Американский неореализм о природе войны - Конышев В. Н.

Элементы силы государства

Несмотря на неоднозначности в толковании неореалистами мощи и силы государства, в их основе лежат одни и те же источники. Во-первых, численность населения страны с учетом различных факторов: демографического состава, этнической однородности, уровня образования, культуры, исторического опыта народа.

Во-вторых, это география. По мере развития коммуникаций и международной экономики прежняя значимость географического положения уменьшилась. С военной точки зрения эта тенденция связана с появлением новых систем оружия, таких как ракетно-ядерное и высокоточное, а также внедрением информационных технологий. При нападении противника территория уже в меньшей степени выполняет роль буфера. И все же удаленность США от потенциальных противников способствует их относительно большей безопасности. Климат, рельеф местности, характер границ, выходы к морям, протяженность территории государства сохраняют стратегическое значение. Горно-лесистая местность значительно затруднила действия войск НАТО против сербов в войне 1999 г. и разгром российскими федеральными войсками чеченских бандформирований на Северном Кавказе.

В-третьих, естественные ресурсы. Просто иметь ресурсы недостаточно. Государство должно быть в состоянии разрабатывать и использовать их для своих нужд. Россия, обладая значительными запасами нефти, газа, леса, алмазов, различных руд, не извлекает из них значительные доходы путем глубокой переработки. Долгое время страны ОПЕК зависели от транснациональных корпораций по объемам добычи нефти и ценовой политике, не имея по этой причине реального веса на мировой арене. Важен также контроль над ресурсами, которые, находясь в собственности одного государства, могут разрабатываться на выгодных условиях другими. Опыт Японии показывает, что отсутствие собственной сырьевой базы может компенсироваться использованием ресурсов других стран. В отрыве от других компонентов силы естественные ресурсы не имеют самостоятельного значения.

В-четвертых, уровень индустриального и научно-технологического развития государства. Победы в крупномасштабных войнах последних столетий связаны с общим уровнем развития противоборствующих сторон, что подтверждают и количественные исследования. Однако этот критерий не является определяющим в малых войнах, которые вели США против Вьетнама, Советский Союз против Афганистана, Франция против Алжира. В большей степени промышленное развитие сказывается на потенциале государства в мирное время, когда повышение уровня благосостояния способствует сплоченности нации. Индустриальная мощь может зависеть от поставок сырья из других стран, как, например, энергетика многих стран Европы. Поэтому большое значение имеют финансовые ресурсы государства и развитие торговли.

В-пятых, военные ресурсы. Под ними понимаются способность защитить свои границы и, по американской терминологии, «проецировать силу» за их пределы, то есть действовать на удаленных театрах военных действий. Среди важнейших факторов военной силы выделяют ее мобильность; мощь средств огневого поражения; возможности разведки; эффективность систем управления, тылового обеспечения и связи. В количественном выражении эти показатели используются в современном стратегическом планировании, в частности, в методиках, основанных на понятии оборонительно-наступательного баланса. Помимо самих вооруженных сил, к военной мощи относят качество выучки и боеготовность вооруженных сил, наличие союзников.

В-шестых, идеальные факторы. Перед лицом опасности существенную роль играют морально-политическое единство общества и политическая воля правящей элиты. Многие эксперты отводят им место не меньшее по значимости, чем военной мощи. Но если военные компоненты силы могут быть оценены количественно, то волю учесть сложно. Более того, она трудно управляема: общественная поддержка может достаточно быстро возникнуть, но также быстро и исчезнуть. Американские исследователи считали весьма вероятным быстрое падение популярности президента во время интервенций против Панамы (1989 г.) и Гренады (1983 г.), если бы США понесли значительные потери. С этим фактором связана динамика колебаний общественного мнения в ходе интервенции США в Ирак в 2003 г.

К идеальным факторам силы относится качество политического руководства страны, умение реализовать имеющиеся у страны ресурсы для военных нужд. Напрямую эффективность руководства не зависит от формы правления, демократической или авторитарной. Более того, во времена кризисов власть чаще всего концентрируется в руках одного человека. Тогда особую роль играют личные качества лидера страны, называемые «харизмой». На управляемость общества влияют его морально-политическая сплоченность и готовность к жертвам. Мобилизации общества способствует умелое использование националистических, религиозных, этнических и других мотивов.

В тех или иных вариациях данное понимание факторов силы просуществовало довольно долго. Их переосмысление связано с эпохой информатизации. Информационные технологии проникли во все сферы жизни современного западного общества. Знание становится само по себе источником внутреннего развития и силы государства. В «информационном обществе» труд перекладывается на автоматику и системы управления. Человек от производства материальных благ переходит к обслуживанию машин. Основные проблемы связаны уже не с ускорением производства, а с быстрым моральным устареванием профессий и поиском лучших способов переориентации человеческих талантов к новым условиям. В постиндустриальную эпоху особенно важна способность государства к активной инновационной деятельности. Университеты и другие «фабрики мысли» непосредственно вовлекаются в производство, планирование и управление. Сочетание научных и технологических знаний с увеличивающимися производственными возможностями оказывают все более непосредственное влияние на общество.

Информационные технологии считаются новым фактором военной мощи современного развитого государства. Как считают эксперты Университета национальной обороны США, «информационная революция» позволяет решить основную проблему, порожденную индустриальной эпохой, — наладить эффективную организацию, управление и планирование усложнившегося военного механизма, заменив некоторые вертикальные связи управления горизонтальными. Снизить издержки американского общества в этой сфере позволяет широкая кооперация с гражданским сектором информационных технологий, который развивается чрезвычайно быстро. Опираясь на достижения информатики и других технологий, США намерены в течение ближайшего десятилетия достичь способности наносить поражение любому противнику без больших потерь и одновременно без наращивания значительного превосходства в вооруженных силах на предполагаемом театре военных дей - ствий. В свете этой тенденции показательно, что США во второй войне против Ирака в 2003 г. использовали военную группировку втрое меньшую, чем в 1991 г.

Попытки построить научную теорию, описывающую международную политику, обычно включают в себя и задачу измерения силы как исчислимой величины. Однако на этом пути существует ряд трудностей. Отношения между государствами настолько многообразны, что трудно ожидать, будто всегда можно описать в терминах силы даже те из них, в которых речь идет о борьбе за власть. Это значит, что сама концепция силы применима только для части политических событий и не может объяснить все из них. Тогда возникает следующий вопрос: по какому критерию отбирать подходящие случаи. Микаэл Салливан приводит в связи с этим проблемный эпизод: как объяснить в терминах силы, что президент США Ричард Никсон в 1972 г. принял решение о минировании береговой линии Северного Вьетнама, а его предшественник Линдон Джонсон отвергал эту возможность. Очевидно, решающую роль сыграло не военно-силовое превосходство США.

Другая трудность состоит в корректности измерений. Идеальные элементы силы, такие как мораль, национальный характер, сплоченность народа, жертвенность, нельзя измерить непосредственно. Сторонники количественных методов используют в таких случаях косвенные показатели. К примеру, считается, что высокий экономический и военный потенциал государства порождает более высокий моральный дух нации. Но и в этом случае остается неясным, как объяснить моральное и военное поражение США во Вьетнаме?

Сложности возникают и в более простых ситуациях, даже тогда, когда провести сравнение силовых потенциалов представляется принципиально возможными. Например, один и тот же показатель можно толковать и как признак силы, и как признак слабости применительно к тому же самому государству. Накануне войны 1991 г. авторитарный характер власти Саддама Хусейна считался американскими экспертами слабым местом политического режима Ирака, и расчет строился на том, что собственный народ сметет его после ужесточения международных экономических санкций. Однако после военного поражения Ирака в 1991 г. произошло ровно наоборот: диктаторский режим Хусейна не стал причиной эрозии государственной власти, а показал себя вполне живучим. Более того, на определенном этапе именно жесткая авторитарная власть способна удержать страну от внутренних распрей, имеющих в Ираке религиозные, этнические и межплеменные основания.

Проблема количественного измерения также является также следствием недостаточно четкого определения связанных понятий: «сила», «мощь», «власть», «влияние». Например, смешение «влияния» и «силы» не позволяет истолковать те факты истории, когда государство решало политические задачи, не имея традиционных компонентов силы. В таком случае остается неясным, что же считать показателями силы. Остается неразрешенным до конца вопрос о том, как поступать с различием потенциальной и актуальной силы. На практике мера силы проявляется в действии, и результат далеко не всегда соответствует мощи государства и его исходным намерениям. Что тогда считать силой? Учитывая эти трудности, измерение силы часто сравнивают более с искусством, чем с наукой. Не случайно большинство исследователей отдают предпочтение понятию «мощь», то есть силовому потенциалу.

Существует два основных подхода к количественному анализу силового потенциала: на уровне отдельных государств и международной системы в целом. Первое направление состоит в том, что сила одного государства измеряется с помощью показателей и затем сравнивается с другим. В качестве количественной меры выбираются простые численные параметры или составные, которые учитывают территорию с учетом плотности населения и степенью развития коммуникаций; население с учетом образования, морального фактора и материального благополучия. Следует заметить, что некоторые параметры включают субъективную оценку, например, если они определяются методом экспертной оценки. Субъективность не означает полного произвола и не обязательно лишает параметр объективного содержания. И все же последнее соображение не отменяет вопрос, как убедиться в том, что выбранная тем или иным способом мера силы не является ошибочной.

Например, Рэй Клайн, бывший шеф бюро расследований и разведки в госдепартаменте США и заместитель директора ЦРУ, предлагал определять «воспринимаемую» [противником] силу (perceived power) государства как произведение двух величин — «мощи» и «обязательств» .

Всем перечисленным величинам Клайн приписал минимально (0) и максимально возможные значения (от 1 до 100). Пример оценки мощи государств по Клайну показан в Таблице 6. В методике присвоения конкретных значений, соответствующих какому-либо государству, существенную роль играют экспертные оценки, что привносит в конечный результат определенную долю субъективизма.

Если мощь государства определяется с помощью манипуляций с численными данными, то обязательства оцениваются лишь субъективно. Однако при внимательном рассмотрении элементов мощи, на первый взгляд более «объективных», выясняется, что там тоже есть место для субъективизма. Например, в одних случаях менее качественное оружие за счет своего количества превосходит в смысле конечной эффективности на поле боя более качественное оружие, в других случаях происходит наоборот. Учесть в формуле соотношение «качество- количество» трудно. При оценке экономических ресурсов государства тоже возникает неопределенность, что считать преимуществом: развитие собственных ресурсов по соображениям самодостаточности или, наоборот, ориентацию на использование более дешевых ресурсов других стран.

ТАБЛИЦА 6. Сила США, СССР и КИТАЯ по данным на 1990 г. (Версия 1)

(Версия 2)

Негативные последствия субъективизма оценок особенно сказываются, когда в международной системе происходят значительные изменения, не поддающиеся однозначному толкованию. Не случайно формула Клайна, опубликованная еще в начале 1980-х гг., примененная для данных 1990-х гг., дала два различных результата. На стратегию и политическую волю США влияли разнонаправленные факторы. Но для одних экспертов оказалась важной решимость государства активно действовать, для других — опасение втянуться в неуправляемый конфликт по типу Вьетнама. Такие же соображения нашлись в отношении экономического и военного потенциала. Два варианта соотношения сил США, СССР и Китая по данным на 1990 г., рассчитанные по одной методике, даны в Таблице 6. Из сравнения столбцов «сила» в двух версиях таблицы видно, что величины силы для одних и тех же государств весьма отличаются, что обусловлено в основном различиями во мнениях экспертов.

Таким образом, проблема субъективности в выборе меры силы стоит достаточно остро. Для подтверждения состоятельности (объективности) параметров, выбранных в качестве меры силы, их получают с помощью двух и более вычислительных методик. Тем самым учитываются несовпадающие сочетания элементов силы и разные способы их измерения. Далее вычисляют корреляцию между полученными результатами. В ряде случаев получены высокие коэффициенты попарной корреляции (около 0,8), которые говорят в пользу того, что различные вычислительные методики сами по себе примерно равноценны, а значит, и достаточно объективны.

Сторонники теории циклов предлагают несколько иное толкование силы государства, выделяя в качестве главной составляющей морскую силу. Это связано с тем, что глобальные войны за мировое господство, на которых и сосредоточена данная теория, сопровождались перераспределением морского могущества. Оно было непременным условием победы государства-лидера, так как значительно снижало мобильность сил противника и обеспечивало блокаду с моря. После установления мира морская сила оставалась важным средством глобальной политики гегемона. Она служила инструментом успешного управления мировой экономикой, давая контроль над торговыми путями и обеспечивая безопасность. Даже с развитием авиации военно-морской флот остается важнейшим компонентом мощи глобального лидера, позволяющим ему перебросить значительные силы в любую точку планеты.

Чтобы учесть изменения, которые происходили в течение пяти веков в технологии, судостроении, навигации, военном деле, вооружениях Джордж Моделски и Уильям Томпсон использовали различные критерии морской силы, показанные в Таблице 7.

ТАБЛИЦА 7. Изменение критериев морской силы

Второй подход к измерению распределения силы, системный, направлен не на сравнение государств, а на международную систему в целом. Для этого численно определяются системные понятия, как, например, «поляризация». Одним из первых подобную работу проделал Дэвид Сингер в рамках крупного проекта «Корреляции войны» (Correlates of war). Хотя научное мировоззрение самого Сингера ближе к бихевиоризму, именно его идеи и количественные методики в сфере анализа политики были подхвачены многими неореалистами.

Если полярность (polarity) означает количество полюсов, получаемое на основе степени концентрации силы в руках великих держав, то поляризация (polarization) отражает, насколько четко полюсы разделены между собой. Когда между государствами, принадлежащими к разным коалициям, существуют тесные связи, то международная структура слабо поляризована, и наоборот. Поляризация включает в себя набор связей и обязательств между государствами. Среди них членство в альянсах и международных организациях; дипломатические и торговые отношения; совокупность краткосрочных взаимодействий или событий,

основанных на рутинных отношениях. В частности, речь идет о дипломатических контактах, которые могут учитываться по публикациям в средствах массовой информации. В качестве показателей используются доли, проценты или сложные индикаторы. Если описать попарные отношения между государствами количественными показателями, то с помощью кластерного и других методов можно получить их распределение по группам. Международная система делится на более или менее «сплоченные» полюсы, состоящие из государств, которые обладают близкими наборами указанных признаков. Отношения внутри полюсов и между ними описываются количественно. Это позволяет делать выводы о том, насколько отчетливо мир делится на коалиции, какие государства нейтральны или близки к существующим коалициям, какой из союзов прочнее.

Методики вычисления полярности относительно проще. В их основе лежит статистический прием, предложенный Дэвидом Сингером. Соответствующий коэффициент концентрации силы между великими державами CON получают, учитывая три составляющие мощи, каждая из которых включает в себя два показателя:

□ военная (военные расходы, численность армии);

□ промышленная (потребление энергии, производство стали);

□ демографическая (городское население, общая численность населения).

По каждому из шести показателей для каждого государства вычисляется доля от общей суммы, далее от долей берется среднее арифметическое. Оно отражает долю мощи данного государства. Конечный коэффициент вычисляется как стандартное отклонение этой доли, поделенное на максимально возможное стандартное отклонение для данного числа государств. Если между государствами получается равное распределение силы, то есть не наблюдается концентрации силы, коэффициент CON будет равен нулю. В обратном случае он растет, и вероятность войны повышается. Отметим, что в эту методику априорно заложена идея о том, что многополярный мир всегда безопаснее, что, конечно, является упрощением реальной ситуации. Позднее были разработаны и более сложные методики расчетов, но они тоже не решили указанных выше методологических проблем.

Еще одна несложная и довольно популярная методика для определения полярности принадлежит представителю теории циклов Джорджу Моделски. Он считал международную систему однополярной, если 50% военных расходов в мире приходится на одну страну. Биполярная система образуется, если два государства в сумме тратят более половины всех средств, причем каждая не менее 25%. Все остальные конфигурации считаются многополярными. Аналогично, для определения числа полюсов используется величина валового национального продукта, согласно которой современная система трехполярная: США, Япония и Европа с Германией в качестве лидера.

В то же время американские авторы отмечают, что определение полярности современного мира в виде численных показателей становится все более сложным. США, все еще оставаясь самой мощной державой в военном отношении, постепенно теряют преимущество в технологиях, торговле и финансовых возможностях. Отсюда относительное падение политического влияния США в мире по сравнению с периодом биполярности. Складывающуюся систему иногда называют «одно-мно - гополярной». Частичным решением проблемы является разработка комплексных показателей, включающих население и территорию, экономическую и военную мощь.

Интерес американских ученых к проблеме измерения силы вновь повысился в 1990-е гг. Не только последствия информатизации, но и недостаточная предсказуемость международного развития поставили задачу переосмысления источников силы государства. Заказчиком исследований выступает военная разведка США. Конечная цель проекта

— получить метод стандартизованных оценок для выяснения того, какие государства приближаются к статусу великих держав, то есть могут быть конкурентами США в постбиполярном мире; как отличить «колосса на глиняных ногах» от действительно сильного противника, причем до того, как он создаст достаточный потенциал. Метод должен обеспечить определение группы «критических» государств с возможностью синхронного сравнительного анализа их потенциалов плюс сравнение скорости их развития в диахронном измерении. В этом направлении работает известный мозговой центр РЭНД-корпорэйшн, традиционный партнер министерства обороны.

Хотя задача еще далека от того практического воплощения, которое ожидают заказчики, в ходе исследований отрабатываются принципиально новые решения. Эксперты РЭНД предлагают учитывать не только особенности развития современного постиндустриального общества, но и уроки сокрушительного поражения Советского Союза в холодной войне и Ирака в 1990-91 гг. Их крах был вызван неэффективностью политической власти при значительных экономических, военных и других ресурсах. В основу обновленной концепции силы положены следующие постулаты: продолжающаяся «информационная революция» имеет глубокие и долгосрочные последствия для гражданской и военной сферы жизни общества; решающее значение имеет способность государственного аппарата обратить достижения общества в ресурсы силы; сила государства в конечном выражении сводится к военной составляющей, а в военном деле особое значение имеют технологии связи и обработки информации. Государство и общество рассматриваются уже не просто как «контейнеры» для ресурсов, а как активные социальные структуры. Сила государства формируется из постоянного взаимодействия многообразия ресурсов и эффективного государственного управления. Концептуальную основу проекта в основном образуют труды представителей теории длинных циклов, эволюционной теории и гегемонист - ской стабильности.

Военная сила получает более широкую и комплексную трактовку, чем прежде, и включает в себя:

□ Стратегические ресурсы, предоставляемые государством военному ведомству, в том числе бюджетные ассигнования (с учетом их доли от ВНП), кадры, военная инфраструктура, институты военного строительства и развития, военно-промышленный комплекс, военные резервы и средства поддержки.

□ Индикаторы, показывающие, насколько полезно ресурсы могут быть обращены в силу и насколько стратегии соответствуют системе угроз; качество военно-гражданских отношений (в особенности между высшим политическим и военным руководством); военное сотрудничество с союзниками; объем инноваций и скорость их внедрения в военное дело.

□ Вооруженные силы, которые принимаются в расчет не в аспекте количественного и качественного превосходства, а прежде всего как достаточный спектр доступных боевых средств для решения разнообразных задач. Количественное сравнение с военным потенциалом других государств делается по этому оптимизированному набору вооруженных сил.

О современной войне

Проблема войны за последние годы не раз оказывалась в фокусе внимания политических наук. В постбиполярном мире очень скоро проявилась тенденция к хаосу и непредсказуемости в развитии международной системы. В итоге круг решаемых военной силой задач не только не сузился, но даже расширился. Появились новые виды войн: гуманитарные интервенции, операции по установлению и поддержанию мира, антитеррористические операции. Использование военной силы единственной супердержавой вышло за рамки международных норм, закрепленных в уставе ООН. Все это делает актуальным переосмысление ряда вопросов, связанных с тем, для чего и как военная сила будет применяться в ближайшем будущем. В этой связи весьма важно остановится на взглядах неореалистов и близких к ним представителей школы стратегических исследований об особенностях современной войны, военной стратегии и способах ведения боевых действий. К наиболее авторитетным экспертным организациям в данной области, имеющим неореалистическую ориентацию, следует отнести РЭНД-корпорэйшн, Университет национальной обороны, Институт национальных стратегических исследований, Военно-морской колледж, Брукингский институт, Университет Джона Гопкинса, Массачусетский технологический институт.

В политике насилие может принимать самые разные формы, от дипломатического давления до открытой войны. Война, которая по выражению Карла фон Клаузевица, «представляет собой до известной степени пульсацию насилия, более или мене бурную», обычно определяется как организованная вооруженная борьба между армиями двух или более стран. Однако этот термин имеет и множество метафорических значений: «война идеологий», «война умов», «холодная война». Вооруженная сила может выступать как вспомогательное средство для поддержки дипломатии, обеспечения иных политических или гуманитарных миссий. Применение силы варьируется по степени интенсивности (война, конфликт малой интенсивности, полувоенная операция, оказание военной помощи), по открытости боевых действий (война, специальные операции, тайные операции). Иногда военная мощь достигает своих целей, не приходя в движение, — в виде угрозы. Однако за всеми этими формами угадывается основная, «чистая идея», или природа войны, о которой писал Клаузевиц.

Давно стали общим местом его слова о связи политики и войны. Важно обратить внимание еще на одну грань философии войны. Есть совершенно определенное различие между войной как идеей и войной практической. Эта мысль весьма актуальна в связи с появившейся критикой Клаузевица. В частности, указывают на несоответствие между его учением и практикой современной войны. Появление ядерного оружия делает маловероятным развязывание войны между великими державами. Этому же способствует разрушительный характер современного оружия и высокие издержки на подготовку и ведение боевых действий, что делает войну все менее экономически выгодной для потенциального победителя. Из этого делают вывод об изменении ее природы. Критике вторят либеральные толки об устаревании войны как политического средства в условиях глобализации и торжества либеральной демократии в наиболее развитых странах.

Другая волна критики связана с представлениями о постмодернистской стадии развития США и некоторых других стран. Постмодерн ассоциируется с эрозией национальной и культурной идентичности, со снижением социально-политического единства общества, с переходом национальной экономики от производства к регулированию глобального рынка через господство в финансовой и информационной сферах, с устареванием института государства в виде чрезмерно централизованного бюрократического механизма. Для такого общества считается нехарактерной ориентация на массовую армию, которая призвана защищать территорию государства. Приоритет эпохи постмодерна — компактные вооруженные силы для участия в рамках временных коалиций в миротворческих операциях с минимизацией потерь за счет наращивания технологического преимущества. Крупномасштабные операции, проводимые США в Персидском заливе в 1991 и 2003 гг., рассматриваются как атавизм холодной войны. Все это якобы говорит о необходимости создания новых, «постклаузевицианских» военных стратегий.

В стратегии Клаузевица категория войны раскрывается сквозь призму понятия «абсолютная война», которая имеет естественные тенденции (крайности): применение силы сдерживается только имеющимися в распоряжении противников средствами, противники стремятся нанести полное поражение друг другу, борьба сопровождается крайним напряжением их сил. Введение в философию (сущность) войны принципа ограничения и умеренности представляется ему абсурдным. При этом рост культуры нисколько не парализует и не отрицает заключенного в самом понятии войны стремления к истреблению противника. Клаузевиц при этом отмечает: «под естественной тенденцией войны мы подразумеваем только философскую, собственно логическую тенденцию, а не тенденцию действительных сил, находящихся в столкновении... война, как она протекает в действительности, часто значительно отличается от ее начального, отвлеченного понятия» .

Понятие «абсолютной», или «идеальной», войны использовано в философском смысле. Это исходная точка для анализа от абстрактного к конкретному и затем обратного восхождения к познанию существенного в феномене войны. Понимать «абсолютность» здесь следует в гегелевском смысле. В данном случае война на уровне логики разрешает, или «снимает», развившуюся до предела «идею» межгосударственного противоречия. Это происходит в анализе, на уровне логики и философии, а не в опыте, то есть в области практической политики и на полях сражений.

Не вызывает сомнения, что для Клаузевица философия и опыт, теория войны и практическое использование силы отнюдь не совпадают. Поэтому он допускал возможность «абсолютной» войны в действительности, но вовсе не в качестве практического, наиболее эффективного продолжения политики, а как ее мыслимый предел. При переходе от сущности войны к реальности, когда она становится орудием и продолжением политики, когда свое слово говорят исторические и другие условия — тогда «естественные тенденции войны» получают свое практическое ограничение, а не проявляются в «чистом» виде. Идеологи фашизма, а также некоторые современные критики Клаузевица не заметили различия между философией и опытом. По Клаузевицу, цели, характер и средства конкретной войны должны определяться только исходя из учета особенностей данной эпохи и политических обстоятельств, а не из того соображения, что тотальная война есть универсальное средство решения политических проблем. Его критики указывают на то, что современные формы войны не укладываются в понятие «абсолютной», а далее торопливо переходят к тезису об устаревании учения Клаузевица. По существу они делают ту же самую ошибку.

Обращаясь к тексту книги «О войне», мы находим, что на практике цели войны могут быть достигнуты не с помощью «абсолютной» войны на уничтожение, а вообще без ведения боевых действий. Среди этих средств политическое давление, нейтрализация союзников, износ и разрушение вооруженных сил противника, истощение его физических сил и воли. Если для абстрактной войны главное — поражение вооруженных сил, захват территории и подавление воли противника, то в случае реальной войны, опять-таки, полный разгром и оккупация территории вовсе не обязательны. «Преодолеть противника есть... не что иное как уничтожить его вооруженные силы смертью, ранами или же каким-нибудь иным способом, будь то раз и навсегда или в такой лишь мере, чтобы противник отказался от дальнейшей борьбы». «Уничтожение неприятельских вооруженных сил и разгром неприятельской мощи достигается лишь в результате боя, действительно имевшего место или предложенного, но не принятого».

Важно подчеркнуть, что реальная война, не изменяя своей природе, «может воплощаться в весьма разнообразные по значению и интенсивности формы, начиная от войны истребительной и кончая выставлением простого вооруженного дозора». Поэтому, говоря о «продолжительном мире» между СССР и США в период холодной войны, было бы ошибочно терять из вида смысл и контекст событий, диктуемый сущностью войны. Деление методов борьбы на военные и невоенные достаточно условно, потому что их реальное значение приобретается в политической практике в зависимости от конкретных условий и целей.

Учение Клаузевица говорит о том, что реальная война — явление многогранное. Если теоретический анализ позволяет вычленить и рассмотреть по частям ее общие и особенные черты, в действительности война все равно остается неразложимым, динамичным целым, которое вовсе не желает следовать научным схемам: «война... в конкретном случае несколько изменяет свой характер, но также в своих общих формах представляет собой странную троицу, составленную из насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая, что делает ее свободной духовной деятельностью; из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она подчиняется простому рассудку» .

Думается, что сущность войны не изменилась со времен Клаузевица, но как практическое средство начала XXI в. она принимает те формы, которые зависят от характера угроз, развития военной техники и способов ведения боевых действий. В постбиполярном мире сохраняются свои факторы нестабильности. Среди них ослабление военных блоков и политических коалиций, которое сопровождается децентрализацией процессов принятия решений; усиление экономического неравенства государств, а вслед за ним эрозия многонациональных государств, рост национализма и сепаратизма; более самостоятельная политика союзников США после ликвидации общей угрозы в виде СССР; распространение оружия массового поражения.

Крупномасштабная война пока не актуальна для США, но как политическое средство война не потеряла актуальности. Другое дело, что сегодня для западного мира в целом она связывается не с выживанием, а становится вполне приемлемым выбором в политике против стран и народов, не входящих в «золотой миллиард». Прогресс в военном деле способствует укреплению мнения, что в этом случае на место войны по Клаузевицу приходит «управляемый» военный конфликт. Исходя из практики 1990-х гг. выделяют пять его ключевых признаков:

□ Контролируемое распространение военных действий, которое позволяет опираться на экспедиционную структуру и стратегию вооруженных сил.

□ Нацеленность войны не на все общество, а только на политическое руководство и/или политический режим государства.

□ Минимизация косвенных потерь от военных действий.

□ Минимизация рисков для западных обществ и их вооруженных сил.

□ Отказ от концепции, что полный разгром вооруженных сил противника является необходимым условием победы.

После окончания холодной войны у США нет сравнимого по силе соперника, и в настоящее время проблема войны сдвинулась на периферию: в страны, переживающие переходный период, а также государства-неудачники и государства-изгои. Соблазн силовой политики со стороны наиболее развитых стран отчасти усугубляется политикой США и рядом резолюций СБ ООН, которые способствуют размыванию суверенитета других стран и международно-правовых критериев применения военной силы. Внимание американских экспертов обращается не на обычные войны, которые происходят между государствами, а на так называемые внутренние войны, легко пересекающие государственные границы. Со времен Второй мировой войны из 150 вооруженных конфликтов, в которых погибло около 25 млн. человек, подавляющее большинство относят к внутренним войнам. После окончания холодной войны тенденция к снижению их числа не наблюдается. Более того, они стали представлять угрозу России и Китаю, что чревато глобальными последствиями.

Вмешательство во внутренние войны на практике несет с собой определенные риски даже для таких мощных государств, как современные США. Дело в том, что не всегда легко определить политические цели, которые преследуют участники конфликта. Их мотивы могут быть иррациональными, потому что зачастую воюют не государства, а «территории». В них практически отсутствует военно-политическая стратегия, зато характерна нетрадиционная тактика. Вооруженные силы США в случае вмешательства часто имеют дело не столько с профессиональной армией, сколько с проблемами голода и защиты гражданского населения противника. В таких условиях трудно сформулировать ясные цели, задачи и средства для военной операции. И министерство обороны, и конгресс, и американское общество в целом не склонны поддерживать военное вмешательство во внутренние конфликты из-за мало предсказуемых последствий. Ярким примером служит провал интервенции США в Сомали в 1992 г.

С точки зрения американской стратегии, войны с «периферией» меняют свой характер. Провозглашен лозунг: «от тотальной войны к войне без риска и далее к войне без потерь». Войны становятся бесконтактными, и вероятность их распространения на территорию США или стран Западной Европы считается незначительной (при этом не принимаются во внимание асимметричные атаки по типу террористических).

Американские эксперты делают акцент на достижение победы путем разрушения вооруженных сил, военно-промышленных объектов и систем управления противника с минимальными жертвами среди гражданского населения и хозяйственных объектов. Захват территории в ряде случаев теряет прежнюю важность, как, например, в борьбе с терроризмом. Главной военной задачей становится заставить противника утратить стратегический контроль с последующей капитуляцией или добиться победы малой кровью. Но победа все более измеряется успехом не собственно военной кампании, а достижением конечных политических целей.

Заметно меняется значимость и взаимодействие отдельных видов и родов войск. Оно осуществляется в виде совместных (joint) операций, которые подразумевают координированное участие авиации, флота и сухопутных сил в планировании и ведении боевых действий на стратегическом и тактическом уровне. Такая увязка позволяет получить наибольший эффект по принципу синергизма.

Военная авиация решает самый широкий спектр задач — от тактических до стратегических. Это самый мобильный и наименее рискованный с точки зрения потерь вид войск. В последние двадцать лет авиация совершенствовалась самыми быстрыми темпами и вносила наибольший вклад в совместных операциях. Высказывается мнение, что стратегические бомбардировки будут одним из весьма действенных инструментов, но не панацеей. Бомбардировки привлекательны для политиков и военных тем, что они представляют собой автономные операции, которые проще планировать и согласовывать. Они значительно дешевле длительных наземных и морских кампаний, а также вызывают меньше протестов в общественном мнении США.

Считается, что решающее значение в будущих войнах все же останется не за стратегической, а фронтовой авиацией во взаимодействии с другими видами и родами войск. В недалеком будущем военная авиация образует гибрид в виде воздушно-космических сил. Стоимость военных и разведывательных спутников США, находящихся сегодня в космосе, оценивается в 100 млрд. долл., а их количество приближается к двумстам. Спутниковые системы уже становятся интегральной частью военных операций, от стратегического до всех видов тактического уровня. Несмотря на эту тенденцию развития, авиация сохранит и самостоятельное значение для решения всего спектра боевых задач.

Важное значение сухопутных войск сохраняется, так как они несут основную нагрузку по обороне собственной территории, зарубежных объектов, а также необходимы для установления контроля над территорией противника. От успеха общевойсковой фазы военной операции зависит успешность последующих этапов борьбы, в том числе с партизанскими и другими военными формированиями.

В то же время в современных вооруженных конфликтах локального характера США все чаще используют силы специального назначения, которые существуют в сухопутных войсках, авиации и на флоте и подчиняются единому командованию. В морской пехоте аналогом спецназу считаются экспедиционные подразделения (marine expeditionary units). По своему статусу командующий силами специального назначения находится на равных с региональными командующими. Эти войска приспособлены для решения задач, выполняемых в условиях войны и в мирное время. Причем спецназ призван выполнять их так, чтобы снизить вероятность эскалации военного конфликта и одновременно получить максимальный результат. От обычных военных подразделений спецназ отличает дополнительная подготовка для борьбы с террористами и ведения так называемых «нетрадиционных войн» (unconventional warfare), которые могут носить открытый или тайный характер.

В понятие нетрадиционной войны включают оказание помощи повстанцам, сепаратистам и движениям сопротивления, которые действуют в других странах. Спецназ обучает и снаряжает боевиков и тайных агентов; организует саботаж и диверсии; помогает повстанцам в налаживании сетей по снабжению и переброске людей внутрь и за пределы государства. Законченной доктрины нетрадиционной войны нет, но американские военные ожидают, что «в ближайшее десятилетие подобные миссии приобретут первостепенное значение». По их данным, в среднем около 2500 военнослужащих спецназа США постоянно выполняют свою миссию в 40-50 странах мира.

С учетом намерения побеждать в обычной войне, нанося удары преимущественно по военным объектам, военно-морские силы имеют сегодня наименьшее значение среди других родов войск. Они рассматриваются преимущественно как обеспечивающие действия авиации и экспедиционных сил. Флот эффективен в первую очередь как средство защиты собственных коммуникаций и блокады стран, которые слишком зависимы от морской торговли.

Еще одна особенность современной войны выражается в том, что в нее стали включать информационную борьбу. Этот термин имеет несколько значений. В широком смысле информационная борьба применялась человечеством с самых давних времен. В подобных случаях противоборство направлено на достижение политических целей в мирное и военное время, независимо от состояния отношений между государствами. Ее более узкое понимание сводится к специфике информационной борьбы в условиях непосредственной подготовки и ведения современных боевых действий. Она охватывает самый широкий спектр операций, от тактических до стратегических.

Информационные технологии внедряются в управление боем вплоть до низового командного звена и даже отдельного солдата. Содержательно информационная борьба включает в себя физическое разрушение гражданских и военных систем управления, связи и средств радиоэлектронной борьбы противника, а также проведение «интеллектуальных» (психологических) операций по дезинформации и манипулированию поведением армии противника, населения и военно-политического руководства.

Как обрабатывается население государства-противника, показывает пример конфликта на Балканах в 1990-е гг.. Манипулирование политическим руководством противника является наиболее сложным. Оно может носить долговременный характер и быть направленным на саморазрушение государства. В основе так называемого «организационного оружия» лежат «рефлексивные технологии управления»: методы управления и принятия решений, подбора кадров, планирования, отчетности; социально-политические и экономические концепции развития. Среди них есть полезные, для себя, и разрушительные, которые предлагаются элите противника под видом «новых» и порождают неразрешимые конфликты, способствуя внутриполитическому хаосу. Сюда можно отнести создание условий для управляемых извне экологических катастроф; инспирирование межнациональных распрей и экономических кризисов; поставка устаревших и вредных технологий; внедрение стереотипов поведения, которые противоречат национальным традициям и разрушают историческую память народа. «Оргоружие» может оказаться очень эффективным, когда оно воздействует достаточно продолжительно. Весьма актуальным становится установление прямого или косвенного контроля над средствами массовой информации противника и оформлением информационных потоков, идущих извне. Конечно, манипулирование может быть направлено не только на непосредственного противника.

Еще одно направление информационного противоборства в будущих войнах связано с компьютерными вирусами. Стратегическое значение вирусов видится многим экспертам в том, что они выступают как безликие инструменты, несвязанные непосредственно с тем, кто их использует. Вирусы могут быть замаскированы под компьютерное хулиганство или, наоборот, под средство зашиты программного обеспечения какой-либо фирмы. Скрытые нападения такого рода не имеют четкой границы с преступными действиями и оказываются очень эффективными с военной точки зрения, так как могут начинаться в мирное время.

Вирусы способны внести свой вклад в фактор внезапности военных действий. Они могут создать хаос в военных и гражданских информационных системах противника.

Внедрение информационных технологий в военное дело обеспечивает принципиально новый способ эффективной организации, управления и планирования усложнившимся военным механизмом. Системы командования, связи, разведки и наблюдения связываются в единую сеть, которая позволяет управлять боем в режиме реального времени. Принятие решений в меньшей степени нуждается в прохождении через всю иерархию командного звена и обратно. Оно в значительной мере перемещается в горизонтальную плоскость — между командирами одного уровня. Быстротечность современной войны требует отказа от предварительного создания массированных сил на театре боевых действий. Планирование и управление боевыми действиями будут разворачиваться все более не последовательно, а параллельно. Отдельные эпизоды боя, связанные единым информационным полем, позволят в центре и на местах принимать решения быстро и с учетом полной картины событий. Оперативное мышление должно перейти от линейного, основанного на предварительной, тщательной проработке деталей и поражении огневой мощью, к «нелинейному, которое опирается на маневр и быстрое рассечение сил противника».

Фронтовая разведка ориентируется не просто на сбор и анализ информации, а на прогноз ближайших действий противника. Военные подразделения, рассредоточенные в пространстве, в то же время интегрированы с точки зрения управления боем. Они малоуязвимы для противника, маневренны и обладают высокой поражающей способностью. Небольшие подвижные группы войск, называемые разведывательноударными комплексами, способны использовать мощные арсеналы оружия, которые находятся вне зоны боевых действий. Вместо концентрации огневой мощи на главном направлении достигается ее сосредоточение с разных направлений в нужную точку. При этом точность поражения мало зависит от дальности. Таким образом, современный бой можно вести без непосредственного соприкосновения основных сил с противником и значительно снизить собственные потери.

Предполагается, что информатизация обеспечит преимущества в борьбе с противником, обладающим ядерным или другим оружием массового поражения, а также в конфликтах малой интенсивности и специальных операциях. Наиболее оптимистичные оценки американских экспертов выразились в появлении концепции стратегического информационного противоборства (strategic information warfare). Она состоит в достижении стратегических целей не путем масштабного применения традиционных вооруженных сил, а через использование в комплексе с небольшими мобильными ударными силами всей доступной информации самого различного характера: о противнике, о своих силах, об окружающем пространстве. Согласно этой доктрине, наибольшее значение имеет не столько прямое огневое поражение, сколько достижение такого психологического эффекта, который вынудит противника принимать навязанные ему решения.

Радикальные сторонники «кибер»-методов в военном деле говорят об изменении характера современной войны. Среди ее новых признаков они называют переход от противоборства на поле боя к борьбе информационных технологий. Средства информационного противоборства становятся самой важной составляющей в структуре вооруженных сил. Информационное превосходство над противником превращаются не только в инструмент, но и в цель войны. Думается, что полная подмена реального поля боя виртуальными аналогами сама по себе некорректна, поэтому «кибер»-войны служат, скорее, веберовским идеальным типом, чем претендуют на буквальное значение.

Конечно, перспективы развития вооруженных сил США основаны не только на использовании информатики, а на целом комплексе научно-технических достижений и включают в себя:

□ внедрение электронно-вычислительной техники, робототехники, информационных сетей в системы вооружений и управление боем;

□ совершенствование систем обнаружения (sensors) для достижения «прозрачности» поля боя;

□ наращивание неуязвимости, быстроты, поражающей способности систем оружия и боевых частей;

□ развертывание и внедрение новых типов оружия, таких как космическое, направленное пучковое оружие, оружие с использованием биологических факторов и носителей (advanced biological agents).

Эти шаги должны привести к качественному скачку в военном деле, который обозначают термином «революция в военном деле» (revolution in military affairs). По своей значимости эта революция сравнима с моторизацией вооруженных сил в 1930-е гг. и появлением ядерного оружия. Модернизация вооруженных сил США идет быстрыми темпами. Но даже в этих условиях многие американские военные специалисты убеждены, что правительству необходимо в ближайшем будущем всеми силами способствовать революционному скачку. По их мнению, США пребывают в состоянии «стратегического благодушия». Возникшая после окончания холодной войны пауза, когда у США нет сравнимого соперника, должна быть использована для модернизации вооруженных сил, чтобы не утратить превосходства.

Впрочем, ожидаемые преимущества от «революции» некоторые американские эксперты считают едва ли достижимыми в ближайшие годы. По крайней мере, саму революцию они склонны рассматривать не как скачкообразное изменение качества, а как эволюционный процесс, начало которого приходится еще на 1970-е гг. Согласно более осторожной точке зрения, поле боя никогда не станет достаточно прозрачным для командиров, несмотря на все достижения науки. Об этом говорит опыт применения бомб с лазерным наведением в Косово, когда несложная маскировка позволила сербам сохранить тяжелую технику и избежать потерь. Другое ограничение связано с тем, что новые военные технологии не заменят собой и не компенсируют ошибочное политическое решение. Роль информации не стоит преувеличивать и в том смысле, что исход войны все равно решается не в кибернетическом пространстве, а в реальном противоборстве вооруженных сил. Наконец, достаточно трудно предвидеть последствия военных действий, опирающихся на «кибер»-средства в том случае, если противник, не обладающий сравнимыми технологиями ведения боя, выберет стратегию асимметричного ответа. Введение революционных технологий в военное дело требует длительных экспериментов и реорганизации вооруженных сил.

Помимо известного консерватизма Пентагона в отношении радикальных перемен, перед ним стоят более традиционные, но неотложные задачи военного строительства, которые тоже требуют времени на реализацию, значительных вложений сил и средств. Одним из слабых мест вооруженных сил США считаются недостаточные темпы развертывания на театре военных действий. По оценкам военных, для подготовки наземной операции против всего 40 тыс. сербов в Косово Пентагону было необходимо три месяца, несмотря на все достигнутые преимущества. Сегодня развертывание полнокровного корпуса из пяти дивизий в регионе Северо-Восточной или Юго-Западной Азии требуется более трех месяцев. Из важнейших технических проектов не закончены работы по созданию легкого танка и средств для обнаружения и защиты от мин для сухопутных сил и морской пехоты.

Особая роль в современной войне отводится ядерному оружию, которым сегодня обладает все большее количество стран, причем уже не обязательно из числа наиболее развитых и стабильных. К оружию массового поражения сложилось неоднозначное отношение еще в годы холодной войны. Все осуждали абсурдность огромных ядерных запасов, но при этом одни неореалисты указывали на его определенную сдерживающую роль в отношениях между великими державами после Второй мировой войны, другие на неопределенность последствий, которая порождается надеждой на безответный превентивный удар, причем первая точка зрения до сих пор преобладает. Ядерное оружие считается сдерживающим фактором на случай угрозы применения противником других видов массового поражения.

В настоящее время около двадцати пяти стран способны создать собственное ядерное оружие, но многие из них воздерживаются от этого, а ЮАР даже отказалась от своих программ в этой области. По некоторым прогнозам, не более одной-двух стран присоединятся к ядерному клубу в ближайшие десятилетия, и вряд ли их арсеналы будут велики. Кеннет Уолтс считает, что ядерные силы по-прежнему выполняют сдерживающие функции. Это снижает вероятность обычной войны не только между великими державами, но и, например, между Пакистаном и Индией. По его мнению, лидеры государств-изгоев тоже не применят этого оружия в наступательных целях, так как ответный удар даже в случае их личного физического выживания будет означать политическую смерть из-за огромных потерь своего населения. Как утверждает Уолтс, лидеры, относимые к воплощению иррациональности и зла, как раз поступают сообразно логике сдерживания. Именно поэтому Саддам Хусейн в ходе войны с США в 1991 г. наносил удары по Израилю ракетами СКАД, не оснащенными боеголовками, способными нанести значительный ущерб. Да и вторжение Ирака в Кувейт произошло только после неоднократных знаков со стороны США о молчаливом невмешательстве в межарабский конфликт.

С доводами Уолтса можно соглашаться до тех пор, пока субъект политики, обладающий ядерным или другим оружием массового поражения, считается рациональным, а именно, претендует на политическую власть. Они приложимы более к межгосударственным отношениям. Но что если для субъекта политики проблема власти неактуальна, если его цель негативна и носит протестный характер, сводясь преимущественно к разрушению, как можно ожидать от некоторых экстремистских или террористических организаций? Тем более, что развитие науки делает все более доступной технологию изготовления оружия массового поражения в условиях небольшой лаборатории. Проблема современного терроризма крайне неудобна для структурной теории Уолтса, так как она совершенно не вписывается в ее логику и может рассматриваться лишь как временное явление. Примечательно, что в одной из работ Уолтс прямо отказывается рассматривать вопрос о ядерном терроризме, аргументируя тем, что все равно террористы будут покупать его на «черном рынке» или попросту украдут. Это произойдет независимо от того, как на межгосударственном уровне будет реализована программа нераспространения ядерного оружия.

Во всяком случае, ядерное разоружение государств видится многим неореалистам перспективой маловероятной, а процесс медленного распространения этого оружия неизбежным. Для многих государств оно привлекательно тем, что рассматривается как единственная гарантия сдерживания превосходящего противника. Трудности на пути всеобщего ядерного разоружения связаны не в последнюю очередь с техническими условиями. В США считают, что в обозримом будущем не появится надежных средств для контроля больших территорий на наличие ядерных арсеналов. Залежи урана достаточно распространены по всему миру, но даже запасы обогащенного урана, в частности, в России, не поддаются оценке. Некоторые способы обогащения ядерного сырья (с помощью центрифуг или лазерных технологий) не требуют больших производственных площадей и позволяют сделать этот процесс «невидимым» для средств технической разведки. Поскольку ядерные технологии будут развиваться и дальше, возможность надежного контроля ставится американскими военными специалистами под сомнение.

Если намечаемые планы по реформированию и развитию вооруженных сил оправдают самые оптимистичные ожидания, они одновременно принесут с собой и определенные риски. Возможность побеждать противника с минимальными издержками будет превращать войну из крайнего средства в наиболее предпочтительный политический метод, что способствует милитаризации внешней политики Вашингтона. Вторая категория рисков связана с тем, что военное превосходство не является абсолютной гарантией успеха в международной политике, что должны учитывать практики от политики. Примером может послужить проблема предотвращения атак террористов. Третья опасность военного отрыва состоит в том, что США вынуждены будут все более полагаться на свои силы, что может в перспективе привести к утрате союзников. С другой стороны, вырастет и число врагов. Подобная тенденция проявилась при подготовке и проведении военной операции США против режима Саддама Хусейна в 2003 г., когда усилились антиамериканские настроения не только в мусульманских, но и в западноевропейских странах. Наконец, рост внешнеполитических обязательств способен привести к эффекту «перенапряжения сил» и затем к ослаблению влияния США в мире.

Теракт 11 сентября 2001 г. внес коррективы в программы военного развития, которые стали включать обеспечение внутренней безопасности. В этой связи особое внимание уделяется защите информационных сетей, ориентации вооруженных сил на упреждающие действия, повышению качества разведки за счет улучшения межведомственного взаимодействия, сотрудничества со спецслужбами других стран и своевременного определения важнейших целей. Стратегическое планирование в традиционной военной сфере сосредотачивается на охвате широкого спектра возможных задач в любом регионе мира, а не на планах, привязанных к предполагаемым крупнейшим театрам военных действий. В условиях малой предсказуемости угроз намечается отход от единого и жестко контролируемого сверху плана реагирования на них, а также отказ от ядерных сил как стержня, вокруг которого развиваются вооруженные силы. Развитие вооруженных сил в XXI в. основано на широкой кооперации с невоенным сектором промышленности. Предполагается переориентация с долгосрочных планов военного строительства на среднесрочные (6-10 лет) . Таким путем будет достигаться необходимый баланс между постоянной готовностью и освоением новой техники.

Сказанное выше не означает, что на практике США будут вести войну именно так, как задумано стратегами. Противник может не принять «правила игры». В войне против Югославии в 1999 г. США довольно быстро перешли от бомбардировки военных объектов к разрушению гражданских объектов и всей хозяйственной инфраструктуры после того, как увидели, что сербы не собираются сдаваться по предложенному сценарию. Теракт 11 сентября 2001 г. способствовал обострению дискуссий об эффективных методах ведения современной войны. С одной стороны, это стремление минимизировать использование военной силы, с другой, — необходимость превентивных ударов, включая убийство политических лидеров. Проблему выбора усугубляет тенденция к нестандартным способам ведения войны со стороны американских противников, не обладающих сравнительной военной мощью.

В ходе оккупации американскими войсками Ирака в 2003 г. проявился новый тип военного конфликта. США столкнулись с гибридом партизанской и террористической войн. Американское командование не в состоянии найти эффективные меры, чтобы остановить рост числа нападений иракцев на оккупационные войска. Скорее всего, руководство этими боевыми отрядами осуществлял не только Хусейн, поэтому трудно говорить о едином фронте партизанской борьбы. Но кроме военных нападений проводятся акции террора, в которых гибнут и американские солдаты, и иракское население. Теракты направлены уже не столько на освобождение Ирака, сколько на превращение его в новый Афганистан. Управление действиями террористов также не имеет централизованного руководства, а ведется по так называемому сетевому принципу. В таком случае ликвидация любого из очагов сопротивления не приводит к победе, а дальнейшее увеличение оккупационной армии вряд ли окажется по силам США.

В операциях по борьбе с терроризмом и против политически нестабильных государств еще сложнее регламентировать масштаб использования военной силы и учесть политические последствия. Здесь от «идеальных» рецептов ведения войны остается мало: размывается различие между мирными жителями и солдатами; нет места дипломатии; исчезают критерии пропорционального применения силы. Не случайно традиционные военные действия стали играть относительно меньшую роль, уступив место миротворчеству, принуждению к миру, специальным операциям.

Необходимость военной силы как инструмента политики государства неореалисты, вслед за Уолтсом, связывают с анархичной природой существующей международной системы, что обусловлено целым рядом условий. Прежде всего, каждое государство может рассчитывать только на себя в защите национальных интересов, в собирании необходимых ресурсов, в выборе союзников, которые могут быть лишь временными.

Как бы ни отличались конкретные условия, в общем случае важнейшей задачей государства является обеспечение безопасности в смысле физической защиты территории от военного нападения. Это остается первым условием сохранения суверенитета и обеспечения жизнедеятельности общества. В противном случае нет гарантии того, что другие государства не будут претендовать на политические свободы и благосостояние данного народа.

Кредо государственной политики на международной арене — постоянное соревнование за поддержание своих позиций в конкуренции за ресурсы и другие интересы, за достаточный уровень обороноспособности. Поскольку в условиях анархии между государствами существует недоверие, они стоят перед необходимостью постоянной конкуренции. Это приводит к тому, что они вынуждены жертвовать долгосрочными интересами в угоду краткосрочным.

Результаты политических действий трудно предвидеть, и они часто не совпадают с намерениями участников событий. Все государства находятся в отношении взаимозависимости, то есть ни одно из них не распоряжается полностью своей судьбой, так как состояние международной системы зависит также от действий других государств.

В условиях анархии государства действуют по закону силы и не могут следовать моральным нормам, ибо нет верховной власти и закона. Международные договоры соблюдаются лишь в той мере, в которой они выгодны, и потому государство всегда может либо отказаться от него, либо нарушить. «Ни одно государство не имеет юридического или морального права на существование или процветание, единственное «право» состоит в том, чтобы добиваться этого в меру своей силы». То есть «право» сводится не к закону, а к свободе выбора средств для достижения цели.

Говоря о роли военной силы в современных международных отношениях, оппоненты неореализма указывают на то, что современное цивилизованное и политически активное общество все менее склонно мириться с военными издержками, что в условиях глобализации более актуальными становятся невоенные методы влияния. Согласно неореализму, международная структура все же должна рассматриваться сквозь призму распределения силы. Сила — многовекторная составляющая, и примет ли она военную или иную форму, не меняет существа политики. В определенных условиях великим державам нет необходимости обеспечивать свои интересы военной силой. Они достигаются иными средствами, которые работают настолько эффективно, насколько сильно государство. «Пацифисты» ошибочно смешивают роль силы и практику ее использования. Они указывают именно на последнюю как критерий в рассуждениях об устаревании силовой политики.

В то же время военное превосходство не является панацеей. Военная сила есть лишь атрибут власти, а не синоним, и ее использование в международных отношениях не равно установлению политического контроля. Сила сама по себе способна лишь обеспечить удержание территории. Но если государство-завоеватель не в состоянии установить политическую власть, это не показатель его военной слабости, потому что одно дело победить, а другое — управлять. С этой проблемой столкнулись США, когда после быстрой военной победы над режимом Саддама Хусейна им не удается найти адекватные политические решения. Это чревато утратой управляемости и погружением Ирака в хаос.

В связи с шоком от терактов 11 сентября 2001 г. война как продолжение политики другими средствами переживает «эпоху возрождения» в практической политике США и на военно-доктринальном уровне. Четко обозначившийся после этого события сдвиг в сторону односторонней политики — «... кто не с нами, тот против нас», по выражению президента Буша — имеет глубокие основания, связанные с претензией на глобальное лидерство США после окончания холодной войны. Террористическая атака лишь ускорила политическую эволюцию в данном направлении.

Наметилась и определенная утрата интереса США к НАТО как военному инструменту. Она связана с растущим разрывом в системах вооружения, разведки и управления боем, которыми обладают США и союзники по блоку. Эффективность подразделений НАТО даже в случае их прямого переподчинения Пентагону считается относительно невысокой. Необходимость коллективных решений внутри альянса все более тяготит США. Дальнейшая судьба НАТО связана со многими вопросами, которые заслуживают специального изучения. Готовы ли новые восточноевропейские и прибалтийские члены этой организация безоговорочно защищать национальные интересы США и выделять деньги на перевооружение? Как «неофиты» будут балансировать между партнерами по Евросоюзу и США в случае возникновения разногласий по линии НАТО? Будут ли западноевропейские члены альянса увеличивать военные расходы в рамках НАТО или направят усилия на создание собственной системы региональной безопасности? Можно предположить, что судьба НАТО будет зависеть от того, насколько США сумеют быть таким лидером «большой семерки», который сумеет консолидировать интересы всех великих держав перед лицом остального мира.

Содержание важнейших категорий, которыми для политических наук являются «сила», «ненасилие» и «власть», остается дискуссионным. Между тем от их толкования зависят как общие теоретические построения, так и практически-политические рекомендации. Граница между насилием и ненасилием на практике весьма подвижна, она определяется в контексте конкретно-исторических обстоятельств. Для неореалистов сила государства в широком смысле является одним из возможных способов осуществления власти. Применительно к государству она может рассматриваться как атрибут власти, обобщенный потенциал (мощь), приведенная в действие мощь с учетом результата или как итог системных взаимодействий многих государств. В качестве системного признака сила учитывается в виде ее распределения между государствами. Военная сила определяется теорией не только исходя из имеющихся вооруженных сил, их структуры и выучки. Она зависит от потенциала государства в широком смысле и от способности политического руководства эффективно и в нужные сроки преобразовать эти ресурсы в военную мощь.

Задача разложения силы на измеряемые компоненты, столь привлекательная для прикладных исследований, наталкивается на принципиальные трудности: асимметричный характер потенциалов государств, отсутствие прямой зависимости между мощью и результатом силовых действий, невозможность учесть идеальные факторы и интерпретировать все многообразие политических отношений в терминах силы. Поэтому многие неореалисты предпочитают считать силу обобщенной характеристикой и часто сводят ее к мощи государства.

Сущность войны — силы в действии — не изменилась со времен Клаузевица, несмотря на серьезные трансформации международной системы, связанные с окончанием холодной войны, процессами глобализации и прогрессом в военном деле. Угроза глобальной войны снизилась. Американские эксперты обращают основное внимание на войны между наиболее развитыми странами и «периферией» и проблемы вмешательства в конфликты внутри «третьего мира».

Современная война означает планирование и управление боевыми действиями в режиме реального времени, быстротечность боя, высокую мобильность и взаимодействие войск, неограниченную глубину фронта, разгром противника без сосредоточения сил и средств огневого поражения в непосредственной близости от поля боя. Но война по-прежнему служит продолжением политики, а не ее заменителем. Поэтому ошибочное политическое решение может поставить государство, имеющее подавляющее военное превосходство, перед выбором: поражение или война на уничтожение — вместо столь привлекательной для политиков «управляемой» войны.