70. Социально-психологические особенности еврейских погромов в Российской империи в конце Х!Х века

Александр Безаров

У статті розглядається проблема єврейських погромів в Російський імперії наприкінці ХІХ століття з точки зору її соціальних та психологічних витоків. Автор статті пропонує розглядати феномен єврейського погрому як результат розвитку кризової свідомості націй, що опинилися на вістрі процесів економічної модернізації пізньоімперського російського суспільства.

Ключові слова: євреї, погроми, антисемітизм, ідентичність, агресія, конфлікт.

Спустя месяц после убийства Александра II 1 марта 1881 года, на юге Российской империи прокатилась волна жестоких еврейских погромов, продолжавшихся вплоть до июля того же года. Первый из них произошёл в Елисаветграде. Погром начался с пьяной драки в кабаке, который содержал еврей. Вскоре беспорядки распространились на шесть южноукраинских уездов. Они затронули еврейские кварталы Киева и Одессы. Накануне Рождества мятежи вспыхивали уже гораздо западнее, в Варшаве и в некоторых При- вислинских губерниях. Своего апогея погромная кампания 1881 гг. достигла на Пасху 1882 года в Балте, когда было убито и ранено несколько десятков человек. Погромная стихия продолжалась до конца столетия и охватывала уже великорусские губернии Нижнего Новгорода и Ростова-на-Дону. Погромные настроения отмечались также в Саратовской, Витебской и Иркутской губерниях.

Проблема еврейских погромов в Российской империи в конце XIX привлекает внимание, наверное, не одного поколения отечественных и зарубежных исследователей¹. Учитывая значительное количество работ по истории погромов, в исторической литературе сложилось общее мнение относительно причин, характера и последствий такого непростого для понимания исторического феномена. Непредвиденным последствием технического прогресса, охватившего значительную часть Западной России, явилось то, что распространение беспорядков сильно облегчалось наличием разветвлённой сети железных дорог и станций. В большинстве случаев, после вмешательства армейских или полицейских подразделений, беспорядки решительно пресекались; зачинщиками погромов, как правило, оказывались приезжие сезонные рабочие, к которым присоединялось местное крестьянство, которое и выступало главной движущей силой практически всех погромов; погромщики очень часто были вооружены холодным оружием; жертвы подвергались избиениям - смертельных случаев было относительно немного, но часто совершались изнасилования евреек²; главным мотивом действий погромщиков был грабёж еврейского имущества.

Среди основных причин, вызвавших еврейские погромы, современные исследователи выделяют несколько. Это политические

обострение внутриполитического кризиса в империи, усиление революционной активности антиправительственных сил, которые попытались использовать антиеврейские настроения в обществе с целью дестабилизации политической ситуации в стране, и — экономические, которые выражались в частых неурожаях, высоких ценах на хлеб, усилении торгового и ростовщического капитала, ускоренном развитии посреднических услуг и сферы обслуживания, лидирующие позиции в которых занимали представители еврейского этноса, что вызывало острую конкуренцию с представителями местных этноэлит. Погромы обнажили противоречия экономического соперничества евреев и неевреев за экономически выгодные позиции. Вместе с тем, разрушение крестьянского общинного уклада жизни в условиях изменений, связанных с форсированной индустриализацией и урбанизацией имперского общества с одной стороны, и упрочение социального статуса еврейской мелкой и средней буржуазии, которая выполняла важную экономическую функцию посредника между селом и городом, с другой, указывали на социальные причины погромов. Пореформенный экономический кризис в стране неизбежно приводил к столкновению экономических интересов трёх участников этого конфликта: евреев, государства и нееврейских этногрупп (в частности, русских, украинцев и поляков)³.

Несмотря на утвердившуюся в современной исторической литературе точку зрения, согласно которой рост антисемитизма в позднеимперской России явился результатом усиления экономической дискриминации евреев и был в меньшей мере предопределён социокультурными и психологическими факторами, попытки рассмотрения проблем антисемитизма и, особенно, связанным с ним погромным движением сквозь призму социальнопсихологических и культурологических методов исследования, представляется нам как наиболее перспективное направление⁴. По мнению российского исследователя природы этнофобий Д. Аманжоловой, корни антисемитизма, очевидно, следует искать не только в истории национальной и конфессиональной политики Российского государства начиная со второй половины XVIII в., но и важно учитывать особенности национальной психологии, традиции и обычаи, стереотипы поведения и сознания национальных масс и их элит, а также особенности функционирования органов власти, общекультурный и политический уровень подготовки их кадров, в том числе руководящих, то есть к антисемитизму применимы те же инструменты исследования, что и в отношении других проявлений межэтнической напряжённости⁵.

Возникновение крупных предприятий, появление разветвлённой сети железных дорог, оживление товарообмена привели к заметному снижению конкурентоспособности отсталого мелкого ремесленного производства, что вело к разорению ремесленников и других слоёв населения, связанных с этим производством. Начало 1880-х годов совпало с массовым бегством разорившихся крестьян в города, вызванное неурожаем, что привело к резкому скачку цен на основные продукты питания, и, в результате, к значительному обнищанию населения. Крестьянство, которое, как известно, оказалось неспособным противостоять политическому давлению извне, вследствие изменения экономических условий, всё отчётливее втягивалось в новые, непростые для себя, социальные отношения, а деревенский уклад жизни находился в состоянии своего перелома. Крестьянину в пореформенный период так и не удалось утвердить себя в роли безусловно независимого мелкого производителя, что привело к социальной дифференциации крестьянского сословия с преобладанием в нём пауперизированных и пролетаризированных социальных групп, которые устремились в города в поисках работы⁶. Преобладание ростовщического мелкого и среднего капитала на селе привело к началу 1880-х годов к тому, что около 60 % всех крестьянских дворов оказались зависимыми от ростовщиков, абсолютное большинство которых в черте оседлости были евреями⁷. Так, например, в Ковенской губернии в начале 1880-х годов из 729 ростовщиков 668 были евреями⁸. В Одессе евреям принадлежало 10 из 12 банков города, 2 из 3 ссудных касс, было зарегистрировано 49 ростовщиков, 41 меняла, в то время как среди христиан было 7 ростовщиков и ни одного менялы⁹. Кредитование крестьянских хозяйств было весьма прибыльным делом, принося прирост еврею-ростовщику от 35 до 105% годовых¹⁰. Деятельность евреев-ростовщиков (которая вызывала всеобщее недовольство даже со стороны их единоверцев, была направлена, прежде всего, на обслуживание крестьянских мелких хозяйств, которым грозило полное разорение) создавала почву для накопления социальной агрессии со стороны крестьян, попавших в финансовую зависимость от еврейских кредиторов¹¹.

С увеличением числа крестьян-пауперов, несомненно, возрастало количество преступлений, особенно в городах и местечках. «Босая команда», принимавшая, как известно, наиболее активное участие в погромах, рекрутировалась именно из числа крестьянских отходников и сезонных рабочих. Тем не менее, несмотря на то, что инициаторами погромов в большинстве случаев выступали отдельные деклассированные социальные этногруппы городов и местечек, крестьянство в большей своей массе было склонно к активным анти- еврейским выступлением, что связывалось с определёнными трансформациями в общественном сознании крестьянского сословия.

Коммерциализация аграрных отношений характерной для пореформенного периода, в результате которой крестьяне свои основные доходы получали от несельскохозяйственной деятельности, приводило в итоге к существенным изменениям в самой структуре крестьянского сообщества. Очевидно, что такие структурные изменения в социальной организации крестьянской общины были ещё не настолько глубокими и системными, но определённые сдвиги в коллективном и индивидуальном сознании крестьянства они всё же вызвали. Вероятно, что главным показателем таких сдвигов была «эрозия мифа о царе с возрастанием открытости деревни по отношению к внешнему миру»¹².

Социодинамика пореформенных отношений в деревне, в процессе которой крестьянство было вовлечено в очень сложные для себя буржуазные отношения в аграрном секторе, обнаружила их неготовность к быстрым и глубоким изменениям экономической жизни. Как следствие, увеличение числа крестьянских выступлений, которыми в начале 1880-х годов было охвачено подавляющее большинство губерний Европейской России и принимало в некоторых из них наиболее острые формы¹³. Неуклюжие попытки правительства Александра III урегулировать крестьянский вопрос, а самое главное, неспособность православных этносов к хозяйствованию в новых экономических условиях на селе, приводило к всплескам социальных протестов крестьян в стремительно меняющемся социально-экономическом пространстве империи. «Очевидно, — писал в 1884 г. по этому поводу черниговский вицегубернатор, — что ныне возникла серьёзная экономическая борьба между собственниками земли и крестьянами и систематический поход крестьян против арендаторов, или, лучше сказать, против всякого рода посредников между ними и собственниками земли, безразлично, к какой бы вере, званию, состоянию и сословию эти посредники ни принадлежали.. Подобные личности не одиноки, их целый многочисленный класс.»¹⁴. В отличие от крестьян, еврейская этногруппа, не связанная с земледельческой культурой производства, занимая более выгодные социальные позиции (поскольку не ограничивалась сословными рамками) стремительно реагировала на изменения конъюнктуры рынка. Таким образом, создавалась своеобразная «зона отчуждения» в некогда бывших партнёрских отношениях между еврейской посреднической группой и крестьянством в борьбе за выгодные экономические статусы в изменившемся социальном пространстве российского общества¹⁵. Как верно заметил современный российский исследователь В. Булдаков, крестьянина невозможно убедить, в том, что нужно не только «пахать», но и взимать банковский процент. Еврей самим своим жизненным укладом и манерами ставит под сомнение его «самость»¹⁶.

Очаги социального напряжения между евреями и нееврями возрастали по мере углубления буржуазных отношений в российском обществе вообще, но особенно в аграрном его секторе. Это отчётливо проявилось в таких сферах экономической деятельности, как отношения найма и собственности.

В практике трудовых отношений пореформенного российского общества понятие найма имело своеобразный смысл. Любой, поступивший на работу по найму или на службу, во многом становился зависимым человеком. И хотя это и не было закреплено законом, в обыденном сознании это сохранялось повсеместно¹⁷. Со временем, отношения найма становились более цивилизованными и понятными для крестьянских групп, но в социальнопсихологической структуре группового сознания это правоотношение превращалось в стойкий стереотип, мотивированным страхом перед возможным закабалением инородцами. Такие стереотипы общественного сознания, в которых евреям отводилась незавидная роль социальных «паразитов», были особенно типичными для украинской ментальности. История знает немало примеров, когда в эпоху Б. Хмельницкого «немилосердність жидівська» становилась главным движущим мотивом в нагнетании антиев- рейских настроений в среде украинского казачества и местного крестьянства. Малороссийский, как впрочем и великороссийский антисемитизм¹⁸, в большинстве случаев основывался на нетерпимости к иноверцу-еврею, поскольку там, например, где шинкарями были христиане, пили не меньше, но это не вызывало такого острого недовольства. Платить иноверцу-еврею за определённые социальные блага «у себя дома» для русского или украинца всегда было унизительно, а представление о том, что «свои», очевидно, никогда не будут спекулировать на «своих» же, усиливало подозрения относительно истинных мотивов еврейского посредничества. Насилия над евреями вряд ли можно считать редкими исключениями из правил в истории, например, украинско-еврейских от- ношений¹⁹. Мифологическое сознание обеих этногрупп, втянутых в острый этносоциальный конфликт, функционально всегда оставалось готовым к воспроизводству традиционных поведенческих моделей, которые были адаптированным средством стабилизации существующих отношений между ними²⁰.

Например, Н. И. Костомаров в своём художественном произведении, которое появилось сразу же после первой волны погромов²¹, попытался передать психологическую атмосферу в украинско- еврейских отношениях начала XVIII в., сохраняющую свою преемственность в архетипичных образах «жида-кровопийцы», глубоко укоренившихся в сознании украинского крестьянства, и в конце XIX столетия²². Н. И. Костомаров, занимавший во время погромного кризиса довольно неопределённую позицию в еврейском вопросе, был, тем не менее, близок к истине в своих оценках настроений той украинской части населения, которая враждебно относилась к евреям. Так, во время одного из еврейских погромов в Киевской губернии весной 1881 г., корреспондент народовольческой газеты попытался выяснить причины антиеврейских настроений местного крестьянства. На это крестьяне ему отвечали следующее (стиль оригинала сохранён): «І що воно, що усякий народ має свою основу. Поляки, німці, греки мають свою землю й столицю. Тільки жиди скрізь вештаються; за ними ні купити, ні продати нічого. Цілий день робиш, а буває, що й хліба немає; він же тільки ходе, а гроші в нього є. А все начальство, якби не воно, хіба вони так розплодилися; скрізь їх понатикано. Та й багатіють вони через що, як не через начальство: цьому, вищому ткне й гроші в кишеню сипляться. Та хіба ж такі їх проженуть? Нехай йдуть у степа! Чи мало степів? Хай йдуть у Єгипет, відкіля вони родом»²³.

Известно, что социальное пространство, где сосуществуют и взаимодействуют отдельные люди и группы людей, вообще редко находится в равновесии, по самой своей природе оно изменчиво (конфликтно). Учитывая мультинациональный и поли- конфессиональный характер Российской империи, отношения между отдельными этносоциальными и этноконфессиональными группами всегда располагались на условной шкале между двумя полюсами, с одной стороны, доброжелательного взаимодействия, а с другой - неприязненного отчуждения, условную середину шкалы занимает терпимость (толерантность). Ситуация толерантности отношений отражает момент «равновесия», покоя, когда каждая из групп удовлетворена своим статусом, открытый же конфликт демонстрирует ситуация дисбаланса в социальной системе, когда группа утрачивает или желает активно изменить свой социальный статус. Еврей, оказавшийся в силу известных исторических обстоятельств в самом низу социальной иерархии, становился, например, в условиях найма для русского или украинца, находившихся в общественной структуре выше, господином. Неестественная смена социальных позиций, которая определялась внесословным, классовым характером взаимоотношений евреев и неевреев, при условии сохранения сословной организации российского общества, была одной из главных составляющих конфликта. «Для здоровой, нормальной конкуренции с евреем ни помещик, ни разночинец не чувствовали себя подготовленными, — отмечал исследователь еврейских погромов 1881-1882 гг. Г. Красный-Адмони, — он ослеплял их своей энергией, подвижностью и точно парализовал их собственную способность к деятельности. И это их страшило. «Жид идёт» — вот, что было самое ужасное для них: идёт, следовательно, придёт, захватит всё, и нарождающемуся буржуа ничего не останется. Надо было предпринимать самые решительные меры, чтобы помешать этому «приходу» и задержать его на пути движения так, чтобы ему, еврею, и не хотелось двигаться дальше»²⁴.

Закономерным практическим результатом развития архаичной социальной структуры Российской империи с преобладающей системой обычного права было то, что большинство подданных империи относились к частной собственности довольно пренебрежительно. Система социальных отношений, построенная на принципах патриархальной семьи, не включала в состав «семьи» евреев, а, следовательно, исключала их из числа потенциальных собственников. Обычное право, основанное на архаичном менталитете, в отличие от государственного права, рассматривавшего еврейскую собственность как объект правоотношений, не относило еврея к правоспособным элементам. Поэтому погромы часто воспринимались как вполне легитимное перераспределение незаконно приобретённой собственности²⁵. Объяснимо и недоумение погромщиков по поводу действий властей, которые привлекали их к ответственности за грабежи и насилия над евреями, которых сама власть десятилетиями ограничивала в элементарных правах и привилегиях. Собственность евреев в глазах народных масс оказывалась несправедливо ими приобретённая, и, следовательно, сам еврей-собственник оказывался вне закона. Впрочем, своеобразная интерпретация прав собственности на землю в крестьянском сознании не ограничивалась только национальными особенностями собственников. Так, во время своей коронации в г. Александр III отметил, что всякая собственность в империи, в том числе и крестьянская, является неприкосновенной, на что крестьяне отреагировали весьма оригинально. «Раз земля и была закреплена в прежнее время за помещиками, — рассуждали екатеринославские крестьяне, — то это было несправедливо, так как она приобретена кровью наших отцов и предков»²⁶. Очевидно, что в любом случае готовность крестьян к захвату и переделу помещичьих земель делала еврейского арендатора или мелкого собственника ещё более уязвимым перед угрозой мощных социальных протестов. «Мы вырежем жидов и заберём у них землю, которой нам не хватает, - говорили крестьяне в Херсонской губернии. - Мы им покажем, как кланяться в пояс и называть их панами»²⁷. В результате погрома в Нижнем Новгороде в 1884 г. местными властями было арестовано по подозрению в организации и проведении беспорядков свыше ста человек. Однако вскоре к губернатору стали поступать просьбы, в которых рабочие и крестьяне просили отпустить задержанных, так как, по их мнению: «Нельзя наказывать православных за жидов., поскольку это был не бунт, а просто народ потешался»²⁸.

Для властей многолетняя практика дискриминации еврейского населения обернулась откровенной уголовщиной маргинализированных социальных групп, для которых насилие над евреями оказывалось весьма удачной попыткой поправить своё материальное положение, при этом оставаясь безнаказанными. Пытаясь каким-то образом оправдать откровенные разбойные нападения на еврейские кварталы, аксаковская «Русь» отмечала, что погромы оказались «печальным, роковым, грубым, диким, пожалуй, но искренним недоразумением»²⁹.

Однако даже в таком «безобидном недоразумении» наблюдалась определённая тенденция, направленная на дестабилизацию обстановки в юго-западном регионе империи, который, как известно, отличался своей социальной неоднородностью, наличием богатых помещичьих владений и пёстрым национальным составом, что не могло не вызвать заинтересованности революционных групп в нагнетании здесь погромной истерии³⁰. «Били не жидов,

писали по этому поводу «Московские ведомости», — а жидовскую собственность. Точно имелось ввиду сделать опыт социалистического бунта, из массы потерпевших создать разорённый, недовольный класс, и, главное, замутить все экономические отношения в крае, где такую важную роль играет деятельность евреев»³¹.

Погромный кризис можно рассматривать, таким образом, как своеобразное предреволюционное состояние общества — состояние, когда активизируются взаимные страхи, завершающиеся всеобщим поиском «врагов», точнее «универсального» зла, которое и сокрушается. В роли беспричинно подозреваемых обычно оказываются представители «чужого» этноса, особенно, если он отделён социокультурной границей, совпадающей с имущественным (реальным или мнимым) неравенством или привилегиями³². Как правило, процессы социальной и бытовой невротизации общества в годы экономического спада и политического кризиса, обычно сопровождались всплесками антиеврейских настроений. Именно таким было состояние общественной жизни Российской империи в эпоху общенационального кризиса 1878-1882 годов. Психологическое объяснение этим социальным явлениям, как нам кажется, наиболее точно излагается в концепции фрустрационной детерминации агрессии³³, согласно которой «чужие», компактные инородные группы внутри однородного социума оказываются наиболее уязвимыми, особенно, если они при этом антропологически отличны от основной массы, исповедуют чуждую религию, воспроизводят особый уклад и традиции, живут изолированно, отчуждённо, не расположены к бытовой и культурной мимикрии³⁴ и разговаривают на незнакомом для окружающих языке³⁵.

Таким образом, в архаичном, во многом глубоко патриархальном, сознании крестьян, с маниакальной верой в справедливого и доброго царя, прочно утвердились давние стереотипы в отношении евреев, которые в условиях кризиса регенерировались в разнообразных формах политических и социальных мифологем о евреях, как потенциальных носителях зла. Власти, которые всячески поддерживали такие настроения, поскольку были заинтересованы в сохранении общинных начал в деревне, получили, тем не менее, обратный результат. Социальный протест против евреев грозил превратиться в политическое антиправительственное выступление. Миф об «идеальной Руси», без помещиков и жидов соседствовал с традиционными представлениями о казацкой воль- нице и справедливом царе. Погромы конца XIX века оказались не только своеобразной формой социальной агрессии маргинальных этногрупп крестьянского сословия, но и попыткой реконструкции мифологической реальности крестьянского быта, которая была разрушена реформами Александра II. «Идиллическая Россия с царём-батюшкой и его верным народом престала существовать 1 марта 1881 года, — вспоминал о тех трагических днях великий князь Александр Михайлович. — Мы понимали, что никогда более русский царь не сможет относится к своим подданным с безграничным доверием»³⁶. Пропасть, образовавшаяся в социальном пространстве империи после катастрофы 1 марта 1881 г., быстро наполнялась импульсами политического и социального противостояния этносоциальных групп, конкурировавших между собой за право приобретения у власти экономических и социальных гарантий для своего развития. Не случайным, поэтому было поведение погромщиков, которые были уверены в безнаказанности своих действий, поскольку в цареубийстве повинны евреи, не имевших доверия у государственной власти, и, которые должны были понести суровое и справедливое наказание. Для гонимых евреев ситуация усугублялась попытками со стороны некоторых революционных групп легитимизировать погромное движение с помощью фальшивой «Царской грамоты», якобы разрешавшей избиения евреев.

Так, в Киевской губернии накануне погрома разъярённая толпа кричала: «Евреи убили покойного царя, а толстобрюхая жидовка (Геся Гельфман, обвинённая в покушении на Александра II, но помилованная из-за своей беременности. - Прим. авт.), виновная в цареубийстве, не была повешена и будет освобождена евреями, с которыми народ должен расправится сам»³⁷. В Елисаветградской губернии, как сообщал очевидец, какой-то мужик ездил по сёлам на почтовых лошадях и распространял слухи о том, что есть царский указ разбивать и грабить имущество евреев. Группа крестьян даже явилась по этому поводу к становому приставу с требованием показать им этот указ³⁸. В Xерсонской губернии, как пишет С. М. Дубнов, к погрому подстрекал некий Лященко, который обращался к толпе со словами: «Евреи убили царя, и высшее правительство приказало их бить, но наше начальство скрывает этот приказ»³⁹. В Черниговской губернии крестьяне исполняли «обязанность погрома», будучи уверенными, что сам царь возложил на них такую обязанность. В некоторых деревнях священники с трудом убеждали народ, что нет такого приказа⁴⁰. Сообщения о мифическом «Царском указе», который, по убеждению крестьян, был украден самими евреями, появились и на страницах столичной печати⁴¹.

Всё это не могло не вызывать обеспокоенности у центральных властей. Нагнетание погромной истерии, а особенно, распространение слухов и сплетен в которых фигурировало имя царя, вынудило министра внутренних дел графа Н. П. Игнатьева заявить о том, «что всё происходившее было до такой степени странно и своеобразно, что, видя всё это, самому себе не веришь. Рядом со зверством и безобразиями видишь какую-то покорность и добродушие. Толпы народа, при появлении кого-либо из начальствующих лиц, снимали шапки и жаловались на евреев, а когда лицо это удалялось от толпы, она принималась опять за своё скверное дело. Многие из народа были искренне убеждены, что они делают дело, угодное государю, и что от начальства есть приказ разорить евреев»⁴². Пытаясь разобраться в причинах этого конфликта, любопытную точку зрения высказал граф П. И. Кутайсов, командированный правительством в охваченные беспорядками районы. Он писал: «Взволнованная масса составила себе странное убеждение: если само начальство не останавливает нападения на евреев, следовательно, оно дозволено; отсюда уже пошли толки, что оно «разрешено самим царём», а это «разрешение» народ объяснял тем, что евреи - «непосредственные виновники события 1-го марта, что они убили царя»⁴³. Аналогичную позицию высказывал и прокурор Одесской судебной палаты во время расследования причин беспорядков. «Совершая еврейские погромы, — подчёркивал он, — народ вполне был убеждён в законности своих действий, твёрдо веруя в существование Царского указа, разрешающего и даже предписывающего истребление еврейского имущества»⁴⁴.

Была ли на самом деле эта мифическая «золотая грамота», которая оказала такое мощное воздействие на поведение погромщиков? Или это не более чем хорошо спланированная провокация? Как показывают последние исследования, слухи о существовании некоего мифического приказа об избиении евреев, с целью оправдать действия погромщиков в глазах властей, сильно преувеличены самими же властями⁴⁵. Естественно, что доказать или опровергнуть факт наличия такой «грамоты» не представляется возможным, но учитывая прецеденты, которые уже случались в истории, отрицать провокативную деятельность отдельных групп с использованием разнообразных подлогов всё же не стоит.

Так, например, ещё во второй половине XVIII в., во времена гайдаматчины, неким православным игуменом Яворским был подделан указ Екатерины II, согласно которому императрица якобы разрешала казакам и крестьянам грабить и убивать поляков и евреев. Воодушевлённые «Золотой грамотой» и «сочувствием» со стороны верховной власти, казаки под командованием М. Железняка вырезали в южноукраинских землях около 60 тыс. евреев. В одной только Умани погибло от рук погромщиков-гайдамаков около 3 тыс. евреев⁴⁶. В 1860-х годах, в деревне Бездна Казанской губернии некий А. Петров утверждал, что говорит от имени царя, якобы действительно даровавшего крестьянам полную свободу. Настоящий царский «манифест», по которому крестьяне получали свободу, спрятали, мол, помещики и чиновники и заменили её фальшивкой⁴⁷. Спустя десять лет аналогичный случай произошёл в Киевской губернии, когда авторами подобной провокации выступили революционные деятели (Я. Стефанович, Л. Дейч и И. Бохановский), которые были убеждены, что крестьянские массы стремятся провести новый передел земли по принципу справедливости, то есть наделить всех нуждающихся: «и мужику, и пану, и попу и жиду, и цыгану - всем поровну». Но такое мог сделать, по мнению крестьян, только царь, может быть, в награду за всеобщую воинскую повинность. «Золотая грамота» самодержца, в которой содержался призыв захватывать земли у тех помещиков, которые будут нарушать волю императора, была отпечатана в Швейцарии. С её помощью революционерам удалось привлечь на свою сторону около тысячи крестьян Чигиринского уезда Киевской губернии, готовых силой захватить помещичьи земли⁴⁸. Все эти эпизоды, как считает английский историк Дж. Хоскинг, уникальны тем, что дают основания полагать, что крестьяне всегда оставались готовыми к активным политическим действиям, но только при условии поддержки со стороны царя⁴⁹.

Очевидно, что возможности манипулирования крестьянским сознанием резко возросли после цареубийства 1-го марта 1881 г., когда общественно-политический кризис ещё не так остро проявлялся в самом низу сословной иерархии, где продолжало господствовать патримониальное отношение к носителям верховной власти, которая, в сознании народных масс имела глубоко сакральный смысл и назначение. Любопытную характеристику таким процессам дал один из высокопоставленных российских чиновников в своём письме на имя Александра III в канун еврейских погромов. «Народ, — писал он, — судит подобные явления (погромы. — Прим. авт.) совершенно своеобразно, у него своя логика: если она один раз засела в голове у него в голове, трудно её поколебать. Такой потрясающий факт, как цареубийство, вызвал крайнее напряжение всех сил его ума и пытливости, перед ним восстали сами собой вопросы и требовали неотступных ответов. Кто эти убийцы царя и за что они убили его? Народу, получившему от царя освобождение от крепостной зависимости (по мнению самого же народа) немыслимо поднять руку на царя: убийство это может исходить лишь из той среды, которой свобода народа не с руки. Следовательно, цареубийство совершено с целью отнять свободу от народа и опять его закрепостить. Такой логики народа, и того вывода, к которому он пришёл, было достаточно, чтобы сделать его чрезвычайно щекотливым; почва была готовая., чтобы разжечь страсти народа и натолкнуть его на среду, ему ненавистную, постоянно его эксплуатирующую. Этой средой являются евреи»⁵⁰.

Дихотомия образа мученически погибшего «народного, крестьянского царя», с одной стороны, и коварного «жида- кровопийцы», повинного в смерти справедливого «отца», с другой, создавала реальные предпосылки для мифологизации народного возмущения - протеста против ненавистных врагов «царя и отечества», «христопродавцев»-евреев. Собственно и сама структура группового сознания крестьян была во многом дихотомич- ной, о чём свидетельствует оригинальная, на наш взгляд, характеристика культурно-психологического портрета русского крестьянина второй половины XIX в., данная современным российским исследователем В. А. Дьячковым. Крестьянское сознание, пишет он, это «эклектика фатализма и способности к авральной мобилизации сил, крайние собственнические чувства, животный эгоизм и взаимопомощь, уравнительно-коллективные порывы, бессловесная терпеливость, бережливость и самозабвенный бунтарский разрушительный размах, страх и ненависть к государству, городу и их представителям и страстная мечта занять хоть какое-нибудь место на «государевой» службе, в «сладкой» городской жизни, одобрение благодетели и действия божьих заповедей в других, с прощением и оправданием всех пороков и недостатков в себе»⁵¹. Известный русско-еврейский поэт второй половины XIX в. И. Л. Гордон точно подметил в эклектичности такого сознания уникальную способность русского крестьянина аккумулировать в недрах своего общинного сознания безграничную веру в непогрешимость социальных идеалов верховной власти, какими бы причудливыми они не казались. Не случайно, поэтому, И. Л. Гордон высказал небезосновательное предположение о прямой зависимости наличия/отсутствия в социальном поведении православных этносов относительно еврейского населения основ толерантности, от наличия/отсутствия в государственной политике идеалов национальной терпимости⁵². Не исключено, что манипулирование крестьянским сознанием, склонного к мифологизированию социальной действительности, рассматривалось некоторыми революционными группами (например, «группой Романенко»⁵³) как уникальная возможность спровоцировать крестьянские выступления в более широких антиправительственных масштабах, используя тезис о революционной целесообразности погромов⁵⁴. Однако, как показали последние исследования⁵⁵, народовольцы, если и попытались сыграть на антисемитизме украинских крестьян, то сделали это крайне неудачно, поскольку позитивный образ «справедливого царя», прочно вмонтированного в групповое сознание крестьян, явно противоречил идеям социальной справедливости и гражданского равенства. Кроме того, не растраченный ещё кредит доверия к верховной власти со стороны крестьянства угрожал превратить политическую авантюру с погромами в непредсказуемое поведение крестьянских масс, которые всё же были склонны искать поддержки у государства, чем у революционно настроенного меньшинства. Со временем, всяческие попытки усилить социальное недовольство особенно на украинских землях, с помощью нагнетания погромной истерии самими идеологами революционного движения признавались грубой политической ошибкой⁵⁶.

Тем не менее, психологическое напряжение в обществе возрастало по мере распространения слухов о якобы заинтересованности революционных организаций в усилении погромной кампании, которые пытались расшатать политическую ситуацию в стране. Однако, как оказалось, в распространении подобных слухов были заинтересованы не столько революционеры, сколько сами евреи, которые отчаянно старались призвать на свою защиту российское правительство. В страхе перед повторением погромной стихии, гонимые евреи муссировали в обществе слухи

о том, что после них станут громить помещичьи имения. Угроза крестьянских бунтов должна была, по замыслу евреев, отрезвить власти и заставить их действовать более решительно⁵⁷.

Вообще, структура повествования (сплетни, слухи, легенды, с обязательным участием авторитетного имени, в особенности, царя) оказывались самой устойчивой и надёжной формой ретрансляции этнических предрассудков и стереотипов⁵⁸. Так, например, среди крестьян Елисавтеградской губернии, популярной оказалась легенда, пересказанная неким Ф. Лысым о том, что, однажды, государь император проезжая по Петербургу, встретил еврея, у которого, после снятия фуражки, на голове оказалась ермолка, и его величество, оставшись недовольным, изволил приказать прибить ермолку гвоздями к голове еврея⁵⁹. Согласно другой легенде, якобы рассказанной одним крестьянином побывавшем в столице, произошёл следующий случай: «Брил царя брадобрей-цирюльник, и трясутся у него руки. Царь и спрашивает его: что это у тебя руки ходуном ходят? Вот, говорит, «жиды одолели». Ну так бейте их, говорит царь. - Вот и бьют»⁶⁰. Погромщики-крестьяне, подстрекаемые сезонными рабочими (отходниками), увлекаемые своими предубеждениями, укрепляли свою уверенность в «справедливости народного гнева» именно тогда, когда власти попытались опровергнуть нелепые слухи рациональными доводами, например, о том, что царь начнёт их за те бесчинства, которые они совершают над евреями, строго наказывать. Но так как поведение и эмоциональное состояние индивидов определяются не рациональной интерпретацией обстановки, а поведением и эмоциями окружающих⁶¹, то ответ на вопрос, почему властям так долго не удавалось преодолеть погромный кризис, становится очевидным⁶².

Погромы, таким образом, оказались глубоко мистифицированным желанием крестьянских этногрупп преодолеть ту глубокую социальную пропасть между ними и верховной властью, которая образовалась в условиях модернизации всех общественных институтов. «Отцеубийство» (катастрофа 1 марта 1881 г.) для патриархального крестьянского сознания означало крушение православных ценностей, в незыблемости которых воспитывалось не одно поколение русских или украинцев. Поиск «убийцы» и справедливая месть за «отца» оказывались психологическими мотивами погрома. Терапевтическая функция погрома, если так можно выразиться, для крестьянского сознания заключалась в попытках русских и украинцев восстановить чувство социального равновесия утраченного вследствие реформ. Поскольку, крестьянство всегда остро ощущало проявления социальной несправедливости, то «русский царь, убитый жидами» олицетворял собою ореол мученика и святого, что придавало погромам характер героической борьбы за справедливость. Показательной была сцена, когда православный священник пытался убедить погромщиков прекратить насилие. «Священник входит в один разоряемый дом и говорит: «Что вы делаете? Теперь-то! Простим вся Воскресением. Оставьте!» Толпа на колени. «Батюшка, иди отселе, не твоё здесь место. Не можем мы ничего сделать, хоть казнить, хоть вешать нас будут. Горько уж нам очень стало! Мы за своего царя костьми ляжем: где он, там и мы будем». «Да глупые вы! Царь узнает, — будет очень огорчён, вы только опечалить его в его горести хотите!» «Узнает! Ну и слава Богу по крайности ему ведомо будет, что мы за него»⁶³.

Стереотипность поведения нееврейских этногрупп в условиях погромного кризиса выражалось в их готовности канализировать огромные запасы своей социальной агрессии в мифологически заданных формах реальности. «Даже в моменты крайнего разрушительного экстаза, — писал по этому поводу Ю. И. Гессен, — бушевавшие не утрачивали представления о пределах, за которые им не следовало преступать, не лишались способности сознательно относится к происходившему вокруг и к собственной роли - захваченные призывным гулом массового буйства, отдавшись хищническим инстинктам, получившим возможность открыто проявлять себя в самых грубых формах, и даже разгорячённые спиртными напитками толпы, совершая грабежи и насилия, направляли свои удары только в одну сторону, в сторону евреев, — разнузданность сразу останавливалась у порога домов христиан»⁶⁴.

Разнообразная интерпретация представлений о евреях в массовом сознании нееврейских этносов, может, на наш взгляд, рассматриваться как ещё одна психологическая особенность погромного движения. В обыденном сознании еврей мог восприниматься и как позитивный (добрососедский) тип - евреи это умные и предприимчивые люди, способные в трудную минуту прийти на помощь, и как негативный - олицетворение коварного и хитрого жида, жадного и не уступчивого ростовщика. Наконец, в индивидуальном обывательском сознании образ еврея мог быть и нейтральным по принципу: «Лично я против жидов ничего не имею, у меня самого много знакомых евреев, но всё-таки.»⁶⁵. Очевидно, что в кризисные моменты развития этносоциальных отношений, в массовом сознании преобладала негативная интерпретация образа еврея: он хитёр, поскольку взимает процент, он жаден и ленив, так как не хлебопашествует, и, наконец, он гоним властями, - следовательно, еврей вне закона и вне общины, он «чужой». Впрочем, позитивный стереотип еврея в крестьянском сознании позволял по инерции воспринимать гонимых евреев как своих давних соседей или просто знакомых, что приводило иногда к трагикомическим сценам. Так, «к тихому местному шинкарю еврею приходят односельчане и прямо ему говорят, чтобы он жену и детей сегодня же отправил вон, так как завтра они его разнесут. Жид молит о пощаде. Нельзя, говорят: нам супротив соседей совестно будет; там уже как знаем, а погром должен быть налицо. Сговорились. На другой день пришли, стёкла поломали и пуху понапустили побольше, да пообширнее, чтобы пострашнее со стороны казалось»⁶⁶. Такой парадокс в социальном поведении крестьян во время погромов объясняется тем, что автостереотип (представления этноса о самом себе) всегда стремится быть положительным и носит «оправдательный» характер, позитивно оценивается с точки зрения общепринятых норм, а представления о других этносах (гетеростереотипы), в частности гетеростереотип относительно еврея, чаще имеет «обвинительный» характер. Как показывают последние исследования, в зависимости от характера этноконтактной ситуации оценочный характер атрибуции по отношению к стереотипизируемой группе может меняться на противоположный⁶⁷. Способность этнического стереотипа предопределять поведение группы современный украинский исследователь С. В. Коч объясняет тем, что под его влиянием восприятие действительности членами группы становится избирательным, и эта избирательность обладает высокой устойчивостью и эмоциональной насыщенностью. Эти качества стереотипа обусловлены, кроме всего прочего тем, что этнический стереотип является формой группового сознания («группового согласия») и формирует групповое единство - «солидарность»⁶⁸. Индивидуальное выступление крестьян в периоды крестьянских волнений, как правило, не поощрялось общиной, поскольку это могло навлечь подозрение на всю общину. Поэтому во время погромного кризиса срабатывали законы массовой психологии, согласно логике которых, индивидуальное сознание растворялось в едином бессознательном стремлении к тотальному разрушению, в основе которого лежал страх перед неизвестным. В кризисном сознании масс всегда найдётся вакуум неизвестного будущего, который стремительно заполняется ксенофобией и антисемитизмом. Погромы, таким образом, оказались социальной мифотерапией, в основании которой лежали традиционные предубеждения православных этногрупп в том, что евреи являются воплощением мирового зла, уничтожение которого принесёт им желаемое избавление от страхов. Очевидно, что негативный образ еврея «врага» и «конкурента» способствовал повышению самооценки русских или украинцев. Мифотера- пия «козлоотпущенства», как правило, приносит, хотя и иллюзорное, но всё же избавление от социальных страхов и потенциальных угроз распада некоего единства и нерушимости устоев.

Известно, что межгрупповые конфликты, к которым, на наш взгляд, можно отнести и еврейские погромы, усиливаются тем, что собственная неприязнь подогревается ощущением неприязни со стороны «противника», действующего по той же схеме, в результате чего, конфликтанты своим противостоянием и антагонизмом подтверждают свои версии относительно враждебности друг друга⁶⁹. Не всегда благоприятное к евреям христианское окружение способствовало созданию у них соответствующих представлений о неевреях. Несмотря на то, что большинство еврейского населения черты оседлости принадлежало к беднейшим слоям населения, они всё же идентифицировали себя с более успешными единоверцами, чем с христианами. Этноконфессио- нальная идентичность евреев, которая была, несомненно, выше, чем у христианских групп, вероятно, не позволила им поддерживать более прочные социальные связи, например, с украинским крестьянством, образы которого в еврейском самосознании обычно были негативными⁷⁰. Мученический стереотип гонимого властью и его нееврейским окружением еврея - «жертвы», очевидно, усиливал представление еврейской этногруппы о собственной значимости и уникальности, создавая при этом вокруг них ореол некой особой социокультурной миссии, что, не могло, на наш взгляд, не вызывать у противоположной стороны определённого раздражения, основанного на чувстве страха и неуверенности в периоды полураспада традиционных социальных систем. «Многие украинские евреи, — писал по этому поводу украинский историк И. Лысяк-Рудницкий, — жили с памятью ужасного видения - вооружённой вилами и топорами пьяной толпы крестьян, которая грабит и убивает. Этот страх усиливал подсознательное чувство того, что они, евреи, сами довольно часто вели себя нечестно по отношению к украинскому крестьянству и сотрудничали с его угнетателями»⁷¹. Последняя часть такого суждения о взаимоотношениях украинцев и евреев небезосновательно упрекала последних в том, что они сла

бо представляли себе интересы украинского национального движения, а иногда и прямо их игнорировали, демонстрируя в своих отношениях с центральными властями политическую лояльность.

По этой же причине были разрушены традиционные представления поляков о возможности политического союза с евреями Царства Польского в борьбе против социально-экономического экспансионизма русских на польских землях, который усилился после уничтожения автономии Царства Польского в 1863 году. Полученные определённые привилегии вследствие либерализации законодательства о евреях Царства Польского, вынуждало последних позиционировать себя как имперскую нацию, что закономерно вызывало недовольство со стороны польских националистов, которые сомневались в стратегической целесообразности дальнейшего политического сотрудничества с евреями. «Евреи Царства Польского, и в особенности Варшавы, резко и во многом отличаются от своих литовских братьев, причём первые стоят во всех отношениях выше, - отмечала известная польская писательница второй половины XIX в. Э. Ожешко. - Что же касается русских, то по отношению к ним евреи заняли положение, которое раздражает и не может не раздражать даже тех из местных поляков, которые - поверьте

питают к евреям самые лучшие чувства»⁷². Участие поляков в насилиях над евреями констатировало несостоятельность утверждений о русском (либо украинском) происхождении погромов и превращало социальную этнофобию в один из действенных методов борьбы с экономической конкуренцией еврейской этногруппы⁷³.

Таким образом, еврейские погромы в Российской империи в конце XIX в. можно рассматривать как своеобразную форму социальной агрессии, накопленной маргинализированными, в условиях пореформенного кризиса, социальными группами крестьянства и целенаправленно выплеснутой на евреев. Погромное движение это первый, на наш взгляд, в российской истории мощный этносоциальный конфликт двух противоположных ментальных структур. С одной стороны - традиционной, патриархальной, во многом архаичной структуры, находящейся в состоянии перехода от феодального типа к модернизированному, буржуазному, а с другой - уже существующей буржуазной, западной ментальности. Очевидно, что носителями первой структуры были представители христианских этногрупп русских, украинцев и поляков (разумеется, в разной степени), которые в этом конфликте попытались канализировать большие запасы социальной агрессии. Напротив, евреи, которые также как и российские греки и немцы, представляли собой вполне сформировавшуюся буржуазную нацию⁷⁴. Очагом социального напряжения в период погромного кризиса послужило чувство негативной социальной идентичности, которое обнаружилось как у христиан, так и у евреев, но с разными векторами направленности. Если аграрные этносы русских, украинцев и поляков в условиях распада сословных организаций оказывались как за пределами традиционной сословной иерархии, так и еще слабо структурированной классовой организации общества, что вселяло в них чувство растерянности и страха, то еврейская этногрупа переживала обратный процесс. Укрепляя свою социально-классовую природу, российские евреи, тем не менее, не могли быть уверенными относительно перспективы их социально-правового статуса, изменение которого зависело от множества факторов (противоречивая государственная политика в еврейском вопросе была одним из них⁷⁵). Парадоксальным образом евреи и неевреи, обнажив свои социальные претензии на роль экономических лидеров в своих регионах проживания, превращаясь при этом в грозных конкурентов, продолжали воспринимать государственную власть в роли справедливого арбитра и гаранта их интересов. Самодержавие, в свою очередь, вместо того, чтобы попытаться рационализировать эти интересы и таким образом минимизировать их обострённое чувство социальной несправедливости, наоборот, избрало для себя тактику легитимации антисемитизма, что в начале следующего века окончательно подорвало его политический авторитет.

Примечания:

Например см.: Тихонов А. К. Єврейські погроми 1881 р. в українських губерніях Російської імперії // Український історичний журнал. - 2007. — № 5. - С. 65-74; Волкович Б. К вопросу о еврейских погромах в России до 1917 г. и в Латвии в 1918-1920 гг. // Материалы Двенадцатой Ежегодной Международной Междисциплинарной конфернеции по иудаике. Ч. 2. - М., 2005. - С. 294-318; Зельцер А. Погром в Балте // Вестник еврейского университета в Москве. - 1996. —№ 3. - С. 40-61; Balabuch H. Zajscia antyzydowskie w 1881 i 1882 r. na Lubelszczyznie w ujeciu wladz gubernialnych // Biuletyn Zydowskiego Instytutu Historycznego w Polsce. - 1993. — № 3-4. - S. 23-36; Libionka D. Pogl^dy historykow na pogromy w Rosji w latach 1881-1906 // Biuletyn Zydowskiego Instytutu Historycznego w Polsce. - 1997. — № 1(97). - S. 1531; Rudnicki S. W kazdym czlowieku blizniego uszanowac. Antypogromowy list pasterski archidiecezij warszawskiej ks. Antoniego Soltkiewicza // Wi§z.

2001. — № 4. - S. 100-113; Klier D. J. The Times of London, the Russian Press and the Pogrom’s of 1881-1882 // The Carl Beck Papers in Russian East European Studies. - Paper № 308. - Pittsburg, 1980. - P. 1-26; Klier D. J. The Pogrom Paradigm in Russian History // Pogrom’s: Anti-Jewish Violence in Modern Russian History. - Cambridge, 1992. - P. 13-43; Klier D. J. Russian Jewry on the Eve of the Pogrom’s // Ibid. - P. 3-12; Ochs M. Tsarist Officialdom and Anti-Jewish Pogrom’s in Poland // Ibid. - P. 164-185; Rogger H. Conclusion and Overview // Ibid. - P. 314-372; Aronson M. I. The Anti-Jewish Pogrom’s in Russia in 1881 // Ibid. - P. 44-61; Aronson M. I. Troubled Waters. The Origins of the 1881 Anti-Jewish Pogrom’s in Russia. - Pittsburg, 1990. - 286 p.; Berk S. M. Year of Crises, Year of Hope. Russian Jewry and the Pogrom’s of 1881-1882. - Westport, London, 1985. - 231 p.

По мнению Дж. Клира, практика изнасилования во время еврейских погромов восходит к временам казацкого восстания Б. Хмельницкого. Как показали собственные исследования Дж. Клира, насильники никогда не убивали и не калечили своих жертв. «Складывается впечатление, — пишет известный английский историк, — что мотив изнасилования во время погрома приобрёл мифологическое звучание.. Проблема изнасилований во время погромов сама по себе требует более полного и широкого научного исследования» // Клир Дж. Казаки и погромы. Чем отличались «военные» погромы? // Мировой кризис 1914-1920 годов и судьба восточноевропейского еврейства. - М, 2005. - С. 62.

Российский исследователь А. К. Тихонов справедливо называет еврейские погромы конфликтом евреев с государством, ибо причиной погромов, по его мнению, было нежелание евреев заниматься менее выгодной продуктивной сферой, к чему их постоянно подталкивало государство // Тихонов А. К. Указ. соч. - С. 68. Однако, автор, оценивая еврейские погромы на украинских землях Российской империи как результат высокой конкурентной способности еврейской этногруппы, не учёл, на наш взгляд, собственно национальных особенностей украинско-еврейских отношений, представляя украинцев в качестве абстрактного «христианского населения украинских губерний» // Там же.

С. 73. Подробно анализируя реакцию центральных властей на еврейские погромы, А. К. Тихонов несколько приуменьшил, как нам кажется, значение традиционного украинского антисемитизма, делая вывод о том, что «в погромах проявилась не ненависть к евреям как к народу, а лишь неприятие их методов и форм добывания средств к существованию, несмотря на христианскую этику и мораль» // Там же. Возникает закономерный вопрос. Если, как утверждает автор статьи, «во внутренних районах Российской империи еврейских погромов никогда не было, хотя евреи были чуть ли не в каждом городе», то не означает ли это, что еврейские погромы были исключительно «украинским феноменом»?

Тот факт, что украинские территории Российской империи вновь оказались эпицентром погромного движения и после распада империи не может не вызывать, как нам кажется, самого пристального внимания к изучению, например, «украинского» (соответственно -«белорусского», «русского» «польского») феномена погрома не только историками, но прежде всего социологами и психологами. По сути, малороссийские земли находились в состоянии «перманентных погромов» на протяжении почти трёхсотлетнего периода истории, если принимать за точку отсчёта середину XVII в. (восстание Б. Xмельницкого). Учитывая все рациональные и мниморациональные объяснения по поводу возникновения погромов, пишет в предисловии к сборнику документов по истории погромов на Украине в период Гражданской войны 1918-1922 гг. её автор Л. Б. Милякова, исследователь в конце концов неизбежно оказывается перед загадкой феномена погрома (он же - феномен погромной толпы). Объяснение механизма возникновения погромов невозможно, считает она, без учёта психологии толпы и её мотивации, поскольку при анализе погромов в Российской империи практически невозможно определить степень ответственности кого-либо за нажатие «спускового крючка» погрома // Книга погромов. Погромы на Украине, в Белоруссии и европейской части России в период Гражданской войны. 1918-1922 гг.: Сборник документов / Отв. ред. Л. Б. Милякова. - М, 2008. - С. XI.

Аманжолова Д. С точки зрения межэтнической конфликтологии // «Круглый стол». Из истории и мифологии революции. Почему евреи? - Отечественная история. - 2000. — №2. - С. 115.

Подробнее см.: Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в России (1850 - 1880-е гг.). - М., 1978. - С. 110-184.

По мнению авторитетного специалиста в области социологии еврейского вопроса в Российской империи Б. Д. Бруцкуса, кредитованием было занято около 70% всего еврейского населения черты оседлости. Сфера еврейского ростовщичества была сосредоточена главным образом в питейной торговле и деятельности коммерческих и кредитных общественных учреждений // Бруцкус Б. Д. Статистика еврейского населения. Вып. III. - СПб., 1909. - С. 60.

Субботин А. П. В черте еврейской оседлости. Вып. I. - СПб., 1888. - С. 125.

Полищук М. Указ. соч. - С. 51.

Рындзюнский П. Г. Указ. соч. - С. 179-180.

Как показали оригинальные наблюдения А. П. Субботина, «еврейская» система кредитования представляла собой достаточно гибкие формы и методы предоставления финансовых услуг, рассчитанных прежде всего на мелкое и среднее предпринимательство. Однако, пользуясь тем, что получить крупный банковский кредит особенно крестьянским домашним хозяйствам было невозможно, еврейские кредиторы нередко использовали «двойные векселя, неустоечные расписки», что в результате приводило к довольно сложной финансовой зависимости должника // Субботин А. П. Указ. соч. - С. 76.

Байрау Д. Янус в лаптях: крестьяне в русской революции 19051917 гг. // Вопросы истории. - 1992. — №1. - С. 21-22.

Толмачёв Е. П. Александр III и его время. - М., 2007. - С. 526.

Там же. - С . 528.

Разумеется, что евреи также ощутили на себе негативные последствия экономического кризиса в стране, пополнив собою огромную армию местечковой бедноты черты оседлости. Но в отличие от крестьянства, они проявляли большую способность к вертикальной социальной мобильности благодаря внесословной организации социального уклада жизни и национальным особенностям корпоративизма и взаимовыручки.

Булдаков В. Все мы и «творцы» и «жертвы» // «Круглый стол». Из истории и мифологии революции. Почему евреи? - С. 120.

Хасин В. Интеграция евреев в социальное пространство внутренних губерний Российской империи // Материалы Девятой Ежегодной

Международной Междисциплинарной конференции по иудаике. Ч. I. - М., 2002. - С. 60.

По мнению В. Булдакова, великороссийский антисемитизм явление пока ещё малоизученное, поскольку в отличие от европейского и украинского он очень «молод». Великороссийский антисемитизм включал в себя по преимуществу «антисемитизм без евреев» (фантомный антисемитизм) - уверенность в том, что было бы болото, а черти всегда найдутся. «Немотивированный предрассудок соседствовал с интересом. Можно говорить и об антисемитизме этномаргиналов (включая выкрестов), которым было очень удобно утверждаться в своей русскости через юдофобию» // Булдаков В. Все мы и «творцы», и «жертвы». - С. 119.

Хонигсман Я. С., Найман А. Я. Евреи Украины (Краткий очерк истории). Ч. I. - К., 1992. - С. 43-51.

Коч С. В. Стереотип поведения и его взаимосвязь с толерантностью // Человек в истории и культуре. Сборник научных работ. - Одесса, 2007. - С. 335.

Костомаров Н. Жидотрепание в начале ХѴШ века // Куліш П. Жидотрепаніє / П. Куліш, М. Костомаров, І. Франко. - К., 2005. - С. 147-226.

«Вы, — обращается к еврейскому цадику один из героев этой повести украинский крестьянин Сохно, — проклятые, на то на свете живёте, чтоб с нас кровь и сок высасывать. Вы от честной работы убегаете, умеете пользоваться нашими грехами и неразумием, потому что мы просты и доверчивы и против вас слабы. Нам следует не допускать вам распложаться и размножаться, надобно ваши дома разорять, вашу всю рухлядь порубать, побить, попортить, ваши синагоги развалить до фундамента, все ваши богомерзкие книги и писания пожечь и всех вас с семьями вашими прогнать вон из нашего края, чтоб и духа вашего жидовского не оставалось. Благоразумны были те власти, что вас, кровопийц, в подвластной себе край не пускали. Так всегда поступали цари московские, и вы до сих пор в Московщину не смеете вашего носа проклятого сунуть. А мы вот хоть и живём под московской властью, да свои права и вольности имеем. Пользуясь этим, вы и приползаете к нам. Если мы не одумаемся да не искореним вас, то из этого разрастётся для всего нашего края великое зло!» // Там же. - С. 193-194.

Листок Народной воли. Революционная хроника. - 1881, 22 июля (№ 1) // Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). - ф. 1766 («Священная дружина»), оп. 1, ед. хр. 1. - Л. 141.

Красный-Адмони Г. Старый режим и еврейские погромы // Материалы для истории антиеврейских погромов в России. Т. II. - Пг., М., 1923. - С. ХХГѴ.

Хасин В. Указ. соч. - С. 62.

Толмачёв Е. П. Указ. соч. - С. 525.

Тихонов А. К. Указ. соч. - С. 67.

Куприянов А. Великороссия и Сибирь - материк этнического спокойствия в море имперской конфликтности (1881-1904 гг.) // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. К 60- летию профессора В. Xаруки. - М, 2001. - С. 124.

Русь. - 1881. — 6 июня (№30). - С. 2.

Тот факт, что эпицентром погромного движения оказались украинские губернии (а точнее южноукраинские) черты постоянной еврейской оседлости, не случаен. Высокая плотность населения 25 губерний черты оседлости вообще, и абсолютное преобладание еврейского населения в городах и местечках, в частности, создавала определённые предпосылки для динамики социальных конфликтов. Так, в конце XIX века из 125 миллионного населения Российской империи в черте оседлости проживало около 40 млн. человек, из которых более 5 млн.- были евреями // Субботин А. П. Настоящее положение еврейского вопроса.

Варшава, 1906. - С. 15. В украинской её части проживало 2,5 млн. русских, почти 2 млн. евреев и свыше 1,5 млн. представителей других национальностей, вместе составлявших только 27% населения Украины, но которые в значительной мере определяли её социальную, экономическую, культурную и политическую жизнь // Подробнее см.: Полищук М. Указ. соч. - С. 71-73. Несмотря на высокие темпы индустриализации, особенно южноукраинских губерний, безработица и нищета как еврейского, так и нееврейского населения, достигали к началу 1880-х гг. ужасающих размеров. Кроме того, усиление миграционной подвижности в этих регионах, превращала именно украинскую часть черты оседлости в удобный плацдарм для формирования очагов протестного сознания больших социальных групп. Среди таких групп, по мнению М. Полищука, следует отметить, прежде всего, христианский средний класс (преимущественно польский и украинский), менее опытный, менее образованный и плохо приспособленный к конкуренции на свободном рынке по сравнению с еврейскими торгово-промышленными слоями // Полищук М. Указ. соч. - С. 65. Но главным носителем протестного сознания, как нам кажется, выступало всё же крестьянство, во-первых, как наиболее многочисленная, и, во-вторых, как наименее удовлетворенная в своих социальных требованиях, социальная группа.

Московские ведомости. - 1881. - 3 мая ( № 121). - С. 4.

Булдаков В. Указ. соч. - С. 119.

Известно, что при росте уровня благосостояния, материального или социального статуса изменяется и уровень, в соответствии с которым человек оценивает свои достижения. Относительная депривация (оценка положения своей группы как более плохого по сравнению с другими группами: своей группе приписываются меньшие возможности, ущем- лённости в правах, несправедливый социальный статус и т. д.) возникает в результате «сравнения, нацеленного вверх» и становится для группы (или отдельных её представителей) источником фрустрации и последующей возможной агрессией. При этом объектом агрессии может стать не только тот, кто непосредственно вызвал фрустрацию, но любой человек или люди, ассоциирующиеся с ним по признаку групповой принадлежности или по иным причинам оказавшиеся в положении «козла опущения» // Гришина Н. В. Психология конфликта. - СПб., 2000. - С. 102-103.

Гатагова Л. Юдофобия: Сумма зол // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. - С. 117.

Например, в Нежине Черниговской губернии представители специальной комиссии Городской думы по вопросу о причинах погромов (в состав которой входили, как евреи, так и неевреи), отмечали, что «христианское население всегда подозрительно относится к евреям в тех случаях, когда они (евреи) при покупке продуктов на базарах торгуются с крестьянами на русском языке и в тоже время переговариваются между собой по-еврейски. Это даёт повод христианам-покупателям предполагать, что евреи устраивают между собой какую-то авантюру, как очень часто бывает на самом деле» // Московские ведомости. - 1881.

8 августа (№ 218). - С. 4. В результате Думская комиссия постановила, чтобы евреи в общественных местах старались пользоваться русским языком, дабы избежать повторных столкновений.

Цит.: Толмачёв Е. П. Указ. соч. - С. 403.

Цит.: Гатагова Л. Указ. соч. - С. 110.

Рибинський В. П. Протиєврейський рух 1881 року на Україні // Збірник праць єврейської історично-археографічної комісії / Під редакцією акад. А. Є. Кримського. Т. 2. - К., 1929. - С. 175.

Дубнов С. М. Евреи в России и Западной Европе в эпоху антисемитской реакции. Кн. 1-3. - М., Пг., 1923. - С. 14-15.

Там же. - С. 18-19.

Московские ведомости. - 1881. - 23 августа (№ 23). - С. 3.

Цит.: Материалы для истории антиеврейских погромов в России. Т. II. - Пг., М., 1923. - С. 59.

Цит.: Дубнов С. М. Указ. соч. - С. 28.

Цит.: Солженицын А. И. Двести лет вместе (1795-1995). - М, 2001. - С. 195.

См.: Волкович Б. Указ. соч. - С. 315.

Хонигсман Я. С., Найман А. Я. Указ. соч. - С. 51. По мнению авторитетного специалиста в области истории национальных отношений в Российской империи А. Каппелера, сравнивать погромный кризис 1881-1882 гг. с явлениями гайдаматчины конца ХѴШ в. некорректно с чисто научной точки зрения, поскольку, как считает немецкий исследователь, погромы конца Х!Х в., хотя и были украинским (крестьянским) феноменом, но вспыхнули в городах, где украинцев было не так много. Поэтому погромы нельзя рассматривать как продолжение «вечной традиции» украинского антисемитизма // Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение, история, распад / Пер. с нем. С. Червонная. - М., 2000. - С. 200. На наш взгляд, замечание А. Каппелера, заслуживает самого пристального внимания при изучении социальных механизмов погромного кризиса. Но культурологический (в какой-то мере социально-психоаналитический) подход не исключает, как нам кажется, осмысление преемственности некоторых исторических архетипов общественного сознания, к которым, безусловно, принадлежат антисемитские традиции украинского крестьянства, которое составляло абсолютное большинство населения украинской части черты оседлости, что не могло не повлиять на процессы этносоциального взаимодействия. Не следует также забывать, что имперский национализм делал ставку на консервацию патриархальных устоев крестьянского сознания, что предусматривало, очевидно, процессы реинтеграции старых и новых антисемитских мифологем в социальное пространство не только Малороссии, но вероятно и всей остальной Российской империи.

Xоскинг Дж. Россия: народ и империя (1552-1917) / Пер. с англ. С. Н. Самуйлова. - Смоленск, 2000. - С. 233-234.

Голицын Н. Н. Xроника социалистического движения в России, 1878-1887 гг. Официальный отчёт. - М., 1906. - С. 29-30

Xоскинг Дж. Указ. соч. - С. 367.

Заметка по Киевской агентуре // ГА РФ, ф. 1766, оп. 1, ед. хр. 2. Лл. 24-25.

Дьячков В. А. Деревня, город, государство и российские революции // Взаимодействие государства и общества в контексте модернизации России. Конец XIX - начало XX вв.. Сб. научных статей. - Тамбов, - С. 43-44.

«Русский народ, — писал И. Л. Гордон, - похож в массе не на что иное, как на добродушное, доверчивое дитя, слушающее, что старшие говорят. «Образ мыслей» его зависит от того направления, которое ему дают сверху. Поставьте еврейскую синагогу на Невском проспекте, — и русский простолюдин, пройдя мимо, снимет шапку и перекреститься: значит, мол, святыня, коль сюда поставили; но запрячьте её за Нарвской заставою, он - не только будет смотреть на изгнанную синагогу как на скверну; но он сочтёт делом угодным и богу и начальству - гнать в шею всех жидов» // Цит.: Натанс Б. За чертой: Евреи встречаются с позднеимперской Россией / Пер. с англ. А. Локшина. - М., 2007. - С. 187.

Романенко Герасим - выпускник Одесского университета, один из активных участников народовольческого движения в 1881 году. По заданию Л. Тихомирова, тогда ещё руководителя Исполнительного комитета «Народной воли», Г. Романенко, как представитель украинской нации, подготовил «Воззвание к украинскому народу» на украинском языке (содержание «Воззвания» см.: Красный-Адмони Г. Литература подполья и погромы // Вестник литературы. - 1920. — № 3 (15). - С. 11), в которой он откровенно призывал украинских крестьян к погромам не только помещичьих имений, но и евреев. По мнению Л. Дейча, прокламация Романенко, которая была отпечатана 30 августа 1881 г., не нашла понимания в партии и была уничтожена. Однако, несколько экземпляров антисемитской листовки всё же сохранились у некоторых революционных деятелей, в частности, у М. П. Драгоманова, В. Дебагория и Л. Дейча // Дейч Л. «Во имя нелицеприятной истины» // Вестник литературы. - 1920. — № 7 (19). — С. 12.

«На крови евреев посеять и взрастить российскую революцию, а потом отблагодарить их за это равноправием» // Красный-Адмони Г. Литература подполья и погромы // Вестник литературы. - 1920. — № 2 (14). - С. 11.

Козырев О. Антиеврейские народнические прокламации в Украине (70-е - первая половина 80-х гг. Х!Х в.) // История еврейского народа. Материалы Шестой Ежегодной Международной Междисциплинарной конференции по иудаике. Ч. 2. - М, 1999. - С. 98-110.

Там же. - С. 104.

Материалы для истории антиеврейских погромов в России. - С. 43.

В современной литературе существует и другая точка зрения, согласно которой в нагнетании предпогромной истерии в российском обществе виновна праворадикальная российская пресса, на страницах которой, особенно в конце 1870-х годов была развёрнута мощная анти- еврейская пропаганда // Например см.: История евреев России. Учебник. - М, 2007. - С. 202; Гатагова Л. Указ. соч. - С. 107; Klier, John Doyle. Imperial Russia’s Jewish Question, 1855-1881. - Cambridge, 1995. В частности, Л. Гатагова убеждена в том, что упорные слухи о причастности евреев к убийству Александра II, активно подогревались националистической печатью («Русь», «Киевлянин», «Новое время», «Новороссийский телеграф» и др.) и быстро разносились по губерниям. Тем не менее, на наш взгляд, вопрос о прямом влиянии антисемитской пропаганды со страниц периодической печати на процессы, происходившие в массовом сознании, остаётся открытым. Во-первых, для многих редакторов антисемитских изданий, всплеск антиеврейского насилия оказался неожиданным социальным явлением, который потребовал от них новых интерпретаций еврейского вопроса вообще, и еврейского погрома, в частности. Во-вторых, учитывая не высокий уровень грамотности крестьянских этносов, маловероятно, чтобы газетные инсинуации о «жидах-паразитах», а также теоретические размышления по еврейскому вопросу, с последующим призывом громить еврейские кварталы, могли заставить их перейти к активным действиям. Очевидно, что главными центрами массовой информации были церковь, базарные площади и шинки, где и формировались очаги всевозможных слухов и легенд, и, откуда, собственно, развивалось погромное движение.

Материалы для истории антиеврейских погромов в России. - С. 9.

Русь. - 1881. - 9 мая (№ 26). - С .8.

Ольшанский Д. В. Политико-психологический словарь. - М., - С. 535.

Тот факт, что в правовой практике Российской империи явление «погрома» стало рассматриваться как преступление совершённое на межнациональной почве только спустя десятилетие после первой волны погромов, даёт основания предполагать, что российские власти в 1881 году впервые столкнулись с проявлениями не только этносоциальной, но прежде всего, этнопсихологической агрессии коренных наций империи, которая может быть объяснима, наряду с другими факторами, с помощью психологических закономерностей развития стихийного поведения масс. Современные исследователи выделяют несколько этапов такого поведения, главными их которых выступают «циркулярная реакция» и «эмоциональное кружение» // Ольшанский Д. В. Указ. соч. - С. 480. Например, «циркулярная реакция» проявившаяся после цареубийства в виде стойкого эмоционального состояния вызванного всеобщим чувством страха перед неизвестным будущим, вызвала «эмоциональное кружение», когда в стихийно складывающейся общности страх как бы ходил по кругу (психологический «циркуль» страха), непрерывно поддерживая и усиливая себя. Это этап эмоционального самоиндуцирования такой общности. На следующем этапе складывания стихийного поведения масс, взаимные страхи, циркулирующие внутри группы, фокусируются на общем объекте внимания, в нашем случае на евреях. Если первоначально общий объект интереса составляло возбуждающее событие убийство царя, вызвавшее сильную эмоциональную реакцию и удерживавшее около себя очевидно подавляющее количество его подданных, то на этом этапе новым объектом становится образ его «убийцы», создаваемый в процессе «эмоционального кружения» и общения членов общности. Образ еврея повинного (прямо и косвенно) в смерти монарха, оказался продуктом совместного творчества антисемитской печати и народных традиций, изображавших евреев в негативном свете. Негативный образ еврея становится фактором, сплачивающим стихийную общность в единое целое. Этот этап возникает при таком накале эмоционального состояния, когда у охваченных им людей возникает состояние готовности к реагированию на информацию, поступающую от присутствующих. Будучи некритично «закрытыми» к информации извне, в этот момент члены общности «открываются» для эмпатического, некритического восприятия и сопереживания внутренней информации. Эмоциональное напряжение возбуждённых людей побуждает их к движению и общению друг с другом. В процессе же «эмоционального кружения» и продолжающейся «циркулярной реакции» напряжение нарастает. В итоге возникает не просто предрасположенность, а глубокая потребность в немедленных действиях. Чувство страха вытесняется чувствами гнева и «справедливой мести» и закрепляется в агрессивном поведении. Возникает ситуация возможности погрома («погром висит в воздухе»), который выполняет компенсаторную функцию канализирования социальной агрессии. Завершающий этап в развитии стихийного поведения масс - активизация членов общности через дополнительное стимулирование, путём возбуждения импульсов, соответствующих общему воображаемому объекту. В нашем случае такими стимулами выступили слухи и сплетни, активно нагнетаемыми сезонными рабочими, а также прокламации антисемитского характера, изданных отдельными революционными группами. Психологический «циркуль» имеет свойство расширять описываемые им круги, в экстремальной форме превращаясь в воронку, которая втягивает в толпу всё большее количество новых людей за счёт взаимоиндуцирующего действия психического заражения и подражания. Воронкой психологического «циркуля» погромов оказались южноукраинские губернии. Соответственно рецидивы повторения погромов в более поздние периоды, а также отдельные случаи погромов во внутренних губерниях России или Варшаве (в декабре 1881 года) были результатом действия описанных выше процессов.

Русь. - 1881. - 9 мая (№ 26). - С .8.

Гессен Ю. Указ. соч. - С. 216.

Рабинович В. Евреи и иркутское общество (конец XIX - начало XX

в.) // Нетерпимость в России: старые и новые фобии. - М., 1999. - С. 35.

Русь. - 1881. - 9 мая (№ 26). - С. 10.

Коч С. В. Указ. соч. - С. 336.

Там же. - С. 339.

Гришина Н. В. Указ. соч. - С. 270.

⁷⁰Лисяк-Рудницький І. Проблема українсько-єврейських взаємин в українській політичній думці XIX ст.. // Лисяк-Рудницький І. Історичні есе. В 2-х томах. Т. 1. - К., 1994. - С. 393.

Лисяк-Рудницький І. Українські відповіді на єврейське питання. // Там же. - С. 126.

Цит. по: Сафран Г. «Переписать еврея.». Тема еврейской ассимиляции в литературе Российской империи (1870-1880 гг.) / Пер. с англ. М. Маликовой. - СПб., 2004. - С. 74.

Горизонтов Л. Е. Польско-еврейские отношения во внутренней политике и общественной мысли Российской империи (1831-1917) // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. - М., 2004. - С. 268-269.

На это указывают их социальные характеристики. Еврейская эт- ногруппа, которая принадлежала к мещанскому сословию, была наиболее урбанизированной этногруппой в империи (почти 50 %), одной из самых образованных, уступая только латышам, эстонцам и немцам (например, если среди украинцев количество умеющих читать, составляло не более 20%, то у евреев этот показатель равнялся 51%). Наконец, евреи являлись абсолютными лидерами в торговле (30% ) и промышленности (35%) Российской империи // Подробнее см.: Каппелер А. Указ. соч. - С. 294-299.

Впрочем та же политика, как нам кажется, могла развить у еврейской этногруппы и чувство позитивной социальной идентичности, поскольку, как считает американский исследователь Б. Горовиц, дискриминационные меры властей способствовали сохранению обособленного образа жизни евреев, сплачивали их и приводили к укреплению общинных институтов // Горовиц Б. Кризис и преемственность: опыт переосмысления истории российского еврейства второй половины Х]Х - начала ХХ вв. // Вестник Еврейского университета. - 2006. — № 11. - С. 94.