2.4.Этноконфессиональной фактор*

Говоря об этноконфессиональном факторе развития русского социума, следует отметить, что он является следствием взаимодействия (переплетения) в отечественной истории трех традиций: язычества, византийского православия и русского сектантства. В том же хронологическом порядке они и возникли, сформировав три пласта русской национальной ментальности. Каждая из этих традиций занимает специфическое место в формировании духовного

_________________________

*Данный параграф написан В.В.Карачаровским.

склада русского народа. Так, язычество исторически задало некие «начальные условия», на которые легло и с которыми «срослось» византийское православие. Секты показали, что в России могут быть созданы хозяйственные типы, близкие западным, но в то же время, секты создали лишь маргинальные слои в России. Однако именно православие внесло решающий и наиболее масштабный вклад в формирование российской культуры, именно оно создало «модальный» для русского этноса тип личности.

В течение веков имела место некая специфическая форма сосуществования двух этик — языческой и православной, элементы каждой из которых проявлялись в различные периоды и в различных сферах жизни. Как справедливо отмечает Дж. Биллингтон: «Исконный языческий натурализм, по-видимому, ... периодически оказывался в оппозиции к христианству, которое слишком поздно пришло из солнечных южных стран. ... В Великой Руси имело место не столько двоеверие, сколько постоянное проникновение первобытного анимизма в развивающуюся христианскую культуру» [Биллингтон 2001, с. 48].

Рассмотрим теперь основные характеристики православной доктрины, чтобы оценить потенциал ее влияния на развитие национальной экономической культуры. С экономической точки зрения, православная доктрина чаще всего критикуется за «слабость» и «непродуктивность» трудовой этики. Начнем с того, что считается основным достоинством «конкурента» православия — протестантизма. Протестантская этика подразумевает равенство людей на старте, равенство гражданское и, тем самым, не исключает последующей имущественной, экономической дифференциации, стимулирует на постоянное испытание верующим своей избранности посредством труда и успеха, как его следствия. В этом смысле, протестантизм органично соответствует рыночным отношениям. Ведь даже конфуцианская трудовая этика, содержащая традицию методичного самоиспытания, стоит ближе к протестантизму, чем православие, которое предполагает «равенство на финише», т. е. находится в полном противоречии с духом капитализма [Мясникова 2000, с. 40—41; Гловели 1993].

Исследователи отмечают, что в фольклорном религиозном сознании трудовые модели, которые должны были присутствовать в житиях святых, почти не закрепились, так как не были ни «престижны», ни «перспективны» с точки зрения православной концепции спасения души... И действительно, православная доктрина рисует совершенно особый путь к богоизбранности: если «человек усердно молится и вдруг — результат, это означает, что он божий избранник... При отсутствии идеи труда как процесса в образах святых они, тем не менее, характеризуются идеей результата. Точнее — идеей одномоментного достижения результата посредством чуда» [Жижко 2000, с. 204].

Истоки православного безразличия к хозяйственной жизни разные авторы находят еще в византийской православной традиции. Так, например, Е.В. Жижко отмечает, что византийское «православие представляет труд как наказание, расплату, следствие греха... считается, что богатство — грех, а бедность — добродетель...» [Жижко 2000, с. 203].

Анализируя византийскую православную традицию, важное замечание делает Т.Б. Коваль: «...иноческий “град”, сосредоточенный на молитвенном подвиге и созерцании, хотя и имел большое влияние на общество, сам отличался безразличием к духовным судьбам мира. ... Социальная и хозяйственно-экономическая жизнь в миру оставалась целиком и полностью во власти языческих стихий. Повседневный труд, профессиональная деятельность, взаимоотношения людей в процессе производства и потребления не сообразовывались с их верой, не просвещались высшим смыслом служения Богу и ближнему» [Коваль(2) 1994, с. 82; см. также Зарубина 2001, с. 100—101; Фальцман. 2000, с. 47].

Мы видим, что одна из основных черт православной этики состоит в том, что область ее действия не распространяется на бытовые стороны жизни. Поэтому вполне понятно, что экономическая культура всегда находилась не на самом высоком уровне в православной России, и даже неудивительно, если вспомнить об изначальной языческой природе России, что при снятии некоторых государственных ограничений (как произошло, например, при современном российском «капитализме») экономика просто становится областью «вне морали».

Но даже если ограничения той или иной природы предотвращали проявление «языческих стихий» в хозяйственной практике, то и в данном случае православие не могло, как правило, создать продуктивное в веберовском смысле поле нравственных императивов. Об этом можно судить, вновь обратившись к примеру Византии: «...византийцы не стремились к совершенствованию орудий труда ни в сельском хозяйстве, ни в городском ремесле. Гарантией успеха считался не инструментарий, а мастерство самого ремесленника. Он владеет руками и более ничем.

Православное богословие по-своему поддерживало этот тезис, считая, что ремесленные орудия бесполезны, если отсутствует искусный мастер, способный преобразовать сырье в шедевр. Мастер и его навыки, таким образом, становились превыше всего. В результате архаичность орудий производства была характерна как в сельском хозяйстве, так и в ремесленных мастерских» [Коваль(2) 1994, с. 77].

Таким образом, православие явно или неявно формировало своеобразную гедонистическую мотивацию трудовой деятельности. Труд оказывался ценным только в связи с тем, что сам его процесс доставлял удовольствие мастеру. Другая возможная составляющая трудовой мотивации (труд как источник прибыли) православной этикой была в значительной степени блокирована. И действительно, «...к прибыли, полученной от ремесла и торговли, в православном византийском обществе отношение было отрицательным» [Коваль (2)1994, с. 77].

Здесь необходимо упомянуть и о другой стороне воздействия православной этики на отношение русских к способу приобретения и сохранения богатства. Именно православная этика формировала в предпринимательской среде такие качества как высочайшее доверие к партнеру, верность слову даже в ущерб собственной выгоде, использование беспроцентного кредита, корректное отношение к конкурентам и т. д. [Афанасьев 1993; Платонов 1992 и др.].

Наконец, еще одним характерным элементом православной трудовой этики была широкая распространенность крестных ходов и просительных молений о хорошей погоде, богатом урожае, в память о неурожае, градобитии, в связи с началом и окончанием сева и т. д. [Русские 1999, с. 191]. Можно утверждать, что православный ритуал во многом замещал у русского крестьянина экономическую рациональность.

При этом существует точка зрения, что сама православная церковь никогда не относилась негативно к предпринимательству [ЗарубинаН.Н. 2002]. В специальных исследованиях достаточно четко показано, что православие не содержит в себе, в отличие от протестантизма, вероучительных стимулов для предпринимательской деятельности. Но, вместе с тем, оно и не содержит каких бы то ни было установок на то, чтобы эту деятельность перекрыть. В православии духовный путь с мирской активностью не совпадает, но он ее и не перекрывает. Можно сказать, что православие является по отношению к предпринимательской деятельности институтом нейтральным.

Третьей значимой традицией в рамках этноконфессионального фактора, сформировавшего современную экономическую культуру русских, является старообрядчество и сектантство. Многие авторы небезосновательно отмечают, что Раскол расчистил путь для продвижения капитализма в России. Старообрядцы стали примером высокой созидательной энергии и культурной инициативы. Принудительное отделение от государства в XVII в. позже часто давало староверам серьезные духовные преимущества перед теми, кто машинально следовал за строго регламентированным империей господствующим Православием. В противоположность обычно невежественному православному, для раскольника, обычно грамотного, церковная книжность была умственной гимнастикой, школой принятия решений на основе личных суждений, необходимой для успеха в торгово-промышленной сфере [Жунин 1998, с. 91—112].

С экономической точки зрения также интересен пример сект духовных христиан — как духоборов, так и молокан. Как и для раскольников, для них были характерными иная, чем в православии, этика труда и иной духовный тип «экономического человека». Они были ориентировны на «рациональное» ведение хозяйства, т. е. объективно — на развитие буржуазных отношений. Духовные христиане создали оригинальное вероучение, и на основе него — свой хозяйственный этос, который позволял им так организовать свою работу и быт, что их уровень жизни был всегда намного выше, чем у их православных соседей [Коваль 1994 (2), с. 273; Коваль 1993, с. 20—62].

В качестве одной из возможных причин экономического успеха как старообрядцев, так и «духовных христиан» могла быть изгнанность, исключенность этих групп из русской общности. [Зарубина 2002].

Естественно, что перечисленными и в определенной мере раскрытыми нами факторами не исчерпывается вся гамма исторических предпосылок формирования советской и постсоветской модели социетальной системы России. Однако, ими во многом заканчивается «список» получивших хотя бы в первом приближении эмпирическое обоснование значимых факторов.