Соотношение власти и силы

Понятие «сила» тесно связано с понятием «власть», и в политологической литературе они нередко используются как взаимозаменяемые. Для последнего в греческом языке используется слово arche, имеющее два значения: «суверенитет» и «начало». Его глагольная форма имеет два значения: «править» и «начинать». Значения производных слов подчеркивают главенство, первенство, начало. Этимология «власти» проникнута идеей движения, первого толчка. В латинском языке «власть» (potestas) обозначает способность, обладание достаточной силой (potencia) для осуществления какой-либо деятельности. Здесь акцент ставится не столько на источнике, сколько на субстанциональной основе — силе. В английском языке термин «power» используется для обозначения и силы, и власти, что приводит к смысловой неоднозначности. «Power» имеет еще ряд значений: государство (держава); способность действовать; официальный авторитет, мощь или право; обладание авторитетом, влиянием, контролем над другими. Даже беглый взгляд на этимологию показывает, что понятие власти многомерно, как и ее проявления в обществе.

В современном научном лексиконе «власть» имеет много значений, среди которых: обладание ресурсами, способность совершить что-либо с помощью необходимых средств, способ контроля при конфликтности интересов субъектов политики, влияние действием на кого-либо, возможность заставить кого-либо сделать то, что по своей воле он бы не сделал. Кроме того, «власть» часто употребляется для обозначения универсального отношения, применимого к самым разным сферам общественных отношений: межличностных, семейных и т. д. Это затрудняет понимание собственно политической сущности власти.

Власть и сила как категории разрабатывались еще до возникновения ТМО — в рамках философии, философии политики, социологии, политологии, психологии. В американской политической науке сложилось несколько подходов к определению власти. Первый из них, так называемый конфликтный, связан с именем Макса Вебера, который называл властью навязывание воли с одной стороны, и подчинение — с другой. Причем навязывание происходит вопреки возможному сопротивлению. Власть определяется как принадлежащая субъекту (его атрибут). Другая точка зрения, интеграционная, принадлежит американскому социологу Тэлкоту Парсонсу. Он трактует власть как отношение, возникающее в социальных системах, которое главным образом регулирует, приводит в равновесие, интегрирует жизнь общества через различные институты, то есть реализует коллективные цели. Для социологов и политологов обладание властью означает способность политического влияния, которое реализуется через участие в принятии решений. При этом они обращают внимание на два аспекта, рациональный и личностный.

В отечественной литературе высказывается справедливое мнение, что подходы и Вебера, и Парсонса вполне оправданы, но ни один из них в отдельности не является достаточным. Один акцентирует внимание на «власти над», направленной на ограничение, другой на «власти для», обеспечивающей саму возможность совместной деятельности субъектов политики. Власть является тем и другим одновременно. Нельзя сказать, что представители западной политической мысли совершенно не учитывают этого обстоятельства, но в желании уйти от внутренне противоречивого определения они стремятся выбрать одно из значений, а потому продолжают вести споры, какая же из точек зрения более правильна.

Попытки ряда авторов примирить на философском уровне «власть для» и «власть над» опираются на гегелевский принцип диалектического анализа. Они основаны на признании того, что власть сама по себе содержит противоречие, потому что совместная деятельность субъектов политики происходит при несовпадении их интересов и возможностей.

Поэтому категория власти с необходимостью отражает внутреннюю противоречивость явления, которое она раскрывает.

В философии политики представлена и «пессимистическая» точка зрения на проблему определения понятия власти. Она опирается на принцип так называемой «сущностной оспариваемости». Оспариваемость связана с тем, что содержание научного понятия неизбежно включает в себя идеологическую и ценностную составляющую. Именно таким понятием некоторые ученые, вслед за Стивеном Луксом, считают власть. Они ставят под вопрос саму возможность выведения объективного определения этого термина.

Разграничение «власти» и «силы» можно обнаружить в книге Парсонса «Социологическая теория и современное общество». Оно следует из обобщенного определения, которое описывает власть как центральную, связующую категорию в анализе политики. «Власть понимается как аналогичный деньгам посредник, циркулирующий внутри того, что называется политической системой, но также вполне ощутимо перемещающийся и за ее пределы во все другие... подсистемы общества», превращаясь там в соответствующего посредника. В экономической сфере это деньги, в общественной — влияние. «Власть является обобщенной способностью обеспечивать выполнение связывающих обязательств..., когда обязательства легитимированы их соответствием коллективным целям и где на случай непокорности предусматривается презумпция принуждения силой» .

Власть существует постоянно, если она превращается в явление всеобщее, универсальное, некий символ, подобно тому, как в экономике золото становится символом денег вообще. Символы политической власти — это ресурсы насилия и легитимность их применения. Другими словами, о существовании власти можно говорить, когда из разовых актов проявления власти складываются регулярные властные отношения между субъектами политики. Они включают до известной степени добровольное подчинение и опираются на нормы морали и права, а также на легитимное вооруженное насилие. Власть подразумевает, что субъект политики владеет определенными ресурсами, силовыми и иными (например, деньги, религиозные настроения, экономические и политические санкции, информация), которые могут быть использованы для реализации власти. Но власть не сводится к ресурсам или к актам их применения, а вырастает на определенном этапе, когда она становится универсальным отношением между субъектами политики.

Сила выступает как один из возможных способов осуществления власти. «Сила — это способ (way), но отнюдь не обязательное средство (mean), с помощью которого один элемент системы социального взаимодействия может осуществлять воздействие на другой». Сила означает, что объект «подвергается воздействию физическими средствами, чтобы отвратить его от совершения чего-то нежелательного..., или чтобы наказать его.., или чтобы «символически» продемонстрировать способность... контролировать ситуацию». Иногда власть достигает своей цели уже самой возможностью, или потенциалом воздействия: власть, сила как действие и силовой потенциал выступают как тождественные. Важно заметить, что физическое воздействие сопутствует политическому насилию, но не обязательно.

Элемент добровольности в поведении подвластных, основанный на необходимости соблюдать «правила игры», создает условия для того, чтобы применение силы как инструмента власти теряло со временем актуальность. Развитие общества от догосударственных форм до современных либеральных демократий сопровождалось постепенным усложнением политических процессов и появлением новых отношений между субъектами политики. Сила как осуществление власти все более выступает наряду с ненасильственными формами. В то же время было бы упрощением считать, что развитие политических институтов и норм демократии делают силу анахронизмом и абсолютизировать данную тенденцию. Власть подвержена эрозии по тем или иным причинам, поэтому принуждение силой может быть востребовано для восстановления и укрепления власти в случае кризиса, для очищения общества от негативных явлений (терроризм, наркобизнес, сепаратизм, и т. д.)

Некоторые авторы считают, что четкой грани между насильственными и ненасильственными формами властвования нет, они сосуществуют в политике как некий континуум. Как следствие, смешивается силовое и несиловое влияние. Например, предлагается рассматривать политическое насилие в трех видах: собственно насилие, компромисс и убеждение. Можно согласиться с проблемой определений, но выстраивание столь разных понятий в одну смысловую линию вряд ли оправдано.

Здесь необходимо еще раз упомянуть Стивена Лукса, работы которого «подогрели» дискуссии на данную тему. Он включил в понятие власти не только поведенческий аспект (воздействие), но и манипулирование над ценностями и убеждениями подвластных. Принуждение может происходить и без явного конфликта сторон, когда объект власти не в силах сопротивляться воле власть имущих. Например, когда подвластные не осознают своих интересов, либо их сознание целенаправленно изменяют в нужную сторону, либо у них формируются такие предпочтения, которые предотвращают недовольство существующим порядком. Лукс считает такое проявление власти наиболее изощренным, тонким и эффективным, а потому актуальным. Но если конфликт интересов не всегда осознается, то теряется и грань между насилием и ненасилием.

Сторонники дифференцированного подхода к терминам силы выделяют несколько видов ненасильственного воздействия: господство, убеждение, авторитет. Несиловые формы власти отличаются тем, что не предполагают привлечение дополнительных ресурсов, чтобы приспособить, «конвертировать» их для принуждения. Господство означает, что субъект политики добивается контроля через существующие регулярные отношения и функции, от которых зависят нижестоящие участники иерархии властных отношений. Чем выше положение субъекта политики в иерархии, тем большей властью он обладает.

Убеждение опирается на неполитические факторы: привлекательность идей для управляемых, их самоидентификация с власть имущими, наличие харизмы у лидеров. Если силовое воздействие нацелено на изменение поведения субъекта политики и его оценки обстановки, но не предпочтений, то убеждение как раз меняет последние. В результате субъекту политики навязывется нужный выбор.

Наконец, авторитет как форма властвования означает подчинение на основе признания легитимности указаний властей. Легитимность достигается через формальные процедуры или неформальные соглашения в рамках организаций и затем переносится на политических лидеров. Источниками легитимности считают принятие власти в качестве рациональной необходимости, а также систему права, традиции, ценности и харизму лидеров. В сфере международной политики ненасильственные формы власти применяются в дипломатии, что, конечно, не исключает их сочетания с силовыми формами. В особенности это характерно для США, которые придерживаются принципа «голова солдата должна быть видна из-за плеча дипломата».

В политологической литературе встречаются и более сложные толкования взаимосвязи терминов власти. Например, «авторитет», подобно «власти», может иметь несколько значений. Одно из них, как было сказано, связывает авторитет с формой властвования. Другое значение — антитеза насилию, то есть влияние, которое исходит из признания легитимности. Наконец, третья точка зрения полагает, что власть — это только форма авторитета, который является более общим понятием. Объединить их позволяет признание диалектичности связи власти и авторитета. По мнению российского ученого А. Ю.Мельвиля, авторитет продуктивно рассматривать как «самопорождение власти»: власть и создает авторитет, и создается им. На практике делегирование власти представителям (элите), выступает как противовес несогласованности, распылению власти в массе, которая нуждается в выполнении общественно необходимых действий. «Авторитет оказывается способностью политических лидеров выявлять, концентрировать и усиливать важнейшие моменты общего согласия», для обеспечения которого и существует власть. Власть нуждается в завоевании и поддержании авторитета, чтобы укрепить себя.

В принципе, подобным образом можно рассуждать о связи силы и власти, силы и убеждения, но тогда категория власти останется размытой. Поэтому, не отрицая диалектичности связи понятий силы и власти, думается, что в данном случае более важным является все же отделение власти как таковой, как универсальной способности, от форм ее реализации, будь то авторитет, сила, убеждение или что-то иное.

Довольно часто встречается синонимичное употребление терминов «власть», «влияние», «авторитет», «контроль», «сила». Их недостаточное разграничение объясняется спорным толкованием соответствующих понятий, отсутствием устоявшихся четких определений. Отчасти эта ситуация порождается тем, что власть трактуется и как некий потенциал, и как его реализация в той или иной форме. В то же время в английском языке существительное «power» не имеет глагольной производной, и когда хотят подчеркнуть значение власти как отношения, а не владения ресурсами, часто используют «влияние» (influence) и «контроль» (control), которые имеют форму как существительного, так и глагола. В других случаях оттенки значений этих терминов подчеркивают, что властвование носит порой ненасильственный характер. Отсутствие ясной классификации насильственных и ненасильственных форм влияния тоже способствует терминологической путанице.

Рассуждая о категории силы применительно к международной политике, следует вернуться к Карлу фон Клаузевицу. В фокусе его внимания находилась сила как действие в виде войны — «акт насилия с целью навязать свою [политическую] волю противнику». Клаузевиц выделял в вооруженном насилии иррациональный уровень, связанный с человеческими эмоциями и чувствами, что делает невозможным строго теоретический анализ причин войны. Что касается определений, Клаузевиц не разделял такие понятия, как «мощь», «влияние», «сила», ограничившись указанием на взаимосвязь войны и политики. Тем не менее, он отмечает материальные элементы силы, понимаемой как общая мощь государства: вооруженные силы, страна с ее населением и географией, потенциал союзников. Наряду с ними силу составляют морально-психологические составляющие.

У его американского последователя Моргентау сила неразрывно связана с понятием власти. Более того, в обоих случаях зачастую используется один термин «power». Общее определение силы выглядит следующим образом: «Власть может включать все, что устанавливает или поддерживает контроль одного человека над другим. Таким образом, власть охватывает все общественные отношения, которые служат этой цели, от физического насилия до наиболее тонких психологических связей, с помощью которых одно сознание контролирует другое. Власть охватывает господство человека над человеком и тогда, когда его сдерживают моральные соображения и конституционные гарантии, как в западных демократиях, и тогда, когда она [власть] проявляется в несдерживаемой варварской силе, которая находит свой закон ни в чем ином, как в себе самой, и ее единственным оправданием служит ее же увеличение». Будучи свойством власти, сила становится и средством, и целью политики, и потому эти понятия становятся трудноразделимыми: чтобы иметь власть, нужна сила, а сила есть признак власти.

Моргентау использует термин «power» в нескольких значениях: владение чем-либо (территорией); ресурсы как нечто вещное, иногда измеряется в каких-либо единицах; власть и сила как отношение, которое выражается в способности одного субъекта политики влиять на действия другого. Моргентау вслед за Клаузевицем выделял ресурсы или элементы силы. Среди них как материальные, (географическое положение, военно-экономические ресурсы, население), так и идеальные (национальный характер, мораль, жертвенность населения). Идеальный компонент определяется в виде «качества межличностных отношений, которое может быть проверено, указано, но которое не может быть оценено количественно». У Моргентау можно найти контекстное различие между силой как реальным действием и потенциальной силой (мощью). То и другое обеспечивает влияние: «вооруженные силы как угроза или потенциал являются наиболее важным фактором, формирующим политическую силу нации» .

Развернутого определения силы у Моргентау не дано, нет и четкой дифференциации «власти» и «силы». Они выступают как неразделимое целое, некий двуликий Янус. Это обстоятельство можно связать с двумя факторами. Во-первых, есть объективная трудность построения теории, которая бы свела многообразие международных отношений к категории силы. Во-вторых, сыграл негативную роль нарочитый интуитивизм классического реализма. К социологическим и математическим методам Моргентау относился скептически. Вероятно, в определенной мере это тоже повлияло на отказ унифицировать определение категории силы.

Появление ядерного оружия сделало бессмысленным максимальное наращивание силы как средства и цели одновременно, заводя политику постоянного наращивания силы в тупик. В самом деле, этот процесс может закончиться разрушением целей политики вместе с противником. Ядерное оружие не укладывается в рациональный анализ политики. Поэтому Моргентау утверждал, что оно не может считаться средством национальной стратегии. В ядерный век она должна разделиться на два уровня: обычная и ядерная. Мыслить теми же категориями в отношении ядерного оружия, что и в отношении обычного, неразумно. В противном случае политики сталкиваются с четырьмя парадоксами.

Намерение использовать силу, будь то ядерное или обычное оружие, парализуется страхом последствий. Несмотря на то, что СССР и США не один раз находились на грани прямого столкновения, обе стороны избегали применения ядерного оружия. Само его наличие приводит к ситуации, когда ни одно государство не знает, насколько серьезны намерения противника. Как следствие, страх последствий обмена ядерными ударами в известной мере сдерживал использование не только ядерного, но и обычного оружия.

Ограниченная ядерная война невозможна из-за того, что грань между тактическим и стратегическим оружием этого класса достаточно подвижна. Кроме того, военные действия не всегда предсказуемы, а современные войны не делают различий гражданских и военных объектов. Поэтому возрастает риск необратимых последствий из-за случайных ошибок. Бессмысленность гонки ядерных вооружений ведет к постоянным попыткам остановить ее. Полностью защититься от ядерного оружия невозможно, из-за чего концепция обороны превращается в концепцию взаимной угрозы.

Военно-блоковая политика стимулирует распространение ядерного оружия. На практике великие державы стремятся ограничивать распространение ядерного оружия среди своих союзников, чтобы не увеличивать риск глобальной катастрофы. Получается, что один из союзников держит в руках вопрос жизни и смерти остальных участников альянса. В итоге государства становятся заложниками политики лидера и оказываются перед выбором создания собственного ядерного оружия. Так основной принцип Моргентау о непрерывном наращивании силы как смысла международной политики способствовал кризису реализма в его классическом виде.

Однако многие его коллеги и последователи отчасти не были согласны с взглядами Моргентау, отчасти предложили иное видение задач теории. Часть авторов пошла гораздо дальше в дифференциации понятий «власти», «мощи», «влияния» и «силы». Французский исследователь Раймон Арон объединил в понятии власти владение территорией, легитимность на насилие и институты, а в понятии мощь, которая проявляется как отношение к другим государствам — территорию, материальные и людские ресурсы, способность к коллективному действию. Арон выделил военную силу как часть мощи государства, которая используется для военных целей. Арнольд Уолферс, Арнольд Каплан, Гэ - рольд Лэссуэл и Клаус Кнорр различали силу и влияние в контексте конфликта и сотрудничества. Таким образом, можно говорить о двух подходах к определению силы. Один делает акцент на том, что сила есть признак власти в виде совокупности ресурсов и возможностей (по Моргентау), другой — на том, что сила проявляется во взаимодействии субъектов политики (по Арону).

Неореалисты предприняли попытки переосмыслить понятия «власть» и «сила» в качестве цели и средства, но выработать общую и законченную концепцию им не удалось. В итоге одни сохранили преемственность по отношению к взглядам Моргентау или Арона, другие весьма осторожно используют термин «power», третьи так или иначе пытаются сузить значение этого термина. Преодолеть многозначности терминов тоже не удалось: «power» может иметь значение «сила», «власть», «мощь», «влияние»; «capability» имеет значение «мощь» или в более узком смысле «владение ресурсами»; для обозначения силы, помимо «power», используют также термины «force», «strength», а когда хотят подчеркнуть элемент действия — «coercion», «violence».

В продолжение атрибутивной линии Моргентау, Чарлз Кинделбер - гер дал следующее определение: «власть — это сила плюс способность ее эффективно использовать». Сила выступает как средство, которое существует и без цели. Цель указывает власть, когда она использует силу для влияния на субъекты политики. В попытках разделить власть и силу стали говорить о власти как влиянии без силового принуждения, сводя власть к психологическому контролю, другие пришли к идее совпадения влияния с властью, третьи стали подчеркивать момент субъективного восприятия силы и власти, который может не совпадать с традиционными компонентами силы государства.

У Кеннета Уолтса сила (power, capability) является атрибутом и государства, и структуры в целом. Если первое понятие еще может рассматриваться и как абсолютная измеряемая величина, и как отношение, то во втором случае распределение силы (power distribution) является только отношением. Сила государства имеет два связанных между собой аспекта. Во-первых, это способность обеспечить необходимый результат, а во-вторых, — средство для достижения внешних целей государства при отсутствии другого способа разрешить конфликт интересов. «Субъект политики (agent) силен в той степени, в которой он влияет на других больше, чем они на него». Определения таковы, что под них подпадают влияние, мощь и применение силы. В итоге смысловое значение термина «power» можно определить только из контекста. Говоря о силе, Уолтс отделяет ее от результатов воздействия, так как в рамках структуры намерения и политические итоги редко совпадают. В этом смысле он не согласен с бытующим определением силы как способности заставить кого-либо делать то, что тот в ином случае не сделал бы.

Уолтс подчеркивал, что сила отдельного государства выступает как совокупная. В нее входят размеры территории и численность населения, ресурсы, экономика, военная сила, политическая стабильность и компетентность политического руководства. Сила дает государству средство для сохранения автономии, обеспечивает большую свободу политического маневра и большую безопасность. Понятие силы продуктивнее трактовать как отношение. Разделять ее на компоненты и использовать количественные показатели для сравнения государств — было бы ошибочным. С одной стороны, государства имеют различные сочетания компонентов, которые меняются во времени, а с другой, сила формируется в значительной мере тем, насколько эффективно государство сумеет реализовать все ее составляющие. Эффективность означает способность на основе имеющихся ресурсов «создавать и поддерживать силу всех типов, военную и другую, на стратегическом и тактическом уровне».

Своеобразие взглядов Уолтса проявилось в том, что он обращает больше внимания не столько на силу государства, сколько на распределение силы, так как оно является системным признаком. В саморегулирующейся системе все государства вынуждены вести себя сходным образом для защиты суверенитета. Они отличаются по своим возможностям, но поскольку всегда найдутся страны, которые более успешно добиваются внешнеполитических целей, то «остальные либо пытаются состязаться, либо остаются на обочине». Неизбежное соревнование формирует конкретное состояние баланса сил. Распределение сил меняется вместе с параметрами внутренней политики государств и составом международных коалиций.

Особенностью трактовки Уолтса является акцент на объективной стороне формирования баланса сил. Если Моргентау писал о влиянии великих личностей на внешнюю политику, о диалектичности субъективных и объективных факторов, то Уолтс обращает внимание на то, что баланс сил создается вне зависимости от воли великих личностей или отдельных государств. Длительное существование политики баланса сил в истории человечества можно объяснить лишь тем, что это — закон существования международных отношений. Баланс является своеобразным ответом, сопротивлением, которое структура постоянно оказывает каждому государству в его стремлении увеличить свою силу.

Попутно отметим, что термин «баланс сил» в научной литературе также употребляется в нескольких значениях. Мартин Уайт говорит о следующих из них:

□ состояние равного распределения силы;

□ принцип, по которому сила должна быть распределена равномерно;

□ существующее, то есть любое возможное распределение силы;

□ политика наращивания мощи великих держав за счет более слабых;

□ политика такого наращивания своей силы, чтобы противостоять внешней опасности от неравномерного распределения силы;

□ особая роль в установлении равного распределения сил;

□ объективная тенденция международной политики порождать равное распределение сил.

Наиболее употребительно первое значение, описывающее состояние равного распределения силы в международной системе, которое препятствует доминированию одной из стран. Второй вариант подчеркивает нормативный аспект понятия: каким должно быть распределение сил. Оно использовалось представителями идеалистов-либералов в полемике против реалистов (первые «великие дебаты»). Третье значение является просто синонимом к данной политической ситуации. Именно его использовал Черчилль в 1942 г., когда сказал: «Никто не может предвидеть, какой баланс сил сложится или где будут стоять армии победителей в конце войны». Четвертый смысл отражает тот факт, что баланс между великими державами предполагает разделение сфер влияния вплоть до раздела чужих территорий. Пятое значение представляет интерпретацию баланса с точки зрения одного субъекта политики. Шестое значение относится к ситуации, когда государство пытается восстановить баланс сил дополнительными усилиями (например, дипломатией). Наконец, последнее толкование предполагает, что баланс сил — не продукт деятельности политических лидеров, а свойство международной системы приходить в равновесие независимо от воли отдельных государств.

Появление теории циклов и гегемонистской стабильности только подчеркнуло сложившуюся противоречивость значений «баланса сил», так как основанием статус-кво считается не примерное равенство, а превосходство. Поэтому современные авторы употребляют термин «баланс сил» более осторожно, чаще предпочитая «равновесие» (equilibrium), «превосходство» (preponderence), «гегемонию» (hegemony).

Некоторые неореалисты в рамках атрибутивного подхода пошли по пути недифференцированного определения силы. Роберт Гилпин использовал понятие «военной, экономической и технологической мощи» . Еще один вариант — рассматривать термин «power» в качестве зонтичного понятия, включающего значения «ресурсы», «стратегии», «результаты» .

Другие авторы предлагают выделять два аспекта силы, которые диктуют ее относительный характер: иерархия отношений и конкретноисторические условия. Силовой потенциал выстраивает государства в иерархию, в которой наибольшим влиянием обладают государства, находящиеся на относительно более высокой ступени. Поэтому влияние и сила направлены не произвольно, а с учетом сложившихся иерархических отношений. Зависимость от исторических условий иллюстрирует изменение роли ООН в мировой политике. Резолюции СБ ООН в годы холодной войны были важным инструментом, способным предотвратить или остановить вооруженную конфронтацию. В 1990-е гг. эта организация фактически утеряла былое влияние. Следующим примером может служить ядерное оружие, которое в одних условиях сдерживало от крупномасштабной войны СССР и США, но в то же время оказывается бесполезным в борьбе с терроризмом. Государства, имеющие мощный силовой потенциал, не всегда могут оказать влияние на более слабых соседей. Указанные два аспекта затрудняют понимание того, что же считать элементами силы в конкретных случаях и какая может быть предложена типология факторов, увеличивающих или уменьшающих силу.

Многие сторонники атрибутивного определения силы трактуют ее предельно широко, как «способность любого субъекта политики убеждать, влиять, заставлять другого субъекта выполнять определенные действия или изменять цели — то, что в других условиях он предпочел бы не делать». Они признают, что элементы силы меняются в зависимости от времени и обстоятельств.

Широкое атрибутивное толкование силы, понимаемой как влияние всеми способами, дает некоторым авторам основание причислять к ее

источникам особенности политической организации и функционирования органов власти государств: искусство дипломатии, стратегию, политическую поляризацию общества, систему политических партий, степень централизации власти. Однако в отношении этих факторов трудно сделать какие-либо однозначные утверждения о том, насколько они способствуют усилению государства. В динамике социальных процессов их влияние может меняться на противоположное: дробление партий может означать начало новой консолидации или длительного идейного разброда. Как о факторе силы говорят также о восприятии мощи того или иного субъекта политики глазами его политических оппонентов. Таким образом, широкое толкование понятия часто приводит к соединению источников силы с условиями, которые на нее могут влиять.

Вторая концепция силы, связанная с именем Раймона Арона, акцентирует внимание на различении потенциальной силы, называемой мощью, и силы, понимаемой как действие вместе с результатом. Если при атрибутивном толковании отличие мощи и силы можно уловить только из контекста рассуждений, то в данном случае речь идет об их более четком терминологическом разделении и учете их взаимосвязи в динамике политических процессов. В американской науке примером такого рода стала работа Чарлза Маклелланда.

Он тоже определял силу через компоненты, но с учетом разницы между потенциалом и реализованной силой. Сила проявляется как приведенный в действие потенциал государства. Выявляя механизм силы, Маклелланд говорит о нескольких этапах, в которых задействованы каналы управления обществом (экономические, военные, политические), а также люди, которые принимают решения о выделении необходимых ресурсов, об организации конкретных действий. На принятие решений влияет международная ситуация.

Для Маклелланда очевидно, что мобилизация силы — процесс динамичный. Он зависит от качества принятия решения, времени и места приложения силы, правильного соотношения поставленных целей и средств, особенностей международной ситуации. Эти факторы непрерывно вносят свои коррективы. Концепция Маклелланда подводит к такому пониманию силы, которое включает в себя взаимодействие государств в меняющемся мире. Для иллюстрации он приводит сравнение международной системы с потоком реки, когда условия меняются непрерывно. Сила принадлежит потоку взаимодействий между государствами. В научном мировоззрении Маклелланда сочетаются два момента: принципы бихевиоризма, которые можно найти у классика этого направления Дэвида Сингера, и системный подход, свойственный неореализму Уолтса.

Гленн Снайдер отталкивается в рассуждениях о силе от критики в адрес сложившейся традиции употребления терминологии. Подобно Арону, он считает, что термины силы должны быть более конкретными и дифференцированными. Атрибутивное понимание силы государства не учитывает ее относительную природу, так как не дает ответа, чего государство может добиться военными средствами от конкретного противника. Поэтому правильнее говорить о силе как о вероятном результате взаимодействия конкретных государств. Распределение силы по Уолтсу хотя и полезно для характеристики полярности, но слишком абстрактно для суждений о распределении потенциалов государств.

Снайдер предлагает использовать распределение ресурсов мощи «в виде действительных или потенциальных военных арсеналов». По его мнению, такая трактовка позволяет сохранять достоинства структурного анализа и использовать понятие наступательно-оборонительного баланса вместо более абстрактного баланса сил. В частности, можно изучать, в каких условиях меняется эффективность вооруженных сил госу - дарства; когда особая роль принадлежит невоенным методам борьбы; как фактор географии влияет на силу.

Еще один способ трактовки силы, который развивает взгляды Арона, представлен у Амитаи Этциони. Он дает следующее определение: «сила — это возможность преодолеть частично или полностью сопротивление и добиться изменений, несмотря на сопротивление». Сила имеет три важных свойства: относительность, обобщенный характер и вероятностную природу. Сила всегда относительна, поэтому государство не может рассматриваться как сильное или слабое в отрыве от других.

Здесь возникает методологическая трудность: как использовать понятие силы в анализе, если о ней можно судить лишь после ее реального применения? Ведь тогда предсказательная ценность суждений сводится к нулю. Выход Этциони видит в том, что понятие «сила» должно использоваться не для обозначения единичных и конкретных в смысле места и времени случаев ее применения, но как обобщенная и протяженная во времени способность субъекта политики навязывать нужное поведение оппонентам. Предсказательная ценность суждений о силе должна быть основана на учете ее вероятностной природы и выводиться из предыдущего опыта ее применения.

Приведенные доводы предполагают различение ресурсов (мощи) и силы. Ресурсы могут быть «конвертированы» в силу, но совсем не обязательно в наиболее эффективном виде. Поэтому ошибочно полагать, что одно из этих понятий логически выводится из другого, так как невозможно показать, какая именно сила сформируется из мощи конкретного государства и наоборот.

Данное определение силы делает его продуктивным для теоретического анализа политики. Этциони выделяет три преимущества. Одно из них состоит в том, что анализ становится более реалистичным, так как сила изучается в динамике, как включенная в политический процесс. В ходе соперничества более сильное государство может поначалу не задействовать достаточные ресурсы и проигрывать более слабому, но лучше отмобилизованному противнику. В дальнейшем более сильное государство все же способно реализовать преимущества и одержать победу. «Атомистический» подход, который полагает силу единичным действием, не позволяет систематически учитывать сочетание частного проигрыша и конечной победы, если рассматривать процесс борьбы во времени.

Другое преимущество выражается в том, что обобщенная концепция учитывает поделенный (cross-sectoral), характер источников силы. Он означает, что каждый субъект политики мощнее в одной области и слабее в другой. Например, Япония последних десятилетий XX в. сильна экономически и гораздо слабее в военном отношении, а Россия наоборот. Обобщенная трактовка позволяет говорить об интегральной оценке источников силы с учетом неравномерности их распределения.

Наконец, еще одно достоинство концепции в том, что она позволяет объяснить подчинение в случаях, когда сила не применялась. Соотнося вероятность применения силы, способности оппонентов обеспечить санкции, субъекты политики предпочитают принять условия добровольно.

Сторонники привлечения нелинейных методов изучения политики близки к точке зрения Этциони. Вместе с тем они наиболее скептичны по поводу современных трактовок силы, которые носят преимущественно линейный характер, а потому предсталяются им некорректными. Судить о силе через указание на намерения и конечный результат силовой политики нельзя. Сила зависит еще и от альтернативных намерений противников, от их отношений с другими странами, от изменения политической обстановки вследствие активных действий государств, наконец, от взаимовлияния этих факторов. Факт использования силы также способен усилить или уменьшить способность государства достигать своих целей. Так, неудача США в войне во Вьетнаме породила синдром боязни втягивания в вооруженные конфликты, преодоленный лишь при Рональде Рейгане после успешного вторжения на Гренаду в 1983 г.