношений собственности. Лишь во второй половине XVIII в. возникла частная собственность на землю и другое имущество наряду с гражданскими правами для привилегированного дворянского меньшинства. В 1762 г. император Петр III издал Указ, по которому дворяне были освобождены от обязательной службы с сохранением прав на землю. Но этот документ не внес полной определенности в статус земли и работавших на ней крестьян (до того находившихся в собственности государя). Тем не менее, можно считать, что с этого времени в России появился класс свободных подданных, не зависевших от государства. В 1765 г. Екатерина II своим Указом объявила владельцев поместий вне зависимости от наличия документальных подтверждений de jure собственниками земель. Наконец, в 1785 г. императрица подписала знаменитую Жалованную грамоту дворянству, по которой «благородное российское дворянство» получило в полную и неотчуждаемую собственность свои владения, т. е. земли, заселенные крестьянами. Произошло это на шесть столетий позже, чем в Англии. Само понятие «собственность», введенное Жалованной грамотой, вошло в обиход, к примеру, в Германии еще в первой половине XIII в. Грамота декларировала «вольность и свободу дворян», добровольный характер их службы государству.

В том же 1785 г. Екатерина II подписала Жалованную грамоту городам. Горожане были разделены на два сословия купцов и мещан. И те, и другие могли владеть и пользоваться движимой и недвижимой собственностью [Пайпс 2000. С.248—249, 251; Миронов 2000]. Что же касается основной массы населения — крестьянства, то их превращение в собственников обрабатываемой ими земли так и не завершилось вплоть до 1917 г. [Собственность на землю 2002] Как пишет Б.Н.Миронов: «Как известно, в русской деревне земля принадлежала общине, и все ее члены пользовались ею на равных основаниях, производственная деятельность каждого осуществлялась по общему плану, который принимался на общем собрании крестьян, Начиная с 1861 года, сокровенным желанием крестьян была конфискация всех помещичьих земель и передача их в общинную собственность, а после столыпинской реформы – «черный передел, т.е. экспроприация всех частновладельческих земель – и помещичьих, и выделившихся из общины крестьян – в пользу крестьянской общины». К этому автор добавляет (и подчеркивает свое суждение): «…крестьянская концепция справедливого общественного устройства и способов ее достижения была привнесена в город крестьянами и, естественно, усвоена рабочим классом». [Миронов 2000.Т.I, c.344]

В целом можно сделать вывод, что в канун Октябрьского переворота для большинства россиян частная собственность еще не стала традицией. Реформы П.А. Столыпина не успели трансформировать члена сельской общины в независимого фермера. Другими словами, Россия не прошла тот путь от традиционного общества к феодальному, и от него к капиталистическому, который проделали страны европейского цивилизационного ареала. Привнесенный же с Запада социализм был трансформирован в парадигматику традиционных крестьянских представлений о правильной жизни. Поэтому большевизм получил (в отличие от европейских стран) серьезную социальную базу в России.

Россия, по всей своей истории и географии, столетиями являлась евразийским обществом, то стремившимся сблизиться со своими европейскими соседями, то тяготевшим по всему строю жизни к азиатскому миру. [Мир России 1995; Русский узел 1997] Представляется, что важным системным элементом анализа транзитивных процессов в современной России может стать теория евразийства (Н.Савицкий, Н.Трубецкой, Л.Гумилев и др.). Евразийцы полагали, что Россия это Евразия, а не только Европа. Следствием данного географического фактора явился этнический состав населения страны, в который входят наряду со славянами тюркские и другие неевропейские народы. Этой реальности не соответствовала ориентация верхнего класса России исключительно на Европу. [Русский узел евразийства 1997; Гумилев 1993] Много лет назад Ю.М.Лотман высказал интересную мысль: евразийство формировалось "по западную сторону границы, отделявшей оседлую европейскую цивилизацию от ВЕЛИКОЙ СТЕПИ, и по восточную сторону от конфессиональной границы, разделявшей истинное и еретическое христианство. Русь одновременно осознавала себя и центром мира, и его периферией, одновременно ориентировалась на изоляцию и интеграцию." [Лотман 1972, с.5-6] В современной литературе получила распространение точка зрения, что теория евразийства может содействовать решению вопроса относительно характера происходящих в российском обществе перемен: означают ли они движение в направлении вестернизации, преодоления этакратизма или формирование особой социальной реальности.[ Пастухов 1992]

Что за тип социетальности доминировал на протяжении большей части российской истории, включая ее советскую эпоху, каковы основные черты этакратизма, который был подлинной сутью советской псевдосоциалистической системы, обсуждение этих проблем будет продолжено в главе 4. Пока отметим следующее.

Отнесение России к обществам этатистского (этакратического) типа дает лишь первое приближение к объясняющей концепции специфики социетальной системы, особенностей человеческих ресурсов, экономической культуры, трудовой этики, производственного поведения, менеджмента. Обращение к работам социальных философов, историков, социологов дает возможность вычленить Россию и русских из общей массы стран и народов с этатистской исторической судьбой, перейти от слишком обобщенной типологии (Запад—Восток) к типологии локальных цивилизаций. В каждый момент времени существует некая совокупность локальных цивилизаций, которые обычно выстраиваются вокруг мировых религий. В этом контексте Россию можно уверенно отнести к православной цивилизации, в которой она столетиями занимала лидирующие позиции. [Хантингтон 2003; он же 1995, с.5; Пастухов 1992, с. 59—75; Межуев 2001, с. 587—601].

Деятелями культуры Запада Россия, как правило, воспринималась как страна иного, неевропейского порядка. Так, Г. Гегель даже не включал русских в свой перечень «христианских народов Европы». Многие наблюдатели приходили к выводу, что Россия — некий евразийский гибрид, в котором нет четких признаков ни той, ни другой части света. Освальд Шпенглер утверждал, что Россия — кентавр с европейской головой и азиатским туловищем. С победой большевизма «Азия отвоевывает Россию, после того как Европа аннексировала ее в лице Петра Великого» [Шпенглер 1993, с. 110]. Интересно, что Россия тем же автором воспринималась как еще «не завершенная» культура. В построенной им типологии мировых цивилизаций О. Шпенглер относил Россию к «назревающей», становящейся культуре, которой предстоит еще только заявить о себе в полный голос, в той мере, в которой позволит это сделать огромный потенциал ее роста.

Однако, Шпенглер, по справедливому суждению П.А. Сорокина, в своей философии истории и в оценке России повторял все основополагающие постулаты выдающегося русского ученого, историка и социолога Н.Я. Данилевского [Sorokin 1951, р. 359; Пивоваров 1992. № 1. С. 167—168]. Мысль о том, что среди факторов, обусловливающих многообразие форм и направлений развития общества, особая роль принадлежит тому или иному типу цивилизации подробно развита в знаменитом труде Н.Я. Данилевского «Россия и Европа» (1869 г.), в котором он изложил свою теорию культурно-исторических типов. По его мнению, «цивилизация есть понятие более обширное, чем наука, искусство, религия, политическое, экономическое и общественное развитие, взятые в отдельности, ибо цивилизация все это в себя включает». [Данилевский 1991, с.129] Он считал, что именно анализ исторически сложившихся типов цивилизации позволяет многое понять и объяснить в в прошлом, настоящем и будущем народов. Данилевский глубоко чувствовал своеобразие русского культурно-исторического типа. Он не признавал универсализм романо-германской культуры. Он не критиковал западноевропейскую культуру, но отрицал представление о ней как о едином и единственном типе культуры, он воспринимал себя стоящим на почве иной культуры, равноправной и равноценной европейской [Данилевский 1991].

Согласно мнению выдающегося английского историка ХХ в. Арнольда Тойнби, Россия «есть часть общемирового незападного большинства». Русские никогда не принадлежали к западному христианству. «Восточное и западное христианство всегда были чужды друг другу, антипатичны и часто враждебны, что, к несчастью, мы и сегодня наблюдаем в отношениях России с Западом, хотя обе стороны находятся в так называемой постхристианской стадии своей истории» [Тойнби 1995, с. 156]. Тойнби считал, что «почти тысячу лет» русские «принадлежали не к нашей Западной цивилизации, но к византийской – сестринскому обществу того же греко-римского происхождения, но тем не менее совершенно другой цивилизации». [Тойнби 1995, с. 106] Россия он относит к государствам – форпостам, «испытывающим в течение достаточно длительного времени непрерывное давление извне», и со стороны «кочевников Великой Степи», и со стороны Западного мира. Именно Россия явилась первым за всю историю цивилизаций оседлым обществом, которое не просто выстояло в борьбе против евразийских кочевников и не только побило их, но и достигло «действительной победы, завоевав номадические земли, изменив лицо ландшафта и преобразовав, в конце концов, кочевые пастбища в крестьянские поля, а стойбища – в оседлые деревни». [Тойнби 1991, с.140].

Подводя определенный итог суждениям о российской цивилизации, уже упоминавшийся С.Хантингтон писал: «Некоторые ученые выделяют отдельную православную цивилизацию с центром в России, отличную от западного христианского мира по причине своих византийских корней, двухсот лет татарского ига, бюрократического деспотизма и ограниченного влияния на нее Возрождения, Реформации, Просвещения и других значительных событий, имевших место на Западе». [Хантингтон 2003, с.56]

В России доминирующую позицию занимала и занимает в кругах социальных исследователей концепция принадлежности страны к семье европейских народов. Обычно авторы подчеркивают, что Россия страна европейской культуры и ориентирована на работу европейских институтов, при этом получила распространение идея принадлежности России к так называемой «второй» или «другой» Европе. Концепция «второй» Европы связана с выделением эшелонов капиталистического развития. Под «первой» Европой подразумевается регион классического капитализма, включающий Западную Европу и Северную Америку, где переход от средневековья к современности совершился под влиянием внутренних органических процессов. К странам «второй» Европы относят Португалию, юг Италии, Грецию, Россию, то есть страны позже, и менее органично вступившие на путь модернизации. При этом делается вывод что нет и не может быть сомнений в европейской идентичности этих стран «другой» Европы. С наибольшей глубиной и основательностью эта концепция была развита в превосходных публикациях В.Г.Федотовой, в частности, в ее монографии «Модернизация «другой» Европы». [Федотова 1997; см. также Кара-Мурза 2002]

А каково восприятие современными россиянами своего места в мире, рассматривают ли они себя частью европейского мира? Следует заметить, что сами наши соотечественники после массированной атаки mass media в конце 1980-х – начале 1990-х гг. о принадлежности России к европейской, западной цивилизации, при колебаниях в оценках западного образа жизни, устойчиво предпочитали ориентацию на традиции и особенности России, на глубоко изученный национальный исторический опыт в противовес следованию «чужим образцам». Такую позицию при опросе, проведенном ВЦИОМ в 2000г., заняли 63% респондентов. На вопрос: «Ощущаете ли Вы себя европейцем?» в опросах 1995-1997гг. ответили «Часто» - 9 –12%; «Иногда» - 13 – 16%; «Редко» – 17 –18%; «Никогда» - 52 –57%. На вопрос: «В какой мере для России подходит западный вариант общественного устройства?» в опросе 2000г. признали этот вариант универсальным образцом всего лишь 4% респондентов, а сочли его совершенно или не вполне подходящим 67% наших сограждан. Для западнически ориентированного автора статьи, откуда я позаимствовал эти данные, они являются свидетельством реакции опрошенных на собственную несостоятельность, точнее их большинства, в условиях прорыночных реформ. Думается, что здесь мы скорее имеем дело с адекватным и неситуативным восприятием действительности, более реалистичным, чем у идеологов проводившихся реформ. [Дубин 2003, с.137 - 153]