Расширение понятия безопасности

Вместо постоянного наращивания силы неореализм делает акцент на необходимом уровне безопасности государства. Безопасность трактуется в относительном смысле: государства стремятся обеспечить лишь такой уровень силы, который позволяет выжить. Лишь самые мощные государства могут позволить себе односторонние действия, поэтому в деле обеспечения безопасности для большинства стран есть поле для сотрудничества, хотя и ограниченного. Не все неореалисты в точности разделяют эту точку зрения, потому что относительную безопасность можно при желании представить как абсолютную.

В годы холодной войны в понятии безопасности превалировала военная составляющая в виде сдерживания советского блока и предотвращения глобальной ядерной войны. Одним из первых о необходимости расширительного толкования понятия безопасности заявил Ричард Ульман в своей статье «Переопределяя безопасность», вышедшей в свет летом 1983 г.. Но в момент наиболее острого противостояния СССР и США она не обратила на себя внимания. В работе автор утверждал, что узкое формулирование понятия безопасности приводит к негативным последствиям. Государства концентрируются лишь на военной угрозе и не учитывают другие проблемы. Это приводит к тотальной милитаризации международных отношений и тем самым снижает международную безопасность.

По определению Ульмана, «угроза национальной безопасности есть действие или следствие событий. Во-первых, оно угрожает в течение короткого промежутка времени радикально ухудшить качество жизни населения государства; во-вторых, угрожает существенно сузить политический выбор для правительства или для частных и неправительственных субъектов (личностей, групп людей, корпораций) внутри госу - дарства»309. Первый пункт позволяет добавить к угрозам безопасности самый широкий спектр невоенных составляющих. Второй примечателен тем, что предполагает стратегию, нацеленную на обеспечение свободы действий США на международной арене. Речь идет о торговле, движении инвестиций, технологическом и научном обмене, распространении американской культуры и ценностей. Состояние несвободы в указанныз аспектах расценивается как угроза национальной безопасности.

Окончание холодной войны обозначило перемены в толковании проблем безопасности. Нет ничего неожиданного в том, что ее военная составляющая меняется по мере совершенствования систем оружия и новых способов ведения боя. К примеру, в 1990-х гг. появился термин «информационная безопасность» и «информационная борьба» в специфически военном значении. Более важно обратить внимание на расширение содержания за счет принципиально новых угроз. Кроме военного блока (hard security), стали выделять невоенный (soft security). Исходя из масштабов и последствий, стали говорить о глобальном измерении безопасности. Сюда относят такие угрозы, которые требуют усилий по нейтрализации уже не одного государства, пусть и самого сильного, а многих.

В этом новом качестве безопасность опирается на сотрудничество государств, тогда как в традиционном понимании национальная безопасность достигалась односторонними действиями в условиях соперничества. Расширительное толкование безопасности порождает дополнительные трудности практического плана. Они вызваны тем, что государственные структуры, отвечающие за безопасность США, по-прежнему более ориентированы на военный спектр угроз.

Включение в понятие безопасности невоенных угроз не снимает проблемы ядерной войны. Тенденция к распространению ядерного оружия и ликвидации жесткой системы контроля со стороны двух сверх-

держав за испытаниями, управлением и хранением ядерных зарядов создают угрозу его непредсказуемого применения. Последствия могут коснуться многих стран самым катастрофическим образом. Распространение современных технологий в условиях глобализации расширяют круг государств и негосударственных акторов, которые могут овладеть различными видами оружия массового поражения.

Из невоенного блока к угрозам безопасности стали относить изменения и деградацию окружающей среды. Они вызваны загрязнением и ухудшением плодородия почв, хищническим использованием некоторых видов ресурсов, неурегулированностью их совместного использования, техногенными и иными экологическими катастрофами. Достаточно условное разделение ресурсов на восполнимые и невосполнимые привело к парадоксальному положению. Если резервам нефти и газа уделяется повышенное внимание и ведутся поиски заменителей, то эксплуатация таких ресурсов как почва, лес, рыба превосходит допустимые пределы.

На фоне увеличения разрыва в благосостоянии стран Севера и Юга проблемы окружающей среды способны вызвать конфронтацию государств. Дело усугубляется тем, что, как утверждают американские специалисты, глобальные природные изменения (потепление, образование озоновых дыр) происходят нелинейно и могут однажды закончиться скачкообразным изменением всей среды обитания человека. Их трудно предсказать по времени, характеру, масштабам и последствиям. Деятельность человека уже привела к значительным изменениям в атмосфере, генетическом аппарате организмов и растений, кругообороте химических веществ в океанах и атмосфере.

В годы холодной войны проблемы экологии не имели для неореалистов особого значения. Только в конце 1990-х они заговорили о синтезе экологической и политической мысли в виде «экополитики». Причины деградации окружающей среды все чаще связываются с увеличением вероятности вооруженных конфликтов, с выяснением роли государства и негосударственных субъектов в политике, с условиями многостороннего сотрудничества на региональном и глобальном уровне.

В понятие безопасности включают неуправляемые миграции из экономически слабо развитых стран Азии и Африки вследствие быстрого роста населения. Они обостряются на фоне проблемам деградации окружающей среды. Развивающиеся страны обычно не имеют достаточных материальных, финансовых и научных ресурсов для регулирования природопользования, и потому быстрое истощение ресурсов сопровождается социально-экономическим кризисом. В свою очередь, в странах, принимающих мигрантов, меняется этнический баланс, что также чревато ростом нестабильности, вызывая перегрузку экономики, ксенофобию и национализм.

Возможность мобилизации националистических настроений той или иной окраски (этнической, религиозной, языковой) для разжигания массового насилия тоже составляет угрозу безопасности. Причем агрессия может направляться как внутрь страны, так и вовне. Этот фактор с новой силой проявился после окончания холодной войны. Под агрессивным национализмом понимают стремление общественной группы (или государства), обладающей языковой и историко-культурной идентичностью и объединенной идеей борьбы за свое процветание путем отделения от остального общества (другого государства). В ближайшей перспективе он в большей мере грозит менее развитым странам, где этнические меньшинства не имеют государственности, но в то же время их права ущемлены.

Национализм вызывает особые опасения. Хотя в XX в. он и не был непосредственной причиной войн, его использовали для разжигания и эскалации конфликтов, увеличивая потери воюющих сторон. К этой проблеме примыкает культурная экспансия со стороны наиболее могущественных государств в виде навязывания своих ценностей, языка, политической и общей культуры. Такая политика рассматривается многими странами как проявление агрессии, как угроза их культурной идентичности и вызывает волну встречного национализма и ксенофобии.

Особый резонанс проблемам безопасности в США придала атака международных террористов 11 сентября 2001 г. Помимо расширения географии, укрепления финансовой и организационной инфраструктуры произошли изменения в методах, мотивах и последствиях террора. К уже известным угонам самолетов, захватам заложников, бомбам появилась угроза так называемого «терроризма катастроф». Сюда относят атаки с помощью оружия массового поражения; разрушение компьютерных сетей, которые обеспечивают жизнеобеспечение общества; угроза политикам и важнейшим институтам государства.

Террор становится более жестоким и приводит к массовым жертвам. Если прежде преобладали политические мотивации, и акции носили направленный и локализованный характер, как в Ирландской республиканской партии, то теперь мотивы трудно поддаются рациональному анализу. Они меняются от мессианства и мученичества за веру до слепого мщения окружающему миру. Терроризм катастроф выделяют из чисто военного спектра угроз в особую статью, требующую комплексного решения, как видно из существенного пересмотра системы обеспечения внутренней безопасности США и создания соответствующего министерства .

Значительное место в дискуссиях об источниках угроз региональной и глобальной безопасности занимает тема государств-изгоев (rogue states). Государства, нарушающие сложившиеся нормы и правила, которые устанавливаются ведущими державами, были и в прежние времена. Американские исследователи относили к ним Советскую Россию, а затем государства оси «Берлин-Рим-Токио». В годы холодной войны в эту категорию по разным причинам попадали ЮАР, Израиль, Южная

Корея, Тайвань. Статус изгоя не вечен, и поражение или вовлечение в сферу влияния более сильного государства способно вернуть государство в нормальную орбиту отношений. Обе супердержавы использовали государства-изгои и террористические организации в своих политических целях, поддерживали диктаторские режимы в борьбе друг против друга. Тем самым США и СССР помогали появлению и укреплению многих современных экстремистских организаций и режимов.

По критериям американских экспертов, современные государства - изгои отличает поддержка международного терроризма, стремление завладеть оружием массового поражения, относительная изолированность от остального мира, нежелание действовать по нормам либеральной демократии. Они создают угрозу даже своим бывшим патронам. Такие режимы признаются «диктаторскими», что на практике может соответствовать авторитарному или тоталитарному режиму, а то и просто политической форме, отличной от либеральной демократии. Им приписывают несогласие со сложившимся статус-кво, стремление расширить свои границы за счет соседей, в том числе силой. Государства-изгои признаются потенциально склонными к экспансионизму.

Очевидно, что критерии отнесения государства к разряду изгоев довольно расплывчатые. Скажем, поддержка терроризма, наличие оружия массового поражения и намерений по его применению может быть приписана другому государству без достаточных оснований, как это было сделано Соединенными Штатами в отношении Ирака в 2003 г.

В последние годы США относили к «оси зла» Северную Корею, Ливию, и Ирак (до свержения режима Саддама Хусейна), а «претендентом» попасть в список считается Иран. За определенные уступки госдепартамент США может и снимать этот статус, как в случае Сирии и Кубы. Половинчатый статус государств-изгоев имели Афганистан после прихода к власти режима талибов и Югославия при правлении Слободана Милошевича. Дополнительная опасность от таких государств состоит в том, что они помогают друг другу оружием, технологиями, укрытием и подготовкой боевиков. Очевидно, этот список легко может быть пересмотрен в соответствии с политическими предпочтениями

США. Ибо многие государства имеют территориальные проблемы, многие ведут гражданские войны разной интенсивности или находятся на грани военного конфликта.

В США считают, что Россия и Китай по-прежнему поддерживают современные государства-изгои, но в основном из коммерческих и геополитических соображений, а не идеологических, как прежде. Отчасти этому способствуют сами США, когда пытаются вовлечь изгоев в диалог, тем самым создавая прецедент легитимности отношений с ними. Так или иначе, идеальным путем «замирить» изгоев американские специалисты считают возврат к политике «клиентизма» , что, конечно, не исключает применения против них военной силы.

Проблема в отношении государств-изгоев видится в том, что они не являются маргинальным явлением. По данным госдепартамента США, для таких стран характерны довольно устойчивые режимы и политические лидеры. Процесс глобализации способствует разделению международной системы по уровню благосостояния и создает дополнительную почву для увеличения числа изгоев за счет беднейших стран.

Еще одним источником угрозы безопасности считаются государства-неудачники» (failed states), или несостоявшиеся государства. К ним относят неустойчивые режимы, которые не способны контролировать политическую ситуацию в стране: Сомали, Руанду, Сьерра-Леоне, Либерию, Афганистан. Анархия, продолжительный внутренний конфликт приводят к власти диктаторов, опирающихся на террор и страх, порождают массовое насилие, войны, а также потенциальных исполнителей для международного терроризма. Проблема несостоявшихся государств тоже ставит США перед выбором между односторонней и многосторонней политикой. Как в случаях с терроризмом и государствами - изгоями, здесь ставка делается на односторонние действия. Привлечение международных организаций неореалисты считают полезным до тех пор, пока они действуют под руководством и в интересах США. Другой довод в пользу многосторонних действий — снижение антиамериканизма за счет разделения ответственности с другими странами.

Особенность указанных угроз международной безопасности состоит в том, что они очень динамичны. Их масштаб и последствия способны колебаться от регионального до глобального уровня, а односторонние действия или бездействие часто не спасают от негативных последствий.

Альтернативы концепции баланса сил

Из теории Кеннета Уолтса следует, что баланс сил как политика не является универсальным инструментом: государства могут стремиться к превосходству или к подчинению более сильному. Теория циклов и теория гегемонистской стабильности обращают внимание на особый тип баланса сил, понимаемый как состояние относительной стабильности в условиях доминирования одного государства. Принципиально это не отменяет тезиса Уолтса о политике баланса сил как преобладающей в анархичной структуре, хотя структурная теория довольно часто противопоставляется той же теории гегемонистской стабильности как противоречащая ей. Сторонники этого мнения не учитывают различие баланса как политики и баланса как состояния стабильности, поэтому противопоставление не является концептуальным.

Часть неореалистов, которые идут по пути развития «линии Уолт - са», стремятся уточнить его тезис о том, что политика баланса сил является наиболее предпочтительной, если иметь в виду действие структурных сил на государство. Для этого они рассматривают такой предел в распределении силы, когда государство может считать себя в относительной безопасности. Тогда политика баланса сил перестает быть неизбежной. Исходя из этого, Стефен Уолт вместо баланса сил предложил развернутое понятие баланс угроз (balance of threat) в качестве главного механизма международной политики. Угроза формируется несколькими факторами, в которые, кроме распределения силы, следует включать географическую близость, наступательный потенциал противника и агрессивность его намерений. По Уолту, особый вес имеют намерения, которые проявляются в его внешнеполитическом курсе. Сила противника лежит в основе восприятия угрозы, однако понятия «сила» и «угроза» не совпадают, так как последнее является идеальным отражением первого. Таким образом, государство добивается достижения баланса не только против силы, но и против угроз.

Стефен Уолт утверждает, что если таким образом переформулировать концепцию баланса сил, расширятся объяснительные возможности структурной теории Кеннета Уолтса. Можно изучать, как создаются военно-политические альянсы, как большие и малые государства выбирают себе союзников и покровителей. Альянсы являются одним из средств, компенсирующих внешние угрозы государству (помимо мобилизации и наращивания собственной мощи). При этом возможны две тактики. Собственно балансирование (balancing) означает, что государство объединяется с более слабым союзником против сильного соперника. Так Уинстон Черчилль объяснял континентальную политику Великобритании на протяжении нескольких сот лет, такие же соображения высказывал Генри Киссинджер, говоря о необходимости сближения с Китаем для противостояния СССР. К тактике подчинения более сильному (bandwagoning) чаще прибегают в случае угрозы намного превосходящего противника. Именно таким образом предостережения СССР в адрес Норвегии и Турции не вступать в НАТО были восприняты как угроза и подтолкнули эти страны как раз в противоположную сторону

Для более точного понимания, как выбирается тактика международной политики, Стефен Уолт предлагает иметь в виду совокупность всех факторов, которые формируют угрозу:

□ Совокупная мощь (aggregate power) государства в самом широком смысле. Чем она больше, тем большая потенциальная угроза существует для других государств. Элементы мощи при необходимости преобразуются в военную составляющую. Отсюда следует ключевое положение в стратегии США — не допускать появления государства, способного контролировать сравнимые ресурсы.

□ Географическая близость. Поскольку с удалением от собственной территории возможности силового воздействия снижаются, государства обращают больше внимание на угрозы со стороны соседей, чем удаленных стран.

□ Наступательная мощь (offensive power) — часть совокупной мощи, которая непосредственно мобилизуется для выполнения военных задач. Она выражается в способности нанести ущерб территориальной целостности и суверенитету другого государства с приемлемыми издержками.

□ Агрессивные намерения государств, которые находят проявление во внешней политике. Они имеют весьма важное самостоятельное значение, так как даже при относительной слабости потенциального агрессора способствуют созданию альянсов против него. Как считает Уолт, восприятие Соединенными Штатами политики ливийского лидера Муаммара Каддафи как угрожающей привело к организации довольно широкой военнополитической коалиции из стран Европы и Африки, а затем и бомбовым ударам авиации по Ливии в 1986 г.323

По Уолту, тактика балансирования носит более регулярный характер и обеспечивает более стабильную международную обстановку, потому что она не увеличивает потенциал источника угрозы. При определенных обстоятельствах государства все же к прибегают к вынужденному союзу с источником угроз. Это происходит, когда слабое или изолированное государство хочет избежать поражения от более сильного врага, и нет надежды на союзников. Либо если в ходе войны данное государство оказывается на стороне терпящих поражение.

Анализ соотношения сил на мировой арене в середине 1980-х гг. привел Уолта к выводам, что положение США весьма стабильно, в то время как стратегия СССР в перспективе ведет его к упадку. США и союзники в абсолютном выражении превосходили советский блок по важнейшим показателям (ВНП, население, численность армии, военные расходы). СССР, который в биполярном мире с необходимостью придерживался политики балансирования, компенсировал экономическую слабость значительно большей долей расходов на создание вооружений, в основном наступательных. Соответствующий характер носила и военная доктрина, чему объективно способствовало географическое положение с протяженными сухопутными границами.

В отношении ближайших соседей СССР проводил политику либо доминирования, либо угрозы. США, наоборот, сохраняли дружеские отношения с ближайшими соседями, Канадой и Мексикой. СССР открыто

поддерживал леворадикальные движения в русле идей мировой революции, подавлял военной силой сопротивление советским режимам в Восточной Европе. Это вело к изоляции и политическому ослаблению советского блока изнутри. В результате европейские и азиатские соседи воспринимали СССР как источник военной угрозы, и потому чаще искали союза с более сильными США, а не наоборот, как можно было ожидать, следуя «чистой» логике баланса сил. СССР добился относительно большего успеха вдали от своих границ, в «третьем мире», где поддерживал антиколониальные движения и неприсоединившиеся страны, а США применяли военную силу против тех, кто пытался занять нейтральные позиции.

Исходя из интерпретации событий в рамках теории альянсов, Уолт считал необходимым смягчить стратегию в конце 1980-х гг., отказавшись от ее черно-белого видения, столь характерного для президентства Рональда Рейгана. Доводы Стефена Уолта сводились к следующему:

□ Поскольку большинство великих держав на стороне США, можно более мягко реагировать на политические события.

□ США следует уделять меньше внимания наращиванию своей военной мощи в силу достигнутого значительного экономического отрыва от СССР. Полезнее сосредоточиться на более эффективном использовании общего потенциала.

□ Следует отказаться от порочной логики послевоенных лет в отношении союзников. Вместо того, чтобы всеми силами удерживать союзников, как бы они не перешли на сторону противника, лучше снизить военное вмешательство на периферии. Тем самым будет только повышаться доверие к политике США.

□ Не нужно преувеличивать надежность союза со странами «третьего мира» или принуждать их к «стратегическому консенсусу», направленному против СССР. Эти страны гораздо более озабочены региональными угрозами, а не отношениями между супердержавами.

□ Внимание к левым силам в «третьем мире» должно быть ослаблено, так как коммунистические лидеры и режимы показали свою идейную разрозненность и склонность к внутренним конфликтам (Тольятти, Тито, Мао, Пол Пот). Они не имеют будущего.

□ Нужно отказаться от мысли, что торговля оружием создает политических союзников, а увеличение военной помощи укрепляет контроль над государствами.

□ Внутренние проблемы экономического характера должны стать приоритетными для США. Среди международных задач важными следует считать лишь те, которые непосредственно связаны с процветанием Америки. «Внешние события влияют на мощь, а внутренние условия ее создают» .

В определенной мере идеи Уолта получили практическое воплощение, начиная с 1987-89 гг., когда Рейган отчасти утратил контроль над внешней политикой, а относительно большим влиянием стали пользоваться умеренные представители президентского окружения, такие как Колин Пауэл. Советское руководство с пониманием отнеслось к предложению о взаимном снижении угроз. Только «архитекторы перестройки» в духе либерализма не учли, что баланс интересов опирается на баланс сил, а не замещает его. «Процесс пошел», как говаривал Михаил Горбачев, начиная с укрепления мер доверия между СССР и США, переговоров о сокращении и контроле над стратегическими вооружениями. Далее под устные обещания президента США Джорджа Буша - старшего о нераспространении НАТО на восток Горбачев вывел советские войска из Восточной Германии. Снижая военный потенциал и отказываясь от политической конфронтации с Западом, Горбачев надеялся на такие же ответные меры. Но США не выполнили обещание по НАТО, которое не имело юридической силы. Российское посткоммунисти - ческое руководство действовало просто в русле односторонних политических уступок почти до середины 1990-х гг., но тоже не получило ничего взамен.

Бытует мнение, что продолжение расширения НАТО на территорию бывших советских республик не укладывается в концепцию баланса угроз. Но ведь это касается восприятия угроз из России. При ее слабости США вовсе не обязаны учитывать российские интересы. Сама идея баланса угроз появилась для обеспечения разумного компромисса между США и СССР в совершенно конкретных условиях, и она не является универсальной. Как показывает практика, логика баланса угроз может применяться к партнеру, способному на серьезный вызов США.

Если же исходить из более либерального прочтения концепции баланса угроз, то следует предположить, что от внешней политики доминирующего государства зависит, насколько другие государства будут стремиться скомпенсировать увеличивающийся дисбаланс сил. Современные США могли бы предотвратить скатывание к новому глобальному противостоянию, если их политика не будет восприниматься как угрожающая безопасности других. В отношении России и Китая это означало бы переход от сдерживания к интеграции. Отсюда следует и то, что господство США в мировой политике может продлиться дольше, чем предсказывают сторонники баланса сил, и объяснение, почему переход от биполярной системы к многополярной совершается без столкновения великих держав.

Другая концепция, связанная с обеспечением безопасности, предлагает вместо баланса сил использовать баланс нападения и обороны (offense-defense balance)229. Она учитывает возможности и борьбы, и сотрудничества. Созвучно условию гегемонистской стабильности Гил- пина, баланс определяется как отношение издержек по завоеванию территории к издержкам по обороне. Рассуждения предполагают предварительное разделение систем оружия на наступательное и оборонительное. Условием мира становится ситуация, когда оборона выгоднее нападения.

Преимущество этой концепции видится двояким. Во-первых, баланс может быть количественно измерен. Во-вторых, появляется возможность связать с его помощью общую и собственно военную мощь государства. Отсюда можно выбирать предпочтительную стратегию (оборона, сдерживание или нападение), а также достаточный уровень военной мощи государства на каждый из этих сценариев. Правда, адекватность количественных оценок многими оспаривается из-за трудности точно предсказать исход войны.

Дилемма безопасности формулируется следующим образом: когда издержки нападения оцениваются как более низкие по сравнению с обороной, повышается вероятность войны. Если в данный момент выгоднее нападение, тогда два государства с равными силами не могут быть в равной безопасности, что провоцирует обоюдное наращивание сил, гонку вооружений, а в перспективе ведет к войне. Даже если государство ищет безопасности, для него остается притягательной идея превентивного удара по противнику. Выгодность нападения провоцирует дипломатию с позиции силы, политику по принципу де-факто и ошибочные выводы о противнике, которые в определенных обстоятельствах тоже приближают войну.

Когда же государство из соображений выгоды начинает вкладывать средства в оборону, оно не уменьшает безопасности своих оппонентов. Становится возможным одновременное укрепление обороны многих стран при общей стабилизации отношений. Создаются условия для сотрудничества и снижается угроза нападения. Относительно слабые государства могут сделать нападение более сильных противников неприемлемым, если победа достанется им слишком высокой ценой.

Основные факторы, которые влияют на баланс обороны и нападения, оцениваются количественно и включают в себя:

□ Военно-технологическое развитие. Оно состоит из показателей мобильности вооруженных сил, огневой мощи, защищенности, систем снабжения, коммуникаций и разведки.

□ Особенности географического положения. К ним относят удаленность от противника, наличие рек, гор, лесов, пустынь, других особенностей местности, которые могут затруднить выполнение боевой задачи.

□ Военный потенциал. Он измеряется не только в абсолютных цифрах о количестве войск, но и в доле этих сил на единицу пространства, обычно фронта боевых действий.

□ Национализм. Подразумевается готовность населения к жертвам в военное время и лояльность к значительному росту военных расходов — в мирное.

□ Совокупная мощь государства. Она возникает как сумма собственных резервов плюс резервы завоеванных территорий. Совокупная мощь особенно актуальна, если государство-агрессор не рассчитывает только на собственные силы, как Германия во время Второй мировой войны.

В конкретно-исторических обстоятельствах значимость указанных факторов меняется. К примеру, географическое положение в XIX в. было гораздо важнее, чем в XX в., когда коммуникации и средства доставки современного оружия «сократили» расстояния. Некоторые исследователи связывают выбор наступательной или оборонительной стратегии и природу альянсов. В соответствии с этой точкой зрения, государство, следующее в фарватере сильного, склонно к агрессивной политике под флагом влиятельного «патрона», а балансирующее — к оборонительной.

Концепция баланса нападения и обороны выгодно отличается от баланса сил своей конкретностью и возможностью количественных оценок. Она весьма популярна в прикладных исследованиях по военной стратегии, военному сотрудничеству, контролю обычных вооружений. В то же время концепция баланса имеет ограничения.

Во-первых, обычно она используется лишь для анализа двусторонних государственных отношений, а не международной системы в целом, и учитывает узкий спектр политики. Поэтому ее можно рассматривать как конкретизацию баланса сил для нужд военно-стратегических исследований, но не как полную замену этой категории в теории международной политики.

Во-вторых, тезис о том, что укрепление обороны не уменьшает безопасности других государств, не стоит абсолютизировать, так как на практике укрепление обороны происходит далеко не одновременно и не симметрично. К примеру, если бы США удалось создать национальную систему противоракетной обороны в полном объеме и обеспечить неуязвимость страны от ракетно-ядерных ударов, следовало бы ожидать, что политические оппоненты попытаются создать новые наступательные системы оружия для прорыва «ядерного щита». Иначе создается ситуация безнаказанности для того, чья оборона надежнее. Кроме того, американские военные аналитики считают, что в войнах недалекого будущего деление на оборону и нападение станет весьма условным из-за скоротечности боевых действий, высокой маневренности и большой глубины ударов.

В-третьих, как справедливо замечают сами авторы концепции, в конкретных случаях не всегда возможно четко разделить вооружения на оборонительные и наступательные. Тогда логика баланса-обороны и ее инструментарий в значительной мере теряют свою актуальность.