Современные политические теории

10.3. НЕОМАРКСИЗМ: КРИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

Критическая теория является продуктом группы немецких неомар­ксистов, неудовлетворенных состоянием марксистской мысли в первой половине XX века, в особенности тенденцией к экономическому детер­минизму. Авторами критической теории стала группа исследователей, работавших в начале 20-х годов в Институте социальных исследований во Франкфурте (Германия). Позднее они получили название «Франк­фуртской школы». После прихода к власти нацистов в 1933 году инсти­тут был закрыт, а многие из его сотрудников вынуждены были эмигри­ровать в Соединенные Штаты и продолжить работу в институте при Колумбийском университете (Нью-Йорк). После окончания Второй ми­ровой    войны    некоторые    из    группы    вернулись    в    Германию (М.Хоркхаймер, Т.Адорно), другие, например, Маркузе, остались в США. Следует сказать, что критическая теория вышла за пределы Франкфуртской школы и имеет большое влияние в американской поли­тической теории. Тем не менее, по своим ориентациям она носит преж­де всего европейский характер. Среди наиболее известных участников Франкфуртской школы следует назвать основателя школы Теодора Адорно, а также ее видных представителей — М.Хоркхаймера, Г.Маркузе, Э.Фромма, Ю.Хабермаса, Ф.Поллока и других.

Критическая теория направлена главным образом на различные ас­пекты социальной и интеллектуальной жизни. Марксизм, одухотворив­ший критическую теорию, как известно, сформировался прежде всего как критический анализ философских идей, а позднее — природы капи­талистической системы. Поэтому критическая «школа» с самого начала занималась как проблемами общества, так и различными системами познания. Несмотря на критическую форму, основной целью этой груп­пы исследователей был тщательный анализ природы общества. Как бы там ни было, все сторонники течения всегда заявляли о своем оппози­ционном положении по отношению к господствующим идеям и мнени­ям.

Будучи одной из вариаций марксистской теории, критическая теория начала с критики именно марксизма. В наибольшей степени ее пафос был направлен против экономического детерминизма, или, иначе, меха­нистического марксизма. Некоторые из критиков (например, Юрген Хабермас) попытались обнаружить экономический детерминизм в ори­гинальных трудах самого Маркса, однако большинство занималось кри­тикой неомарксизма, воспринявшего многие из марксистских положе­ний в механистическом ключе. Критики не считали, что экономический детерминизм был ошибочным, поскольку обращал приоритетное вни­мание на экономическую сферу, но они считали его односторонним, поскольку следовало бы обратить не меньшее внимание и на другие сферы социальной жизни. Стремясь восстановить баланс, критическая «школа» перенесла акцент на культурную сферу. Критика была обра­щена не только к марксистским теориям, но и к практике, например, Советского Союза, которая, как они полагали, строилась на основании марксизма (например, Маркузе).

Объектом критики стали также некоторые методы философского ис­следования, в частности, позитивизм. Отчасти эта критика связана с критикой экономического детерминизма, признающего в какой-то сте­пени позитивистскую теорию познания. Как известно, одним из важных постулатов позитивизма является утверждение, что один и тот же науч­ный метод может применяться во всех сферах знания. В качестве стан­дарта точности и определенности позитивисты взяли естественные нау­ки и распространили его на все остальные науки. Позитивисты считали, что знание по природе своей нейтрально. Они считали, что необходимо изъять человеческие ценности из процесса исследования. Это убежде­ние, в свою очередь, привело их к выводу, что наука не может давать какие-либо рекомендации в отношении того или иного социального действия.

Критическая «школа» выступала против позитивизма по нескольким основаниям.

Во-первых, позитивизм обнаруживал тенденцию к упрощению.

Во-вторых, тот факт, что социальный мир рассматривается ими по аналогии с естественным. Представители критической теории делали акцент, в отличие от позитивистов, на человеческой деятельности и ее влиянии на социальные структуры. Иными словами, по мнению Хабер-маса, позитивизм упускал действующих лиц (актеров) из виду, низводя их, по существу, до пассивных элементов, приводимых в движение «природными силами». Поэтому Хабермас полагал, что нельзя согла­ситься с тем, что общие законы науки могут быть прямо применены для объяснения человеческих действий.

В-третьих, позитивизм уделял особое внимание средствам, исполь­зуемым для достижения определенных целей, но он не сумел осмыслить сами цели. В результате критики пришли к выводу, что позитивизм по сути своей весьма консервативен и не способен бросить вызов сущест­вующей системе. Позитивизм обрекает актера и исследователя на пас­сивность. Марксисты, даже новейшего типа, разумеется, не могли со­гласиться с теорией, которая не связывает теорию и практику.

Многие неомарксисты вообще отвергали позитивизм (например, адепты структурализма, аналитического марксизма) и даже полагали, что сам Маркс грешил позитивизмом.

Тем не менее, большая часть критической литературы посвящена анализу современного общества и различных его компонентов. Ранние труды Маркса были посвящены главным образом изучению экономики. Критическая теория перенесла свой акцент с экономики на уровень культуры в свете того, что сегодня считается реальностью капиталисти­ческой системы. Иными словами, центр господства сместился из эко­номики в сферу культуры. Критическая «„школа», таким образом, со­хранила свой интерес к проблеме господства, хотя и считает, что в со­временном мире это, скорее, будет господство, состоящее из культур­ных, а не экономических, элементов. Она говорит о культурной репрес­сии по отношению к индивиду в современном мире.

Критическая теория сформировалась не только под влиянием мар­ксизма, но также и теории Макса Вебера, акцентировавшего значение рациональности в формировании современного мира. Представители критической теории сделали вывод, что экономическая репрессия сме­нилась репрессией со стороны рациональности, и именно это стало доминирующей социальной проблемой. Они приняли веберовское разли­чие между формальной и субстантивной рациональностью, а также его взгляд на значение разума. Для представителей критической теории формальная рациональность связана с вопросом о выборе эффективных средств для достижения поставленной цели. Такой подход рассматрива­ется как «технократическое мышление», в котором цели служат цели господства, а отнюдь не освобождению людей от этого господства. Технократическое мышление противостоит разуму, который, по мне­нию теоретиков, является надеждой общества. Разум предполагает оценку средств достижения цели с точки зрения высших человеческих ценностей справедливости, мира и счастья.

Сторонники критической теории рассматривали нацизм в целом и концентрационные лагеря в особенности как примеры формальной ра­циональности в смертельной борьбе с разумом. Иными словами, Освен­цим — рациональное место, но отнюдь не разумное.

Несмотря на кажущуюся рациональность современной жизни, кри­тическая теория воспринимает ее как наполненную иррациональностью. Таким образом, ее сторонники говорят об иррациональности рацио­нальности, а точнее — иррациональности формальной рациональности. Так, например, Герберт Маркузе считает, что, хотя современность и кажется воплощением рациональности, на самом деле общество в целом иррационально. Это происходит потому, что рациональный мир разру­шает индивида, деформирует его потребности и способности. Мир под­держивается благодаря постоянной угрозе войны. И, несмотря на нали­чие вполне достаточных ресурсов, в мире сохраняется нищета, эксплуа­тация, репрессии и по-прежнему далеко не всякий человек имеет шанс на самореализацию.

Критический метод был направлен главным образом только на одну форму формальной рациональности — современную технику. Маркузе, например, посвятил немало страниц своих трудов суровой критике тех­ники, по крайней мере, в том виде, как ее использует капиталистическое общество. Он полагал, что господство техники в современном мире ве­дет к тоталитаризму. По его мнению, развитие техники неизбежно ведет к появлению новых, весьма эффективных и даже более «приятных» ме­тодов внешнего контроля за индивидом. Например, телевидение служит не только социализации, но и «умиротворению» населения. Той же цели служит спорт и секс. Маркузе отверг идею о том, что техника может быть нейтральной в современном мире, и рассматривал ее как средство господства над людьми. Она эффективна, поскольку кажется нейтраль­ной, в то время как на самом деле она служит закабалению. Она служит подавлению индивидуальности. Внутренняя свобода подверглась напа­дению и слому благодаря современной технике. В результате, пишет Герберт Маркузе в работе «Одномерный человек», сформировалось «одномерное общество», в котором живут «одномерные люди». В таком обществе люди теряют способность мыслить об обществе критично и негативно. Для Маркузе не техника сама по себе является врагом, а то, каким образом она используется в современном капиталистическом обществе. Таким образом, Маркузе подтвердил идею Маркса о том, что проблему составляет не сама по себе техника, а то, каким образом она может быть использована для построения лучшего общества.

Кроме того, Франкфуртская «школа» много внимания уделяла сфере культуры. Мишенью критики стало то, что они называли «культурной индустрией», то есть рационализированные, бюрократизированные структуры (например, телевизионные сети), которые контролируют со­временную культуру. Вспомним, что Маркс называл культуру «над­стройкой» над «экономическим базисом». Сторонники критической теории не отвергали этот марксистский тезис. Они полагали, что «куль­турная индустрия», занимающаяся производством того, что обычно называют «массовой культурой», это бюрократизированная, искусст­венная структура, а отнюдь не реальный феномен. При этом они делали акцент на двух аспектах проблемы:

1.  Они полагали, что она носит фальшивый характер. На эту мысль

наводит наличие заранее подготовленной совокупности идей, ко­торые затем доносятся до масс с помощью СМИ.

2.  «Культурная индустрия» осуществляет «умиротворяющую» ре­прессивную, оглупляющую функцию по отношению к людям.

Рассмотрим, например, работу телевидения, показанную Дугласом Келлнером. Он связал телевидение с корпоративным капитализмом и соответствующей политической системой. Более того, он рассматривал телевидение не как монополию или организацию, контролируемую ка­кой-то корпорацией, а как высоко конфликтное средство массовой ин­формации, в котором пересекаются конкурирующие экономические, политические и культурные интересы. Таким образом, хотя Келлнер и работал в рамках критической теории, он не признал ее положения о том, что капитализм — это полностью управляемый мир. Тем не менее, для Келлнера телевидение — угроза демократии, индивидуальности и свободе, и он предлагает несколько способов борьбы с этой напастью. В частности, он считает, что для борьбы с этим «злом» необходимо доби­ваться большей демократической открытости, большего политического участия со стороны граждан, более широкого разнообразия телевизион­ных компаний и программ.

Эта теория столь же критична была по отношению к «индустрии знания» (университетам и научно-исследовательским институтам), ко­торые стали, по существу, автономными структурами в современном западном обществе. Их автономность позволила им выйти далеко за пределы поначалу установленных функций. Они превратились в структуры подавления, в структуры, стремящиеся распространить свои влия­ние на все общество.

Критический анализ капитализма Марксом вызвал у него надежду на будущее. В отличие от него многие представители критической теории пришли к разочарованию и безнадежности. Они рассматривали пробле­мы современного мира не как специфически присущие капитализму, а как неизбежные в рационализированном мире. Они видели будущее, если употребить терминологию Вебера, как «железную клетку», со­стоящую из все более рационализированных структур, что лишает че­ловека всякой надежды на свободу.

Для критических теоретиков вообще характерно давать больше кри­тики, нежели конструктивных предложений.

Представители критической теории попытались переориентировать марксистскую теорию в направлении субъективности. Гегелевские ис­точники теории Маркса представляют особый интерес с точки зрения проблем субъективности. Их легко заметить, например, в одной из ран­них работ Маркса «Экономико-политические рукописи 1844 года». Та­кой угол зрения был и до критической теории. Еще в 20-е годы XX века Карл Корш и Джордж Лукач, которые пытались соединить интерес к субъективному с объективными структурами, описанными Марксом. Однако Корш и Лукач еще не пытались осуществить фундаментальный пересмотр теории Маркса. Представителей критической теории отлича­ла куда большая амбициозность.

Это легче всего увидеть на подходе критической теории к проблеме культуры. Как уже было показано выше, критическая теория перенесла свой интерес с экономического базиса на культурную «надстройку». Один из факторов, спровоцировавших этот переход, заключался в том, что критическая «школа» сочла, что Маркс и его последователи пере­оценили значение экономических структур и в результате они уделили недостаточное внимание другим аспектам социальной реальности, в особенности культуре. Кроме того, в обществе произошел целый ряд внешних изменений. В частности, процветание в американской эконо­мике после окончания Второй мировой войны создало впечатление, что внутренние экономические противоречия исчезли в целом, и классовые конфликты в том числе. Ложное сознание представлялось почти уни­версальным: все социальные классы, включая и рабочий класс, начали восприниматься как участники и сторонники капиталистической систе­мы. Еще одним фактором было то, что хотя в Советском Союзе сущест­вовала социалистическая экономика, в целом государственный строй, по мнению критической теории, был столь же репрессивным, как и ка­питалистический. А поскольку экономические системы были разными, то пришлось искать источник подавления где-то еще. В конце концов, они обратились к культуре.

Таким образом, к уже перечисленным интересам «Франкфуртской школы» — рациональности, культурному производству и индустрии знаний — можно добавить еще одну группу интересов, причем одним из наиболее важных является интерес к идеологии. Не случайно фило­софия Франкфуртской школы поначалу и называлась «критикой идео­логии» (Ideologiekritik). Под идеологией критическая теория понима­ет систему идей, часто ложных, которую производит элита общест­ва. Все эти специфические аспекты «надстройки» могут быть объеди­нены под названием «критика господства».

Поначалу интерес к проблеме господства стимулировался фашизмом в 30—40-е гг., но постепенно он сместился на проблему господства в капиталистическом обществе. Современный мир достиг стадии ничем не ограниченного подавления индивида. Фактически контроль является столь полным, что он больше уже не предполагает продуманных, ос­мотрительных действий со стороны власть предержащих. Контроль ох­ватывает все аспекты культурного мира и, что еще более важно, входит во внутренний мир граждан. Как следствие, люди господствуют над самими собой от имени более широкой социальной структуры. При этом господство достигло настолько полной стадии, что оно вообще не выглядит как господство. Поскольку господство больше уже не рас­сматривается в качестве угрозы личности или предпосылки отчужде­ния, оно вообще сплошь и рядом воспринимается как данность. Факти­чески люди вообще теряют ориентации, они уже не знают, каким дол­жен быть окружающий их мир. Таким образом, пессимизм критических теоретиков получает сильную поддержку, поскольку они тоже не видят, каким образом рациональный анализ может способствовать изменению ситуации.

Важную роль в критической теории играет понятие, обозначенное Ю.Хабермасом как легитимация. Под ним он понимал системы идей, генерируемые политической системой, ради поддержки существующей системы. Они создаются таким образом, чтобы «мистифицировать» по­литическую систему так, чтобы было непонятно, что происходит.

Кроме того, критическая теория проявляет интерес к актерам, их сознанию и тому, что происходит с ними в современном мире. Созна­ние масс находится под контролем со стороны внешней силы (в частно­сти, культурного производства). В результате массы не в состоянии раз­вить в себе революционное сознание. Тем не менее, представители кри­тической теории, равно как и все марксисты, часто не различают инди­видуальное сознание и культуру, а также не определяют связи между ними.

Некоторые представители критической «школы», например, Герберт Маркузе, попытались соединить взгляды Фрейда на сознание и подсознание с интерпретацией культуры в критической теории. Из теории Фрейда представители критической теории взяли три основных посту­лата:

1)  положение о структуре психики, прямо положенное в основу критической теории;

2)  чувство психопатологии, которое позволило им понять как нега­тивное влияние современного общества, так и неспособность граждан сегодня развить революционное сознание;

3)  способность психического освобождения.

Интерес к индивидуальному сознанию позволил несколько снизить пессимизм критической «школы» и перенести акцент на культурные ограничители. Хотя люди и находятся под контролем, их сознание на­полнено ложными потребностями и деэстетизировано, если использо­вать понятие Фрейда, у них есть либидо (в широком смысле, сексуаль­ная энергия), которая оказывается главным источником энергии, спо­собной преодолеть основные формы господства.

Диалектика. Еще одним важным предметом интереса критической теории является диалектика. На наиболее общем уровне диалектиче­ский подход означает фокус на социальной тотальности. По их мне­нию, никакой частный аспект социальной жизни и никакой изолирован­ный феномен не может быть понят до тех пор, пока он не увязан с исто­рической целостностью как глобальным единством. Такой подход предполагает отказ от фокусирования на каком-либо специфическом аспекте социальной жизни, в особенности, на экономике, вне более ши­рокого контекста. Он также предполагает исследование взаимосвязей различных уровней социальной реальности и прежде всего индивиду­ального сознания, культурной надстройки и экономического базиса. Диалектика содержит в себе также методологическое предписание: один компонент социальной жизни не может быть исследован в изоля­ции от остальных.

Диалектика имеет диахронический и синхронический компоненты. Синхронический компонент заставляет нас интересоваться взаимоотно­шениями между различными частями общества в рамках современной тотальности. Диахронический взгляд содержит в себе интерес к истори­ческим источникам нынешнего общества, равно как и к его будущему. Господство над людьми со стороны социальных и культурных структур — то есть «одномерное» общество (Маркузе) является результатом спе­цифического исторического развития, а отнюдь не универсальная ха­рактеристика человечества. Историческая перспектива опровергает ши­роко распространенное мнение о том, что капитализм — это естествен­ный и неизбежный феномен. С точки зрения представителей критиче­ской теории, равно как и остальных неомарксистов, люди привыкли рассматривать общество как «вторую природу». Для них оно — чуждое, бескомпромиссное, постоянно что-то требующее от них, проявляющее на них свою власть и силу, то есть нечто, имеющее нечеловеческое со­держание. Следовать правилам разума, вести себя рационально, доби­ваться успеха, даже быть свободным — значит сегодня приспособить себя к этой «второй природе».

Будущее представляет некоторый интерес для критической теории, хотя вслед за Марксом она боится и отрицает утопизм. Теория предпо­читает заниматься критикой современного общества и возможностями его изменения. Тем не менее, вместо того, чтобы направить свое внима­ние на экономическую структуру общества (как это сделал Маркс), они сконцентрировались на культурной надстройке. Диалектический подход привел к интересу к реальному миру. Прежде всего это означает, что теоретики не удовлетворены поиском истины в научных лабораториях. Высшей проверкой своих идей они считают степень их принятия и ис­пользования на практике. Этот процесс они называют аутентификаци­ей, означающей, что люди — жертвы искаженной коммуникации — признают критическую теорию и используют ее для освобождения от системы. Здесь мы подходим к другому аспекту интересов критических мыслителей — проблеме освобождения человечества.

Иными словами, критическая теория занимается также взаимодейст­вием и отношениями между теорией и практикой. По мнению «Франк­фуртской школы», при капитализме произошел разрыв между теорией и практикой. Теоретизированием занимается одна группа людей, а прак­тикой — совсем другая. Во многих случаях теоретик оказывается не­достаточно хорошо информированным относительно происходящего в реальном мире, именно это и приводит к появлению далеких от жизни теорий, к которым они относили также марксизм. Значит, необходимо вновь объединить теорию и практику. Теория должна обогащаться практикой, а практика — формироваться на основе теории. В процессе такого взаимодействия мощный толчок к развитию получат и теория, и практика.

Несмотря на провозглашение этой весьма амбициозной цели, боль­шинство представителей критической теории так и не смогли увязать теорию и практику. Если уж за что и критиковали их чаще всего, так это за то, что критическая теория обычно излагается таким языком, что ос­тается непонятной массам людей. Кроме того, интерес критической тео­рии к культуре как надстройке выразился в том, что она исследовала целый ряд весьма экзотических тем, не имеющих отношения к обыден­ной жизни.

В сущности, резюмируя, можно сказать, что представители Франк­фуртской школы ставят вопрос, сформулированный вполне в ленин­ском духе: как можно перейти из нынешней ситуации идеологического обмана, экономического и социального рабства — к просвещению и освобождению? И дают на него следующий ответ: люди должны под­вергнуть себя критической процедуре с тем, чтобы выяснить источник их верований о мире.