Институциональный анализ и Россия

Политическая и экономическая эволюция нашей страны за последнюю четверть века в полной мере подтверждает основные выводы институционального направления в политической науке.

Во-первых, явный провал демократического транзита и сопутствующих ему проектов — перехода к подлинному федерализму, утверждения независимого суда, становления дееспособного гражданского общества и т. п., — во многом был запрограммирован историческим опытом России, ее неспособностью и неготовностью избавиться от институционального наследия прошлого. Стихийное и непрерывное воспроизведение одного и того же типа властных отношений — некоторые авторы именуют его «русской системой», — характеризуемого патологическим сплавом власти и собственности, поддерживаемым единоличной властью, которая остается, по сути, самодержавной независимо от типа политического режима, влечет за собой параллельное существование двух управленческих систем. В первой из них представлены институты в том смысле слова, какой и является единственно верным: это более или менее стабильные и более или менее соблюдаемые правила социальных взаимоотношений, которые, собственно, и позволяют пока именовать Россию демократической и рыночной страной. Но одновременно наличествует еще одна, неформализованная система управления, всецело базирующаяся на произволе узкого круга акторов, которые в силу сложившихся обстоятельств доминируют на политической арене. Она, разумеется, блокирует вызревание институтов, которые в потенции могли бы ее ограничить или даже упразднить.

Во-вторых, отечественный опыт подтверждает тезис о том, что проведение институциональных преобразований не инкрементным, но спонтанным образом негативно сказывается на развитии социума, на долгие десятилетия лишая его прочных и эффективных институтов. По степени и глубине разрушения социальной ткани русская революция 1917 года не имела прецедентов в истории. Более того, в силу принципа “path dependence ”она и сегодня, по прошествии без малого ста лет, продолжает предопределять многие аспекты политического, социального и даже экономического развития России. В том, что выстроенная большевиками после произведенного ими государственного переворота система поведенческих и ценностных норм, принципов, установок жива и поныне, 62 можно убедиться на примере весьма терпимого и «понимающего» отношения преобладающей доли нынешних россиян к сталинскому террору. Институциональная преемственность между коммунистической и посткоммунистической Россией столь же наглядно прослеживается и в функционировании государственно-бюрократического аппарата в нашей стране, неизменно отдающего государству и государственным интересам приоритет при сопоставлении с благом отдельной личности.

В-третьих, стремление выстраивать политические институты, отталкиваясь от сиюминутных потребностей тех или иных политических акторов, также проявило на нашей почве свою крайнюю пагубность. Правила «политической игры», которые были заданы ныне действующей Конституцией 1993 года, разработанной и адаптированной под запросы одного, пусть и достаточно сильного, политического актора, отнюдь не выглядели равнодействующей интересов наиболее значимых социальных и политических групп. Отсутствие же в институциональной ткани элементов консенсуса влечет за собой неизбежную внутреннюю нестабильность системы, чреватую в будущем серьезными потрясениями и, следовательно, новым витком прерывания институциональной преемственности.