Социальные и политические предпосылки инновационного типа развития: проблема демократического консенсуса

В XIX и ХХ столетиях тренды общественных перемен определялись движением к демократии. При этом общественная эволюция прошла два этапа: политической демократии и промышленной демократии. В своей первой фазе (согласно рассуждениям А. Турэна) демократия консолидирована, объективизирована и затрагивает интересы всех слоев населения, всех граждан страны. В своей второй фазе демократия дифференцирована, субъективирована и сконцентрирована на защите интересов рабочего класса.

Промышленная демократия сыграла чрезвычайно важную роль, устранив «провисание» между двумя векторами — общественнополитическим и социально-экономическим. Отметим три наиболее важных аспекта:

преодоление отчуждения рабочего движения от публичной социально-экономической политики как отчуждения классового;

концептуализация трудового, социального конфликта, укоренение способов его регулирования в методах, сопоставимых с ценностной базой, правовыми механизмами капиталистического общества;

концептуализация и утверждение трипартизма. Трехстороннее регулирование социально-экономических отношений выполняет роль механизма социальной интеграции, переключения профсоюзов с позиций классовой борьбы на позитивную, адекватную гражданскому участию деятельность, осуществляемую в рамках закона.

Промышленная демократия в США начинается с трудового законодательства середины 1930-х гг., узаконившего профсоюзные и коллективно-договорные права рабочих. Известна директива Генри Форда (последнего из магнатов бизнеса, подчинившегося новым правилам лишь в начале 1940-х гг.): «Никто из лидеров профсоюза никогда не перешагнет порог дирекции автомобилестроительного комплекса». Однако перешагнули и продолжают перешагивать пороги, отделяющие руководителей от исполнителей. Тем самым преодолевается единственная, как утверждал Маркс, ролевая аттестация, доступная рабочему классу при капитализме — функция наемной рабочей силы. Последний тезис убедителен в тех аспектах, где раскрываются процессы, свойственные раннему индустриализму. В дальнейшем этот постулат не получает исторической санкции на достоверность.

Э. Тоффлер различает «три волны» индустриализма. «Первая волна», по его терминологии, идентична ранней фазе становления капитализма. Вторая обусловлена вторжением промышленной демократии в производственные структуры. «Третья волна» фиксирует импульсы постиндустриальной эпохи. Мысль Тоффлера заключается в том, что каждая новая волна вынуждает многих западных руководителей — политиков и промышленников — отказываться от лозунгов и идей, характерных для предшествующих этапов развития передовых в экономическом отношении стран. Так, по мере интеграции элементов узаконенной промышленной демократии в производственные структуры меняются позиции предпринимателей. На первых порах наиболее распространенной, обретающей интернациональный статус тактикой становится «нейтральное отношение» менеджмента к деятельности профсоюзов, стремящихся увеличить численность и повысить активность своих организаций. Эти установки подкрепляются гарантиями занятости, сохранения условий трудовых контрактов для тех работников, кто состоит в профсоюзе или вступает в него. В дальнейшем, с усложнением трудовых режимов и внедрением высоких технологий, наряду с необходимостью повышать квалификацию работников всех рангов возрастает потребность в новой корпоративной этике.

Понятие корпоративности в экономической культуре означает, что корпорация действует как единый, слаженный организм. Эффективность производства обусловлена единением всех его составляющих, подчиняющихся одним принципам в определении экономической стратегии, трудовой политики, оценках рентабельности предприятия, а также каждого работника по квалификационным стандартам и шкале трудового усердия. Корпоративная стратегия — незыблемый авторитарный принцип любого производственного комплекса. Ее «треножник» не может быть поколеблен. В этом смысле тейлорист - ско-фордистские модели, где единство обеспечивалось жесткой структуризацией всех трудовых элементов, давлением властных структур и бесправием рабочей массы, занимают почетное место первичных корпоративных конструкций эпохи «первой волны», и весьма продуктивных к тому же.

На переломе Х1Х и ХХ столетий в экономике, так же как и в политике, происходят сдвиги в приоритетах. Методам крупных промышленников с их всепроникающим жестким рационализмом и ментальностью диктаторов приходят на смену этические кодексы бизнеса, идентичные инновациям, сфокусированным на иных корпоративных принципах, определяющих пространство позиций.

Пространство позиций — ключевое понятие для социальной типологии, структурирующей социум по разным градациям. Помимо прочих значимых характеристик (возрастных, семейных, территориальных, профессиональных, политических, идеологических) позиции в социуме, претворяемые в поведенческие коды, в нормы социальных и трудовых контактов, устанавливаются в зависимости от конкретного определения сущностей политической и промышленной демократии. Демократический прессинг в промышленности приводит к освобождению от многих ограничений. Однотипные управленческие структуры, где сведены к единой парадигме приоритеты частной собственности с тотальными функциями менеджмента (при сопутствующем кардинальном разграничении полномочий руководителей всех рангов и обязанностей рядовых исполнителей), вытесняются многоуровневым комплексом отношений.

В первичной, упрощенной схеме организации трудовых процессов режим является додемократическим. В совокупности параметров, относящихся к инновационным позиционным структурам, выделяются тенденции продвижения к более сложным параметрам трудовых отношений. В этой перспективе доминируют более широкие, равноправные, взаимозащищенные и взаимообязывающие как работников, так и управленцев процедуры обсуждения насущных проблем. Режим можно признать демократическим при условии его надежной защищенности государственным законодательством, а также в зависимости от того, в какой мере на подобных процедурах, приравниваемых к коллективным переговорам, учитываются требования сторон и главное — возможности претворения важнейших требований рабочих в производственную политику.

Освобождаясь от авторитарных моделей управления, деформирующих трудовой коллектив, экономика Запада перестраивается, демонстрирует новые типы организации трудовых отношений. Британский институт менеджмента, анализируя структуры управления в обрабатывающих отраслях экономики на исходе ХХ в., пришел к выводу, что гибкие структуры, сегментация менеджмента (с выделением «пилотных моделей» и самоуправляемых автономных бригад) гораздо мобильнее и эффективнее, нежели традиционные методы руководства. «Вторая волна» индустриализма — эра организационного, программного плюрализма и структурного авангардизма, где доминируют стандарты качества, неокорпоративная этика. Последняя относится не только к качеству изделий и функциональной грамотности работников, но ко всему жизненному циклу организации. Инновациям в производственной сфере сопутствует новая философия управления.

Проблемы функционального структурирования и контроля рассматриваются только в условиях той реалистической ситуации, в которой находятся люди.

Оптимизация мотивации работников зависит от внутренней кооперации и взаимной ответственности в трудовом коллективе.

Удачи в бизнесе можно добиться, комбинируя системные, когнитивные, социально-психологические факторы. Успех возможен при соблюдении следующих условий: интеграция сетей доверия в трудовые отношения, понимание всеми сотрудниками социально-хозяйственных функций предприятия в сочетании с готовностью каждого члена трудового коллектива повышать уровень своей квалификации.

Позитивным, стимулирующим элементом в проведении структурных инноваций становится гибкая дифференциация управленческого звена. Этические кодексы бизнеса модернизируют субординацию, поощряют инициативу, выдвижение автономных бригад, овладение работниками смежных профессий вплоть до делегирования рядовым производителям высочайших управленческих полномочий.

Трудовые контракты следует интерпретировать в соединении со структурой социально-нравственных ценностей.

Неокорпоративная этика, которой и поныне придерживаются ведущие фирмы мирового сообщества, адекватна лаконичной характеристике английского социолога Д. Томлинсона: «Производственная стратегия — это удерживание совместно управляющими и рабочими перпетуума воссоединений, сцеплений различных практик в рамках одного предприятия».

В процессах взаимного удерживания практик, составляющих трудовую деятельность, вырисовывается трипартистская дилемма, упраздняющая факторы, которые препятствует перпетууму воссоединений не только различных практик, но также различных функций и категорий работников властного и рядового контингента. В укреплении стратегии трипартизма свою позитивную роль сыграли профсоюзы, содействуя продвижению инноваций, которые повысили интенсивность наемного труда. Эти факты привлекли внимание общественности. В США, начиная с 1930-х гг., появляются серии работ, выполненных, главным образом, учеными Гарвардского университета, где экономическая роль профсоюзов подверглась тщательному исследованию. Полученные результаты контрастировали с укоренившимся среди значительной части американцев представлением

о профсоюзах как экономически контрпродуктивной силе.

В поддержку тезиса о позитивном воздействии профсоюзов на эффективность производства были представлены следующие доводы:

1. «Союзные» фирмы отличаются меньшим уровнем текучести рабочей силы: здесь выше ставки заработной платы, действует система пенсионного страхования работников предприятий.

2. Вынуждая фирмы поддерживать принцип старшинства как фактора, регулирующего трудовые отношения, профсоюзы снижают чувство соперничества между рабочими, способствуя расширению неформального обучения, добровольной взаимопомощи.

3. Профсоюзы способны повысить мотивацию рабочих, обеспечивая им защиту от произвола со стороны администрации.

В своих трактовках юнионизма как феномена, продуктивного для экономики, гарвардцы исходили из самой природы профсоюзов как демократических институтов. Их роль не сводится к функциям контрагентов предпринимателей, монопольных распорядителей наемной рабочей силы на рынке труда. Профсоюзы — коллективный голос рабочих, выразители их требований; коллективные переговоры — каналы взаимной коммуникации работодателей и трудящихся. В эпоху «второй волны» индустриализма феномен юнионизма интерпретируется не как внешняя, применительно к экономике, субстанция, но как внутренняя переменная, которая детерминирована теми же факторами, что и производственные реалии.

К выводам коллег из Гарварда присоединились аналитики Та - вистокского института человеческих отношений (Великобритания). Юнионизм трактовался ими как феномен промышленной демократии — одного из сущностных концептуальных звеньев в становлении либерально-консенсусной парадигмы трудовых и общественных отношений. По мнению аналитиков из Тавистока, с укреплением связи экономики с демократическими институтами, социальной политикой, трансформацией системы управления открываются выходы к организационным модификациям, в строй вступают производства нового поколения, проекты нередко разрабатываются и обсуждаются предпринимателями совместно с профсоюзами и персоналом.

При этом имидж промышленной демократии не отчуждается, но совмещается с сугубо рациональной прагматикой, свойственной западному менталитету. Методологические установки, как считают М. Вебер, Т. Парсонс, извлекаются из теории сопоставления двух культур — индустриальной, рационально обоснованной, и традиционно-патриархальной, не способной реагировать ни интеллектуально, ни организационно на новые технологии, факторы и комбинации производства. В трактовках представителей разных западных школ и направлений неизменно подчеркивается инновационный характер современного предпринимательства. Ныне предприниматель выглядит не только активным участником производственных, рыночных отношений, он становится субъектом социальных реформ. С укоренением в производстве институтов промышленной демократии возникают новые предпринимательские обязанности: внедрение в производство институтов обучения, просвещения дополняется проведением социальной политики на предприятиях, где функционируют системы обязательного социального страхования, которые защищают работников от рисков травм и болезней.

На этом фоне зафиксированы характерные противоречия российского производства:

— патриархальный стиль работы, стремление при создании трудового коллектива оказывать предпочтение «своим людям», а не специалистам, вопреки очевидной рациональной необходимости в квалифицированном труде;

— патернализм в политике оплаты труда. Хозяин дела — «благодетель», позволяющий работнику получать больше, чем в госструктурах, вопреки рационально обоснованной стратегии стимулирования индивидуальной активности, инициативы и стремления работника к обогащению интеллектуального потенциала, повышению своего профессионального статуса;

потребность в создании особой, «семейной атмосферы» в трудовом коллективе вопреки рациональному осмыслению полезности подобных мероприятий, обычно противодействующих внедрению инноваций;

информационная закрытость руководства для рядовых сотрудников, иерархичность доступа к нему вопреки заявлениям о демократических правах работников, единстве — в интересах дела — администрации и трудового коллектива.

Детали и подробности

В США демократизация общественного порядка происходила параллельно с реформированием экономики. Этот сценарий соединения политической и экономической модернизации отличается от российского сценария, где приход демократии в политике опережает производственную модернизацию и не оказывает на нее положительного воздействия. Представления о модернизации сводятся обычно к набору технических мероприятий, а в разработке экономической стратегии побеждает демагогическая составляющая. «Дискуссия

о модернизации была и остается частью интеллектуального и политического пейзажа России», — подчеркивают сопредседатели общественного совета «За модернизацию. ги» В. Иноземцев, Б. Титов, Г. Явлинский. По их мнению, более четкими ориентирами модернизации являются:

1.Ясное самоопределение в глобальном политико-экономическом пространстве. Россия — страна европейской культуры. Модернизация должна сделать ее страной европейской экономики, политики и права.

2.Построение в стране справедливого капитализма, системы, в полной мере реализующей творческие и предпринимательские способности россиян, создающей равные возможности для всех. Только на этой основе можно создать конкурентную диверсифицированную экономику, где доля малого и среднего предпринимательства в валовом продукте и занятости составит к 2025 г. не менее 40 и 50 % соответственно, а экономика будет переориентирована на производство востребованных обществом товаров и услуг с устойчиво сокращающейся долей сырьевого сектора.

3.«Новая индустриализация» страны, которая должна вывести ее в десятку крупнейших экспортеров промышленной продукции на основе беспрецедентного обновления основных фондов, оптимизации издержек и активного внедрения современных технологий в управление.

4.Практическое осуществление первостепенных требований и чаяний российского общества. Следует начать с одной из самых важных для граждан, но не решенной ни в досоветский, ни в советский, ни в постсоветский период проблемы — проблемы собственности на дом и землю. Массовое строительство индивидуального жилья должно стать локомотивом реформ, основой решения социальных проблем, и в то же время базисом для развития частной инициативы, ускоренного развития смежных отраслей и экономики в целом.

5.Отказ от двоемыслия и выдуманных идеологий. Нам не нужно государство, попирающее интересы граждан и цементирующее всевластие бюрократии. Идеологией модернизации должно стать превращение России в страну европейской социальной и политической культуры. Принципы приоритета права над политической целесообразностью, неприкосновенность частной собственности, гражданских прав и свобод и утверждение социальной справедливости должны стать своего рода компасом российской модернизации.

Россия, указывают аналитики, богата природными ресурсами и обладает значительным человеческим, интеллектуальным капиталом, который, однако, сокращается под давлением следующих обстоятельств:

разведены, изолированы друг от друга демократические и социально-экономические параметры социума;

— исчерпаны источники посткризисного развития;

механизмы запуска инновационного роста в России в значительной степени парализованы.

Решения о модернизации производства постоянно откладываются. Инвестиции осуществляются медленно (особенно в новое оборудование и профессиональное образование). Слабый спрос на инвестиции в знания и умения препятствует повышению эффективности экономики. Каким-то образом оценки производительности труда утратили свою значимость первичных производственных показателей. К негативным факторам относится также неумение многих фирм работать с людьми, использовать их позитивные качества, мотивировать человеческий ресурс. Возможности для проявления личностного потенциала, которые уже существуют, как правило, игнорируются. Между тем в ходе трансформации, осуществляемой по демократическому сценарию, обновляются модели политической, гражданской, трудовой активности и субъектности. Модификации производственного процесса, в частности, отмечены его интенсивной субъективацией, раскрывающейся в поведении индивида и умении учитывать в производственной практике особенности его характера и темперамента.

Англичанин Р. Д. Льюис, всемирно известный специалист по типологии делового поведения, выделяет четыре ярко выраженные разновидности человеческой натуры, сложившиеся в ходе исторической эволюции: монокультурную, традиционную, реактивную и полифо- ническую.

Первый тип — экономический, он исповедует логику бизнеса, восприимчив к рациональной аргументации, законопослушен, дисциплинирован, действует строго по правилам, руководствуясь предписанными нормами и методикой деловой коммуникации. Поведение его осмысленно, целенаправленно и продиктовано стремлением добиться наиболее выгодных для своей фирмы и для себя лично условий при заключении сделки или контракта. Монокультурный психологический тип представлен англичанами, американцами, народами, населяющими Северную Европу. Из европейцев немцы считаются наиболее адекватным воплощением монокультурного типа. Второй тип — традиционный. К нему относятся прежде всего японцы, а также китайцы и финны. Главной ценностью для этой разновидности характера остаются национальные традиции. Вместе с тем это натуры, склонные к обучению, совершенствованию. Они быстро и адекватно реагируют на ситуацию, своевременно включаются в нее, успевая стать партнерами технологической модернизации. Третий тип — реактивный — мобилен, избирателен в своих реакциях. Четвертый — полифонический — соединяет в себе многие разные качества. Он талантлив и восприимчив к национальным традициям, однако внутренне несбалансирован, непредсказуем. С точки зрения монокультурного индивида этот, близкий к россиянину тип недостаточно продуктивен, ему трудно избрать направление своей деятельности, сконцентрироваться на выполнении определенной задачи.

Налицо «субстанциализация» некоторых атрибутивных качеств сознания, характера человека. Эти качества вводятся в поле социальной мотивации, открывая индивиду новые возможности производственной адаптации, реализации собственного потенциала. Происходит «материализация» определенных сторон человеческой личности, которые прежде не распознавались и не учитывались как ресурс делового поведения. Однако подобная логика, свойственная индустриальному, политическому рационализму и модернизму, придавлена в характере полифонической личности избыточной эмоциональностью, увлеченностью популярными в начале ХХ в. «революционарист - скими» доктринами с их апологетикой идеального общественного строя и всеобщего равенства. Это обстоятельство ставит полифонического субъекта в чрезвычайно трудную ситуацию в условиях позднейших модернизаций. Все они пронизаны рациональными идеями, учитывают результаты научных исследований, опираются на когнитивные и системные показатели.

«Всеобщее равенство», как и многие другие лозунги эпохи рево - люционаризма, относится к разряду «туманных абстракций», порождающих порой любопытнейшие аберрации — подмену, а также искажение смыслов, используемых мировым сообществом. Так, годы русской революции совпали с периодом наступления эпохи индустриализма, производственного модернизма и промышленной демократии. Борьба за промышленную демократию на Западе отмечена острыми социальными коллизиями, забастовками, вспышками насилия, локальными социальными революциями. Их участниками были самые разные люди. Но при этом обозначилась главная линия, где цели, тактика и стратегия оппозиции были четко определены и осознаны рабочим движением.

В России сторонники революционных преобразований использовали кризисную ситуацию, несостоятельность политики властей, бедствия и внутренние антагонизмы, обострившиеся в годы Первой мировой войны. Большевизм выстраивал свою стратегию, руководствуясь учением Маркса.

Уязвимость теории однолинейного развития

Общепризнана основательность позиций, обоснованных марксизмом. Их фундаментальность заключается в процессах структурирования производительных сил в капиталистическом обществе, которые описал Маркс. Упомянутые структуры чреваты социальными антагонизмами, производят, как выясняется, не только материальные ценности, но и динамику трудового конфликта. В обстановке глубокого экономического кризиса трудовой конфликт преобразуется в классовый. Перемещаясь в протестную зону, он становится, наряду с рабочим движением, структурным, интегрирующим фактором социального противодействия властям, соединяя отдельные, разрозненные детали оппозиционного спектра в некое единое целое.

Диспозиция Маркса подтвердила свою востребованность при анализе структур и позиций, пронизанных антикапиталистическими настроениями. Носители этих настроений не отделяли идеологическую, политическую мотивацию от чисто практических интересов, продиктованных стремлением рабочих улучшить свое положение, повысить социальный статус. Политическая доминанта также была пронизана конкретными ситуациями, что существенно повысило ее авторитет и приемлемость для лиц, составляющих основной слой наемных работников. Однако параллели с марксизмом «спотыкаются» на консенсусной парадигме и возможности иного сценария, способного преодолеть отчуждение рабочего класса от капиталистического общества.

Уязвимость теории однолинейного развития заключается в том, что анализ структур и механизмов, укореняемых в производственной сфере, ограничен моделью, в которой противопоставлены интересы предпринимателей и профсоюзов. Такая модель, органичная для ранней стадии капитализма, не исключает принципиального противостояния сторон в вопросах, касающихся условий труда и возможностей профсоюзов. Однако существующий в реальности производственный дуализм, олицетворяющий продуктивность рыночной функции, внутреннего товарооборота, неуклонно стремится к сбалансированию интересов, к солидарности, кооперации, концентрации трудовых усилий, превозмогающих конфликтные ситуации, стимулируя взаимную заинтересованность в укреплении национальной экономики.

По оценкам зарубежных социологов (Д. Биннс, К. Макферсон, Ф. Паркин, Д. Ронг, Э. Тоффлер и ряд других), превалирующие в ряде стран формы стратификации внутренне неблагоприятны для ценностного консенсуса. Систематическое социальное неравенство создает конкурирующие формы типического сознания. Ф. Паркин выделил доминирующие, подчиненные и радикальные системы ценностей, соотносимые с конформистскими и оппозиционными настроениями, отметив, что «солидарность рабочих проистекает не из «однородности интересов» конфликтующих сторон, а из классовой оппозиции труда капиталу».

«Разумеется, — пишет Л. Зидентоп, один из ведущих европейских исследователей, изучающих политические измерения общественного порядка, — законы государства могут закреплять или создавать формы неравенства, например определять неравное отношение к людям по расовому или половому признаку, что, казалось бы, противоречит представлению о наличии связи (пусть и неявной) между государством и идеей равной свободы». Однако общественная структура при всех ее модификациях сохраняет в своем багаже элементы равенства и неравенства. Любая система сохраняется в своей целостности, когда она в какой-то степени иерархична, когда установлены уровни ее организации. Не может быть равенства между разными системными функциями и координатами так же, как несводимы к единому знаменателю результаты отдельных коллективных или индивидуальных усилий. У каждого участника общественного воспроизводства, в зависимости от его способностей, квалификации и ответственности, своя степень системного обеспечения, контактирующая с пространством позиций, которое удерживает в равновесии все прочие паттерны социума.

Жизнь, таким образом, свидетельствует, что идея «равной свободы» скорее эфемерна, чем реальна. Более прочной и фундаментальной, по логике Зидентопа, представляется идея равного подчинения граждан какому-то единому системообразующему фактору. В роли такого феномена выступает закон. «Само существование централизованного органа, которому в равной степени подчинены все, поддерживает в подданных уверенность в том, что имеется хотя бы один уровень, на котором у них есть что-то общее, даже если это всего лишь равная степень подчиненности одной и той же властной структуре».

Тотальности

Закон, вытесняющий привилегии (по лаконичной формуле Зи - дентопа), уравнивает стартовые условия и возможности проявления социальной и политической активности граждан. Таковы исходные нравственные парадигмы демократии. Их укоренением обозначена эра «прогресса равенства» в разных его комбинациях и контекстах.

Факторы системного обеспечения равенства, совмещаемые с пространством позиций, свойственных демократическому режиму, подвержены влиянию внешних, глобальных и внутренних, специфически национальных детерминант. К импульсам глобальной весомости, продвигающим демократический транзит, относятся прежде всего исторические волны демократизации, которые, в сущности, и являются предшественниками инновационно-системного типа развития, творцами его предпосылок и преобразований.

Понятие «волна демократизации» принадлежит С. Хантингтону, который выявил «три длинные волны демократизации». Ф. Шмит - тер выделяет четыре фазы глобальной демократизации. Оба автора сходятся в утверждении, что первая волна порождается Великой французской революцией 1789-1799 гг. Впоследствии идеалы и ценности демократии, подхваченные и продолженные европейскими революциями середины XIX в., транспортируются через океан и осваивают американский континент.

Французская революция, проходившая под лозунгами «Liberte! Egalité! Fraternite!», оказала огромное воздействие на ход мировых событий, очертив круг неизбежных демократических преобразований, свойственных индустриальному обществу.

В графике эволюции индустриальное общество представляет некий тип развития и общественную модель, которая претендует на универсализацию, формируя и аккумулируя определенные смысловые, политические и прагматические конструкции в виде трендов, взаимозависимостей, правовых установок и предписаний, «опоясывающих» земной шар. Из них наиболее существенны интерпретации общественного блага, впрягаемые в одну упряжку промышленным переворотом, предписывающим, однако (в своей первичной стадии), социальную и законодательную завершенность авторитарных производственных режимов при изоляции от политической ответственности лиц наемного труда, неучастии рабочего класса в управлении производством и обществом.

История человечества насыщена противоречиями. Усиление демократических тенденций происходит параллельно с укреплением авторитарных позиций в экономике. Это фактор системной производственной иерархии, выделяющий сильную державу. Ее государственный потенциал существенно увеличивается еще до того, как происходит глубокая демократизация режима. В результате страна вступает в область демократии, уже располагая соответствующими институтами, механизмами утверждения решений, принятых в результате широких, равноправных, защищенных и взаимообязываю - щих процедур обсуждения трудных вопросов, связанных с выбором политического курса, внедрением инноваций, их социальной направленностью. Парадокс заключается в том, что параллельно с проведением законодательной инициативы, эквивалентной намерениям правительства, активизируются процессы институционализации инноваций иного характера, включая демократические инъекции, признание оппозиционных движений, где нередко доминируют (как отмечают комментаторы) «погромные для капитализма» настроения, подтачивающие гегемонию государственной власти. «Прогресс равенства», таким образом, не абсолютен. Он контактирует и конкурирует с прогрессом неравенства в статусных позициях и доходах граждан. Сближение в области социальной символики происходит на фоне всеобщего увлечения технократическими идеями. Технократического фанатизма не избежали даже такие крупные западные теоретики, как Д. Белл, С. Липсет и многие другие. «Изменения в классовых и политических отношениях в развитых странах, — отмечал

С. Липсет, — могут быть проанализированы в рамках аполитичного марксизма: уровень технологии определяет их формы».

Дело, однако, не только в различии уровней технологии. В идеальном сценарии, по прогнозам западных социологов, процесс укрепления государственного потенциала, совпадая с развитием демократических трендов, «ведет к подчинению государства публичной политике и возрастанию влияния населения на публичную политику. Затем следует изоляция публичной политики от категориального неравенства и интеграция социальных сетей доверия в публичную политику. Все три процесса во взаимодействии приводят к демократизации режима.

Специалисты настаивают на том, что проблема тотальностей относится к сущностным, метафизическим ориентирам с их глубинными потенциями и способностью создавать целостные конструкции из разнокалиберных составляющих, не разводя теорию и конкретику, политику и прагматику по разным адресам. Анализ «человеческих тотальностей» способствует, во-первых, извлечению «чистого знания социологии» из того горючего материала, где переплавлены определенности и неопределенности живой реальности, состыкуемой с инновациями, которые вводятся под давлением объективных и субъективных причин. Во-вторых, тотальности соприкасаются с фрагментами живой человеческой материи, вырабатывающими — в одних условиях — взаимное отчуждение, насилие и гибель для значительной части сограждан. В других обстоятельствах в недрах разномастного человеческого массива выстраиваются и побеждают координаты взаимного притяжения, формируются сети доверия, солидарности, парадигмы гражданского участия. Тотальности проясняют ситуацию.

«Политика не может быть равнодушной к наследству» (М. Гефтер)

Известны слова Авраама Линкольна, охарактеризовавшего демократию как «правительство народа, избранное народом и для народа». Такова субстанциональная, свойственная демократическому социуму парадигма, которая суммирует отношения между государством и обществом, властью и рядовыми гражданами. Характер взаимных отношений властного и рядового контингента в рамках упомянутой субстанции определяется набором данных, стимулирующих взаимодействие (полнота и открытость политической информации, взаимные, основанные на доверии контакты и диалог), содействие (солидарность и взаимопомощь), а также противодействие (возможные варианты оппозиции и протеста). История доказывает, что на ранних ступенях развития новой парадигмы подобные варианты взаимных контактов выстраиваются относительно легко, продвигаемые нарастающими волнами демократизации общественной политики.

Еще до нового времени первичные параметры подобной тройственной диспозиции выступают, по сути, практическим воплощением формальных политических отношений. Не посягая ни в коей мере на мощный демократический прессинг Великой французской революции, следует все же упомянуть и о том, что «брусчатка» демократического политического плацдарма закладывалась еще в глубокой древности — греками и римлянами. Республиканские, демократические концепты составляют часть собственной, внутренней культуры Древнего Рима, где проходили испытание на прочность мероприятия, без которых не обходится и современное демократическое общество. В рабовладельческом Древнем Риме была неизбежна тенденция укрепления позиций властвующей иерархии. Эта константа фиксирует право imperium (власти), свидетельствуя о сосредоточении функций государственного управления в среде аристократической элиты — патрициев, интересы которых представлены консулатом. Вместе с тем в алгоритме политических комбинаций, в арсенале управленческих полномочий вычленяется срединная (в сравнении с рабами и плантаторами) потребность народа, плебса в реализации человеческого потенциала и противодействии давлению патрициев. Возможность такого противодействия узаконена и вменяется институтам, обеспечивающим разделение властных полномочий. Подобный парадоксальный росчерк рабовладения свидетельствует о возрастающей необходимости учреждения институтов, возмещающих в какой-то степени отсутствие легитимных государственных или иных, поддерживаемых обществом стабильных форм правового, институционального регулирования условий жизни. Среднее, плебейское звено в системе управления Римской республики самоутверждается в роли сущностной координаты общественной, политической динамики. Как свидетельствуют исторические материалы, логика социального развития в значительной степени определяется наличием среднего звена, среднего класса, от активности которого зависят успехи общественных трансформаций.

Преодоление институционального вакуума, наряду с утверждением принципов расщепления власти при одновременном повышении статуса среднего класса и среднего управленческого звена — первичные тотальности демократии. Подобные действия подтачивают «номенклатурные» авторитарные режимы, формируя нетрадиционные реальности и новые социальные потребности населения.

Трансцендентные — для становления демократии — принципы разделения власти, повышения общественного статуса среднего звена в управленческой иерархии получают политическое оформление в укоренении двух главных институтов, задающих систему координат государственного управления Рима: консулата и трибуната. Два консула, избираемые из патрициев, были старшими выборными магистратами в Римской республике и принимали командование во время крупных военных операций. Однако они пребывали в должности всего один год и впоследствии могли быть переизбраны только через десять лет. В этом временном промежутке отставленный от должности правитель именовался проконсулом и выполнял обычно ответственные поручения правительства. Престиж и влияние Рима в значительной степени зависели от успехов его военных кампаний.

Престиж и влияние проконсула также определялись успехами военных операций, проведенных под его командованием. Поднимая в ходе военных баталий весомость и авторитет собственной персоны, проконсул добивался права на свое повторное переизбрание и утверждение в должности консула. Для этого необходимо было заручиться поддержкой трибунов, занимавших важные государственные посты. Трибунат, выражая и консолидируя, в отличие от консулата, интересы простого народа, обладал тем не менее реальной полнотой власти. Трибуны могли блокировать предложения консулов и накладывать вето на решения сената — высшего государственного органа в Римской республике. Под председательством народных трибунов проводились собрания римского плебса для утверждения законов или кандидатов на выборах в определенные магистраты. Римляне голосовали в 35 трибах. Патрициям не разрешалось принимать участие в таких собраниях и даже присутствовать на них. Наделенный подобными полномочиями, плебисцит превращался, таким образом, в общественный институт, соединяющий в себе функции как объекта, так и субъекта государственной политики.

О высоком статусе трибуната в иерархии властных позиций Рима свидетельствует титул патрицианского трибуна, т. е. трибуна, делегированного в государственные институты из среды патрициев. Для осуществления этой цели римлянин перемещался из среды патрициев в плебеи. Так в свое время поступил знаменитый полководец Марк Антоний, который выступил против сената, поддержавшего заговорщиков, намеревавшихся отстранить Цезаря от власти. Цель подобного маневра одна: получить право imperium и возможность блокировать предложения консулов объявить Цезаря врагом Республики. При таком маневре, который совершил Марк Антоний, патриций утрачивал многие социальные привилегии, обретая взамен возможность воздействовать на государственную политику. Традиция допускала приостановку обычных демократических процедур в кризисные моменты. Однако в канун гражданской войны, предварявшей гибель Цезаря, деятельность трибуната не только была временно приостановлена, но сам трибунат был ликвидирован как политический институт, владеющий механизмами государственной власти. Трибуны, включая Марка Антония, бежали из Рима, опасаясь за свою жизнь. После гибели Цезаря в 44 г. до н. э. Рим снова стал монархией, и на этот раз перемена оказалась долговечной.

Демократия, таким образом, имеет собственную предысторию, оснащенную разными коллизиями с передислокацией маршрутов и отступлениями от первичной стратегической цели. Однако при всех отклонениях, утратах, катастрофах и потере курса корабля, чреватой гибелью экипажа, раскрывается та непреложная истина, что социально-политическая зрелость общества достигается по мере его демократизации. Наряду с расщеплением властного ресурса, обозначившим первичную (по историческим меркам) потребность социума в демократических инъекциях, специфическим индикатором обновления институционального дизайна становятся хартии. Хартия — документ юридически-правового и социально-политического характера. Фиксируя основные социальные ценности конкретной эпохи, хартия одновременно устанавливает возможности включения отдельной социальной общности, трудового коллектива или индивида в реальные общественные связи и отношения. Примером может служить английская Великая хартия вольностей 1215 г. Будучи ориентирована на сближение интересов общества и его отдельных сегментов, хартия становится частью движения к демократии, формируя или, по крайней мере, способствуя становлению паттернов инновационных демократических преобразований и параметров гражданского участия.

Огюст Конт, один из родоначальников социологии, утверждал, что для любого теоретического исследования чрезвычайно важен подробный исторический материал. «Тотальности» «озвучивают» исторические события, мотивацию народных восстаний. Этот общий глас, предвещающий судьбу народа, не убивает интереса к ее отдельным фрагментам. Напротив, внимание к тотальностям повышает весомость конкретного человеческого фактора, который действует в определенных условиях, проявляя себя как некую ментальную социальную разновидность и вместе с тем — как ценностную категорию. Обрастая четкими характеристиками, эта категория не вписывается в безликие, иллюзорные образы «передовых» борцов за свободу и справедливость либо отсталых тугодумов-консерваторов, противящихся всякой новизне. Рассуждая о трендах, ведущих к разрушению общественного режима либо о процессах его консолидации, памятуя

о возникающем (хотя бы и кратковременном) единстве человеческого рода, полезно вновь и вновь «перелистывать» страницы истории, воспроизводя, а возможно, и переосмысливая некоторые важные аспекты демократизации.

Поиски консенсуса

В период становления демократии, формирующей новый тип времени, одной из ключевых проблем политического истеблишмента становятся поиски консенсуса. Искомый консенсус двусторонний: социетальный, сфокусированный на макросреде и системе макрорегулирования общественных отношений, и социальный, сосредоточенный на урегулировании отношений, сложившихся в микросреде, — в конкретных фирмах, фабриках, концернах, административно-правовых подразделениях, обладающих относительной самостоятельностью и обособленных в известной степени от вторжения макросреды. Первая функция консенсуса ориентирована на сбалансирование демократических прав народа с механизмами государственного администрирования. Декретируя свободу индивида, социальной общности, государство вместе с тем допускает стратегию принуждения, подчинения граждан закону. Вторая функция консенсуса предполагает мирное разрешение социальных, трудовых споров, которые «переводятся» из конфликтной зоны в зону социальной адаптации, не отделяемой от правового регулирования, а также от инноваций в законодательной сфере. Здесь доминируют стратегия согласования парадигмы социальной справедливости с кристаллизацией правовых координат — фундамента для сохранения общественной стабильности, социального равновесия.

Подобная стратегия апеллирует к законодательству, проясняя и уточняя несовпадающие позиции. В ходе их обсуждения параметры тех или иных требований, инноваций перемещаются из микро - в макросреду, приобщаясь к более сложным и консолидированным общественным ориентирам. Тем самым реализуется процесс взаимной координации смыслов и дефиниций, относящихся к социеталь - ному — общему, общественному, и социальному — отдельному, специфическому укладам. Оба контекста соприкасаются и бойкотируют альтернативные позиции, однако находят общие точки соприкосновения. Члены того или иного объединения исходят из принципов адаптивного поведения, опираясь на материальные, политические, идеологические ресурсы и культурные традиции. Предпочтение отдается функциональной, но не конфликтной модели организации. При успешном проведении политики консенсуса доминируют позитивные контакты, которые осваиваются социальной средой и способствуют ее сплочению. Напротив, обостряющиеся разногласия в мак - ро - и микрообъединениях, не сложившийся баланс сил в отношениях между властными группами и рядовым контингентом, догматика и нетерпимость в отстаивании своих взглядов указывают на распад взаимосвязей между мирами социетальным и социальным. Такие ситуации чреваты опасными продолжениями. В своем развитии они способны привести не только к разложению отдельной социальной структуры, но и к возможному банкротству, коллапсу общественного организма. Поверженная мировым сообществом парадигма классовой борьбы время от времени возрождается к жизни.

Стабильность и плодотворность упомянутых категорий консенсуса, их взаимного диалога обеспечиваются надежностью институтов. Любой общественный режим нуждается в структурной, функциональной и законодательной определенности тех институтов, которыми он располагает. Общество также кровно заинтересовано в позитивных критериях механизмов, которые вводятся в строй в условиях институциональных преобразований.

В становление критериев новой парадигмы вовлекаются — так или иначе — огромные массы людей. Массовидность сама по себе — явление противоречивое, вырождающееся при определенных обстоятельствах в стихию бунта, «бессмысленного и беспощадного», в «красную», «оранжевую» смуту или смуту какого-либо другого колера, обрастающую «бешеными понятиями» (определение В. Булдакова), лишенными четкой ориентации, конкретного здравого смысла.

Каковы интересы людей и в русле какой доктринальный схемы они сформулированы — под влиянием ортодоксального марксизма, неортодоксального ленинизма или неомарксизма последнего столетия, аккумулировавшего разноликие течения и взгляды таких крупных фигур, как Г. Маркузе, Э. Фромм, Ж. П. Сартр, представители Франкфуртской школы? Многие ультрареволюционные концепции, не исключая и большевистскую, сильно отдают доктринерством, не раскрываются в интерпретации реальных интересов, а также возможных легальных способах борьбы за их удовлетворение.

В наши дни подобные неопределенности множатся, усугубляются, указывая на фактическую утрату пролетарским революционаризмом своих первичных истоков. Пролетарский протестантизм подвергается интенсивному размыванию посредством различных модификаций, накладываемых демократическими эмбарго. Бродильные факторы иного характера претендуют ныне на ведущие роли преобразователей мироздания. Утверждение факторов политической, социальной стабильности, предотвращающих войны, глобальные, внутренние конфликты, по-прежнему остается важнейшей ценностью универсума.

Политический проект консенсуса

Если сопоставить объем исследований, сконцентрированных на негативных, разрушительных потенциях человеческой природы, с объемом материалов по стабилизации и модернизации социума, то можно установить две тенденции. Одна из них заключается в заметном преобладании сочинений «революционаристского» жанра, подавляющих на протяжении прошлого века своей численностью (но не качеством) опусы, где превалируют позитивные сюжеты, акцентированные на проблематике достижения политического и социального консенсуса. Первая тенденция, характерная для бывших социалистических стран, и в особенности для России, обладает поразительной жизнеспособностью. Поработив и укротив ХХ в., она и поныне сохраняет в значительной степени свои позиции, победоносно трубя о завоеваниях социалистической революции, ностальгируя по трубадурам большевизма.

Сегодня эти трубные звуки несколько приглушены наблюдениями и акцентами, которые обозначены многими западными исследователями, а также нашими соотечественниками, не утратившими ясности мысли. Их усилиями запускается механизм реинтерпретации исходного событийного материала, а также проясняются параметры институциональных инноваций, обозначившихся в первой трети прошлого века и на переломе столетий — ХХ и XXI. Не иссякает поток литературы, сосредоточенной на альтернативных социальной революции инновационных проектах, на вариантах социального, политического консенсуса, оттесняющих атомы классовой борьбы, продвигая, укрепляя и развивая демократические традиции.

Наряду с Францией, в историческом демократическом календаре выделяются Соединенные Штаты Америки — страна, которая предложила и осуществила модель инновационного реванша на изломе Х1Х — первой трети ХХ в. Аттестованная «Новым политическим курсом Рузвельта», эта модель реализует проект консенсусной демократии. На разных исторических этапах ХХ и ХХ1 вв. подавляющая часть населения США, все общественные классы демонстрируют поддержку деятельности своего правительства. Этот факт свидетельствует не только о наличии доверия американцев к институтам государственной власти, но также о солидном, вмещающем стратегию консенсуса политическом капитале граждан этой страны. Опытом последних столетий опровергаются попытки определения органов политического управления США как власти «антинародной», «лицемерной» и «узкоклассовой». Распространяемый и поныне в отдельных общественных сегментах антиамериканизм не выдерживает серьезной критики, смещаясь к стратегической близорукости и политическому сектантству. Отметим, что и по сей день во многих странах, считающих себя демократическими, вариант политического и социального консенсуса не поддается реализации.

Северная Америка относится к категории социально рентабельных держав, способных не только распознавать общественные проблемы, но также и решать их. В конце 1920-х — начале 1930-х гг.

граждане этой страны поддержали и стимулировали процессы, посредством которых новые претенденты на статусы общественной парадигмы вытесняют своих предшественников. Модернизация экономики, всесторонняя демократизация социума, обновление властных структур на микро - и макроуровне выступают не только воплощением символических конструкций, подтверждением реинтерпретации норм общественного поведения. Это живой общественный продукт, создаваемый, воспроизводимый, постоянно обновляемый усилиями миллионов людей. Результаты их деятельности приравнены не только к внутренним, национальным свершениям. Они становятся достоянием мирового прогресса.

Главное в американской модели социальной модернизации — это возрастающие энергетика, массификация движения антимонополистической направленности, устремляющегося к консенсусу с режимом, но не к его разрушению. Параллельно этому движению вырисовываются черты консенсуса, в котором политические цели, не отделяемые от прагматики, повышают интенсивность гражданского участия всех слоев населения в борьбе за демократические преобразования.

Прагматическая линия неизменно сильна в любом американском контексте. Однако помимо требований, касающихся улучшения материального и социального статуса, граждане США устремляются и к иным тотальностям, увязывая в единую конструкцию прагматические, политические, демократические установки. В арсенале требований выдвигается на первый план проблема согласования демократических преобразований с теми актами и усилиями, которые направлены на борьбу с социальным, этническим неравенством, существующим повсеместно в разных аспектах и формах, угнетая национальное самосознание. Второй существенный ингредиент консенсуса — нахождение способов и механизмов укрепления доверия населения к власти посредством соучастия граждан в процессах модернизации. Особое место в этой позиции занимает непрерываю - щийся, совмещаемый с протестными акциями, диалог между правительством и гражданами США. Он играет роль постоянного всенационального референдума, помогая устанавливать сети социального доверия, подтверждающие периодически принципы становления открытой и прозрачной политики.

В итоге рождается консенсусный формат демократии, масштабы которого поражают и поныне. Пять факторов сконструировали его парадигмы: Великая депрессия, протестные движения, стратегия промышленной демократии, неолиберальная идеология, политический ресурс президента.

Парадигмы консенсуса

Первая его составляющая — Великая депрессия — вулканический конфликтогенный фактор деформации социума нанесла сокрушительный удар благодушествующему концептуализму, хрестоматийной уверенности в стабильности общественного порядка, иллюзорным представлениям относительно «вечного процветания» и «социальной гармонии». В условиях мирового кризиса, усугубляемого внутренней кризисной ситуацией, сложившейся в США в конце 1920-х — начале 1930-х гг., обычные процессы восприятия смыслов и значений, оснащаемых законодательством, доминирующей в обществе идеологией и прочими механизмами политического регулирования массового сознания и поведения перемещаются в иные сетевые конструкции, образующие протестную зону. В упомянутый период Северная Америка представляет собой кипящий общественный котел, разогреваемый идеями кардинального обновления общественного здания, его политического истеблишмента. Подобные идеи вытекают из процессов восприятия общественных явлений (по Декарту), а также их последующего негативного истолкования в контексте социального неравенства, который становится главным, значимым, а также и консолидирующим элементом в разночтениях позиций, предваряющих изменение общественного порядка.

Великая депрессия подорвала безраздельную власть монополий. Рушилась традиционная система государственного управления. Обстановка в стране накалялась. С углублением кризисной ситуации включается второй императив консенсуса, пролог любой социальной трансформации — массовый радикальный протестантизм. Его креативная роль заключается в расчистке почвы и создании предпосылок для включения альтернативных, позитивных процессов, ведущих к социальной трансформации режима и его последующей стабилизации.

«Великий депрессант» множит протестные выступления и движения. Им сопутствует обширный и при этом чрезвычайно пестрый спектр идей, касающихся социального неравенства, методов его устранения. Протестная зона уплотняется лозунгами, директивами, которые озвучивают анархисты, социалисты, разного рода представители этнических групп и религиозных объединений. Это сфера, где преобладает стихия, где нередко выдвигаются идеи, скорее эфемерные, нежели реальные и продуктивные.

Конструктивный элемент вносят профсоюзы. В их протестах и выступлениях прочерчивается траектория рабочего движения, где ярко выражены черты организованной классовой борьбы за трудовую этику, трудовое законодательство, коллективно-договорные права. Динамика этой борьбы обусловлена возрастающим влиянием производственных профсоюзов, отодвинувших на второй план традиционные цеховые союзы с их стандартными требованиями: «чистый экономизм, профессиональный изоляционизм, коллективный договор и закрытый цех». Производственный юнионизм отвергает прямолинейные, «однокритериальные» схемы (к ним тяготеют, как правило, «стесненные социальные группы», не играющие заметной роли в обществе). Эта тактика совмещается с вытеснением из сферы крупного бизнеса диктаторских, авторитарных методов управления экономикой. В антиавторитарном подвижничестве производственных союзов вычленяются относительно самостоятельные системы стратификации. Они закладываются в основу модели промышленной демократии, которая входит — в качестве одной из важнейших составляющих — в консенсусный формат политической демократии.

Движение производственных союзов в США отличается своей организованностью, сплоченностью, классовой солидарностью, подкрепляемой осознанностью своих убеждений и готовностью их отстаивать. Стратегическая целеустремленность рабочего движения определяется концептами промышленной демократии, соотносимыми с критериями производственной стратификации. Системы стратификации — основа любого структурного процесса, касающегося такого жгучего вопроса, как распределение власти. В столкновениях рабочих с предпринимателями определяются ранговые, маневренные позиции относительно регулирования трудовых отношений, внедрения в промышленности долговременных, отраслевых коллективных договоров. Предписаниями таких контрактов открываются возможности организации проблематичного (но вполне реального и достижимого) взаимного контроля администрации и персонала над ресурсами, деятельностью и перспективами бизнеса. Открываются с течением времени шлюзы информации для наемных работников, которые позволяют судить о состоянии отрасли, прибылях бизнеса, соотнося эти показатели с условиями труда и размерами трудовых доходов.

В определенных пунктах концепты промышленной демократии соприкасаются, взаимодействуют с неолиберальной идеологией. В американском преломлении неолиберализм раскрывается прежде всего в готовности сильного государства, владеющего механизмами социального, политического урегулирования конфликтов, к позитивному диалогу с оппозицией любой направленности.

Концепция промышленной демократии также опирается на диалог труда и капитала. Отметим важную роль промышленной демократии в становлении консенсуса. Неолиберальная парадигма одерживает верх в конкурентной политической борьбе благодаря этому движению, перекрывающему масштабностью, содержательностью, убедительностью своих программных установок все прочие проте - стные акции.

Неолибералы тем не менее не испытывали колебаний в отношении своей ориентации. Консолидация демократических сил укрепила их позиции в политике Нового курса. Его главные звенья действовали весьма эффективно, не проявляя самоубийственной неторопливости, не склоняясь к незыблемому доктринерству, не демонстрируя избыточного прекраснодушия и стремления спекулировать лозунгами, востребованными оппозицией. Неолибералы (ньюдилеры), идеологи Нового курса Ф. Рузвельта предложили и осуществили идеи социально-политической, экономической модернизации, узаконив вторжение промышленной демократии в производственные структуры внедрением ее параметров в русло трудового законодательства.

Нарастающей негативной энергетике протестных движений были, таким образом, противопоставлены позитивные консолидирующие императивы консенсуса — рабочее движение «в тональности» промышленной демократии, неолиберальная идеология и государственный ресурс. По оценке Э. Тоффлера, Рузвельту в 1930-е гг. удалось создать коалицию из двух десятков властных групп, движений и общественно-политических организаций. Единение трансформировалось в антимонополистическую коалицию, единую в своих ориентациях и политических убеждениях. Этому в немалой степени способствовали ньюдилеры — неолибералы, сторонники и соавторы нового государственного курса, сплотившиеся вокруг президента.

Американские события первой трети ХХ столетия формируют очередную глобальную волну демократизации, стимулируя общественное развитие, определяя его направленность. Т. Парсонс, сосредоточившийся на параметрах общественной эволюции, выделяет три ее главных аспекта: ослабление предписанных рамок, углубление эволюционного процесса, отделившего одну общественную подсистему от другой, и модернизацию механизмов и правил, относящихся к процессам институционализации.

Первый аспект предусматривает ослабление или отказ от ограничений и предписанных рамок ранних цивилизаций. Монархия привела к конституционализму. Аристократия утратила свою политическую власть. Национальные права и обязанности граждан, их представительное управление расширились. Универсальная система законов стала еще более рациональной. Резиденциальные сообщества стали более ассоциативными, значительно менее скованными предписаниями. Религия утратила протекцию истеблишмента, вероисповедания обрели статус добровольных ассоциаций.

Устанавливая ступени исторического развития, которые американский социолог относил к «победам эволюции», Парсонс указывает на продолжение эволюционного процесса, ускоряемого демократической революцией, которая приводит к перестройке и внедрению институционализированных механизмов с целью обновления и рассредоточения власти.

Схематически можно выделить три траектории изменений, касающиеся процессов институциональной модернизации политического пространства:

— институционализация процедурных правил, облегчающих процессы голосования;

институционализация, которая стимулирует «приближение населения к участию в демократическом образе правления»;

институционализация возможности участия взрослого населения в принятии коллективных решений.

Все три вектора институционализации, обозначенные Парсонсом, обретают жизненную достоверность в США и странах Западной Европы. Проникая в разные сетевые конструкции, названные параметры осваиваются институтами коллективного действия, приобщая членов социальной общности не только к более сложным политическим смыслам, идентичностям правового, гражданского участия, но также и к позициям властного департамента. Тем самым реализуются процессы обновления и рассредоточения власти, сопутствующие и соответствующие, как справедливо полагал Парсонс, демократическому образу правления.

Из инноваций организационно-хозяйственных, социальных и политических естественным образом выстраиваются новые комбинации функций и факторов, то возникающие, то затухающие. Тем не менее подобные инновации закрепляются в той или иной сфере, вытесняя рутинные действия и стимулируя процессы модернизации.