Три уровня анализа природы войны

В мировоззрении неореалистов важной составляющей остаются представления «классического» периода. Конфликтность по-прежнему выводится из свойств международной системы, государства и человека, но концепции неореалистов отличает стремление преодолеть недостатки классической модели за счет переосмысления базовых понятий и развития новых методов исследования.

Как известно, реалистическая традиция опирается на учение о войне Клаузевица. Он усматривал ее источник в социальных антагонизмах, которые доходят до межгосударственных противоречий и не имеют рационального объяснения. Положение о конфликтности международной системы, позаимствованное затем реалистами, у самого Клаузевица полагается как неизбежная данность, выходящая за пределы строгого теоретического анализа войны. В этом виден исторический отпечаток времени на его мировоззрение, наложенный эпохой революций, наполеоновских войн, раздробленности и неопределенности судеб самой Германии. Именно поэтому основное внимание обращено в первую очередь на военный аспект силы, а дипломатия и война, внешняя и внутренняя политика выступают для немецкого мыслителя как едва ли разделяемые сферы деятельности. Отсюда и его отказ теоретически объяснять причины насилия.

Опираясь на труды предшественников, Ганс Моргентау перенес рациональный анализ на политику как более общее явление, чем война. В изучении объективной природы конфликтов он следовал Томасу Гоббсу, выделяя два существенных свойства человека и государства: стремление к власти и конкуренцию за обладание необходимыми ресурсами. В этом он видел универсальный, непреходящий закон полити - ки. Обоснованием такой точки зрения служили примеры из истории человечества, полной войн.

Моргентау отмечал, что сила стала непреложным законом существования международной системы. В современном виде она сложилась после окончания Тридцатилетней войны (1648 г.), когда Европа состояла уже не из феодальных областей, управляемых семейством Габсбургов, а из суверенных государств. Международные конфликты имеют корни в столкновении интересов государств, обладающих неравной силой. Государства не могут отказаться от вооруженной борьбы даже если их лидеры решат, что война разорительна. «Вся история показывает, что нации-государства, занимающие активную позицию в международной политике, постоянно готовятся, либо вовлечены, либо восстанавливаются после организованного насилия в форме войны»524.

Помимо равновесия сил на международной арене, фактором стабильности в рамках классического реализма считалась многополярность системы. Великие державы компенсируют возникающее неравенство привлечением союзников. Несовпадение интересов множества небольших государств также способствует общей стабилизации. Последнее суждение уподобляет политику взаимодействию разнонаправленных механических сил, что является неоправданным упрощением. Не случайно классический реализм не объясняет, почему в случаях примерного равенства государств в биполярной системе (Спарта против Афин в Древней Греции, Иран против Ирака в новейшей истории), и в многополярных системах с многочисленными альянсами (Первая мировая война) все же происходили войны. Никак не поясняется и феномен превентивных войн, которые начинались из боязни утерять могущество.

Неореалисты поставили вопрос о войне несколько по-иному. Идея многоуровневого анализа международной политики позволяет говорить про общие причины войны, которые проявляются на уровне системы в целом, и более частные — на уровне государства и личности.

Системные причины войн

Кеннет Уолтс рассматривает международную систему не просто с точки зрения его конфликтности, как это делал Моргентау, а берет в качестве исходного пункта дихотомию «мир и война». Целью человечества является мирная жизнь, поэтому вопрос к теории формулируется так: чтобы найти пути к миру, нужно понять, в чем природа войны.

Следует отметить, что неореалисты традиционно обращают основное внимание на так называемые глобальные, или «большие войны» (major war), между великими державами. Это связано с постулатом об их решающей роли в международной политике. Глобальные войны от-

личаются масштабом, последствиями, потенциально неограниченными средствами, которые привлекаются для ведения войны, огромными людскими потерями, большой продолжительностью. В них принимает участие гегемон и государство, бросившее вызов. Такие войны направлены на разрушение экономики, политической системы и идеологии противника, на переустройство мирового порядка.

В книге «Человек, государство и война» Уолтс выделяет три способа изучения источников войн, называя их уровнями анализа. Корни войны, как и всякого зла, следует искать в самом человеке. Это соответствует первому уровню анализа. Второй уровень возникает из того факта, что человек существует в обществе, с которым он взаимодействует, а потому вынужден с ним считаться. В свою очередь, общество в лице государства тоже учитывает интересы своих граждан. Совокупность государств можно рассматривать как систему более высокого порядка. Так возникает третий уровень анализа. Здесь играют свою и роль отдельное государство, и система в целом. Уолтс считает, что природа насилия связана не с одним, а со всеми тремя уровнями. Но в последующих работах он рассматривает проблему войны лишь в свете структурной теории, то есть как общее явление международной политики, соответствующее системному уровню анализа.

Идея многоуровневого анализа политики оказала большое влияние на всех сторонников неореализма, хотя и породила споры о количестве и содержании уровней. Уровни позволяют иерархически упорядочить множество факторов, влияющих на международную политику, а также учесть взаимодействие причинных связей разных уровней. В неореализме пока не сформировалось другого столь же популярного принципа комплексного анализа. Поэтому есть смысл рассматривать концепции неореализма о природе войны, следуя уровням Уолтса.

Вопрос о природе войны Кеннет Уолтс делит на два: каковы ее конкретные и системные причины. Его теория уделяет основное внимание войне как общему, повторяющемуся феномену в истории человечества. «Центральный вопрос структурной теории — как изменения [международной] системы влияют на ожидаемую частоту войн». Причины конкретной войны должны изучаться как на уровне структуры, так и на уровне взаимодействия государств. Последнее предполагает привлечение особенностей данного конфликта: исторической ситуации, свойств участников конфликта и двусторонних отношений государств.

С точки зрения структурной теории, распределение силы между великими державами является основным регулятором международных отношений, будь то состояние мира или войны. Именно оно определило особенности отношений США и СССР и послужило первопричиной холодной войны. Политику двух сверхдержав нужно рассматривать не саму по себе, а с учетом баланса сил в международной системе. Вопрос о том, какая из двух стран виновата в развязывании холодной войны, оказывается некорректным. Правильная постановка проблемы — что привело к холодной войне. В биполярном мире, который сложился после разгрома гитлеровской Германии, две великие державы имели конфликтующие интересы и амбиции, а потому были обречены на недоверие друг другу, взаимные опасения, приписывание противнику агрессивных намерений даже в случае принятия мер оборонительного характера. Кризисные ситуации вызывали обоюдное сопротивление любым попыткам оппонента изменить соотношение сил. Активизация коммунистов в Греции спровоцировала доктрину Трумэна, а усиление влияния СССР в Восточной Европе — план Маршалла и создание НАТО. В ответ был создан Варшавский договор.

Основная структурная причина войн лежит в нарушении баланса сил на международной арене. Сила государства, не имеющего соперника, всегда несет потенциальную опасность для остальных, причем это не зависит от намерений политиков. В таком положении в конце XX в. оказались США, которые могут считать, что в качестве лидера однополярного мира они проводят внешнюю политику в интересах мира и справедливости. Но эти действия необязательно совпадают с интересами других государств, в том числе союзников. Так превосходящая сила провоцирует недовольство других государств и стремление восстановить баланс.

Отсутствие серьезных угроз безопасности делает более свободным выбор средств в международной политике, которая попадает в зависимость от самых разных факторов. Силовое вмешательство США в Боснийский кризис в 1994 г. произошло под влиянием внутриполитической конъюнктуры, когда кандидат в президенты Боб Доул использовал тему Боснии в предвыборной борьбе. США не раз применяли военную силу против стран «третьего мира» для принудительного установления демократии.

Баланс сил рано или поздно объективно восстанавливается, так как новые сверхдержавы занимают свое место в международной системе. Уолтс отмечает, что после окончания холодной войны он складывается в Азии, где США держат такое же количество вооруженных сил, сколько в Европе. Экономическое развитие Японии уже поставило ее в разряд регионального и глобального лидера. Для статуса сверхдержавы ей не хватает военной мощи. Она по-прежнему опирается на гарантии безопасности, предоставляемые США и сдержанно относится к идее развития собственных вооруженных сил и ядерного потенциала. Тем не менее, Япония вынуждена продвигаться по этому пути под влиянием, по крайней мере, двух факторов. Во-первых, глобальные экономические и политические интересы требуют адекватных инструментов для их обеспечения. Во-вторых, угрозу интересам Японии создают быстрые темпы экономического роста Китая, потенциальной сверхдержавы. Китай модернизирует вооруженных силы, включая ядерный потенциал, и уже способен поразить баллистическими ракетами территорию США.

В теории Уолтса война как общее явление является непременным атрибутом международной политики до тех пор, пока в ней действуют суверенные государства и анархия остается ее основным принципом. Возможен ли мир, построенный не по концепции баланса сил? По мнению Уолтса, баланс на иных принципах возможен, если есть эффективная супранациональная власть. Но это не что иное, как идея мирового правительства, которую он считает утопичной. Пока не найдены более действенные механизмы согласования интересов, политика суверенных государств в условиях анархии предполагает борьбу за национальные интересы.

Полярность международной системы, которая зависит от числа великих держав, тоже связана с проблемой войны. Тот или иной вид полярности системы формируется как следствие перераспределения силы. С окончанием холодной войны исчезли четко очерченные границы влияния. Исчезло ожидание адекватного ответа в случае серьезного нарушения баланса сил одной из супердержав. Для переходного периода характерно отсутствие устойчивой структуры, что само по себе провоцирует силовую политику.

Переход к постбиполярному миру сопровождался рядом важных событий. Распались Советский Союз и содружество стран социализма. Последние стали искать партнерства с бывшими врагами. Возник определенный вакуум власти на международной арене. США остались в статусе единственной глобальной державы, способной влиять на события в любом регионе мира с помощью политических, экономических и военных средств. Одновременно наблюдается процесс глобализации экономических отношений в мире и бурный экономический рост в Азии. Ввоз товаров в США из стран этого региона только с 1975 по 1995 гг. возрос с 25 до 280 млрд. долл. и составил 40% всего импорта, а экспорт с 30 до 150 млрд. долл., что покрывает 30% американского экспорта. Благодаря смещению центров мирового развития ожидается, что в течение ближайших десятилетий отношения между ведущими странами приобретут особый динамизм, связанный с ростом неопределенности. Как считают эксперты РЭНД-корпорэйшн, они могут иметь тенденцию развития как в сторону консолидации, так и по линии усиления противоречий.

После краха коммунистической идеологии государства стали различаться в основном уровнем экономического развития. Это позволяет говорить об изменении характера межгосударственных противоречий. Активизация малых государств, освобожденных от политической опеки, нарушает сложившуюся иерархию, прежде всего в области экономических отношений. Устранение прежнего давления со стороны великих держав пробудило старые конфликты между развивающимися странами. На международной арене сталкиваются отдельные государства и многочисленные пересекающиеся (по членству государств) альянсы, в основе которых этническая, религиозная, экономическая, идеологическая и иная общность. Причем альянсы могут не совпадать с национальными границами государств. Примером может служить деятельность исламских фундаменталистов.

Между американскими учеными нет единого мнения, считать ли современную систему многополярной или однополярной. Уолтс утверждает, что с окончанием холодной войны международная система на короткий срок стала однополярной. В свете структурного подхода од - нополярность — явление временное из-за неравномерного распределения силы. В перспективе, которая оценивается в 10-20 лет (примерно к 2015 г.), следует ожидать перехода к многополярной системе как более сбалансированной и менее склонной к насилию. Новыми претендентами на лидерство Уолтс и его последователи считают Японию, затем Германию, Китай, Евросоюз и Россию, в случае ее экономического возрождения. Неустойчивость нынешнего однополярного устройства связана с тем, что государство-лидер, в данном случае США, тратит слишком большие усилия за рубежом, ослабляя себя в долгосрочной перспективе. Но даже в случае умеренной политики лидера более слабые государства все равно никогда не будут уверены, изменится ли «настроение» у гегемона. Основной аргумент Уолтса — судьба империй в истории человечества.

Оценивая возможные конфигурации международной структуры, он отмечает, что, вопреки бытовавшему прежде мнению, биполярная структура более стабильна, чем многополярная. Стабильность сохраняется благодаря анархичной организации международной системы и постоянному количеству великих держав, определяющих судьбы мира. Во-первых, в биполярном мире достигнутое равновесие могут поколебать лишь внутриполитические проблемы, но не третье государство. Даже если оно попытается играть более значительную роль, две великие державы легко могут вернуть мир к биполярности. Противники четко определены, что снижает риск политических ошибок. Во-вторых, две супердержавы не могут уклониться от ответственности за поддержание общей стабильности, а это сдерживает любого потенциального агрессора. В-третьих, в биполярной системе великие державы рассчитывают главным образом на собственную экономическую и военную мощь, а не на помощь союзников. При многополярности государства в военном отношении государства зависят от партнеров и вынуждены вступать в альянсы, беря на себя обязательства, которые могут втянуть их в конфликт, не имеющий непосредственного отношения к собственным интересам. Сложность союзнических отношений и более высокая степень экономической взаимозависимости повышают политические риски. Поэтому при многополярности риск войны гораздо выше.

В рассуждениях Уолтс опирается на модель советско-американских отношений, сложившуюся после Второй мировой войны, когда противники обладали примерно равной военной мощью. Последовательная потеря Китая Соединенными Штатами и Советским Союзом не сказалась значительно на балансе сил, так же как и выход Франции из военных структур НАТО. В биполярном мире противники хорошо известны и понятны, так что даже распространение ядерного оружия может оказаться дополнительным стабилизирующим фактором. Лидерам двух альянсов проще выстраивать стратегию, защищая главным образом свои интересы. Ни США, ни СССР особенно не заботились об одобрении своей политики со стороны менее влиятельных союзников. Любой провал мог быть превращен в победу противостоящего блока, что заставляло быстро реагировать на неожиданные события, компенсируя нежелательные изменения.

Если число великих держав больше двух, то непредсказуемость отношений выше. В условиях взаимозависимости многочисленные альянсы становятся менее определенными по своей направленности. В силу несовпадения интересов у политиков меньше свободы в принятии решений, гораздо труднее достигается компромисс по этническим вопросам, по разделению сфер влияния, сложнее определить систему угроз и жизненно важные интересы альянса в целом. В итоге реакция на кризисы становится замедленной и менее последовательной.

Среди тех ученых, кто наиболее близок Уолтсу, выделяются несколько точек зрения на системные причины войн. Структурный реализм Уолтса сохранял серьезное влияние в начале 1990-х гг., хотя порой оно проявлялось в довольно неожиданной форме. К примеру, перераспределение сил в Европе после окончания холодной войны, как писал Джон Миршаймер накануне развала СССР, чревато возвратом к многополярному миру и повысит риск войны в Европе на почве этнических конфликтов. Следуя буквально рассуждениям Уолтса об эффекте сдерживания ядерных арсеналов в советско-американском противостоянии, он даже высказался в пользу контролируемого распространения ядерного оружия в Европе вместо последовательного разоружения. США не должны были отказываться от военного присутствия в Европе, даже если СССР уйдет оттуда. Таким парадоксальным образом предотвращение войны в Европе связывалось с продолжением конфронтации в духе холодной войны. Прямая экстраполяция тезиса Уолтса на пост - биполярный период представляется малооправданной.

Согласно более умеренной точке зрения, Европа должна была остаться мирной после ухода советских войск. Стефен ван Эвера на примере той же Европы доказывал, что переход к многополярности не обязательно должен сопровождаться нарастанием конфронтации. Соглашаясь с тезисами Уолтса об устойчивости биполярной структуры, он уточнил, что некоторые факторы на самом деле имеют неопределенное влияние на проблему войны. В частности, тезис об относительно большем риске войны в многополярной системе явно преувеличен. Ведь члены политического или военного альянса могут отказаться от соблюдения обязательств, если посчитают, что нападение обойдется значительно дороже, чем оборона. Более того, они могут предпринять совместные действия для сдерживания агрессии потенциального агрессора. С другой стороны, в биполярном мире супердержава тоже не может действовать без оглядки на союзников. Нежелание членов НАТО участвовать в прямом военном конфликте с СССР в определенной мере сдерживало США в 1950-е гг. от превентивных ударов по советской территории, от эскалации войны в Корее, от применения ядерного оружия против Китая во время тайваньского кризиса. Поэтому в смысле безопасности многополярная структура незначительно отличается от биполярной.

В конце 1990-х гг. среди американских экспертов больший вес приобрели умеренные оценки. Они связаны с осознанием уязвимости США, а также с эволюцией международной структуры в сторону многополярности, которая сопровождается постепенным сужением круга внешнеполитических задач США. Хотя в ближайшее время трудно ожидать проявления политики баланса сил в отношении США, другие государства могут косвенно препятствовать американским инициативам. Недолговечность однополярности объясняется не только асимметричным распределением силы, что делает структуру неустойчивой, но и сомнениями, что США смогут реализовать свое превосходство в виде системы институтов, которые бы обеспечили устойчивый мировой порядок. Тенденция к многополярности способна обострить прежде всего региональные противоречия. Потенциал нестабильности складывается вокруг Азиатско-тихоокеанского региона: быстрое развитие Китая плюс неразрешенность противоречий с Тайванем, напряженная ситуация между двумя Кореями и Японией, достаточно сильные региональные позиции Японии, противоречия между Индией и Пакистаном.

Развивая по-своему «линию Уолтса», ряд ученых предложили различные варианты количественных мер, связывающих войну с перераспределением силы в международной структуре. Например, ранговая методика говорит о том, что поведение государства соответствует месту, которое оно занимает в международной иерархии, ранжированной по сумме нескольких критериев. Ведущие державы, находящиеся на вершине по всем параметрам, не испытывают проблем и потому не склонны к насилию. Страны второго эшелона, которые слабее во многих отношениях, не проявляют заметного недовольства. Источником насилия являются государства, у которых отдельные параметры развития находятся в несбалансированном состоянии. Например, военная мощь не соответствует экономической (СССР и Россия), или экономический статус — военному и политическому (Япония). И дело не в том, что они опасаются агрессии, а в неудовлетворенности своим положением в международной иерархии. Отсюда следует общий вывод: чем больше показатель средней несбалансированности структуры, тем выше вероятность войны.

Все чаще перераспределение силы трактуется не как объективно складывающееся отношение, но и как результат активных действий субъектов политики. Например, крупнейшие государства склонны включать в сферу своего влияния третьи страны для создания военных блоков. В результате относительного падения своего влияния великая держава может прибегнуть к перераспределению силы в свою пользу путем насилия.

В развитие идей Уолтса предлагаются более сложные концепции о зависимости между конфигурациями баланса сил и различными типами войн. Как пишет Микаэл Салливан, если в однополярном мире наиболее вероятны войны по типу полицейских операций, то в биполярном

— небольшие войны между малыми государствами на границе глобального противостояния супердержав. Ослабление лидеров при растущей тенденции многополярности, когда уже не удается поддерживать прежний порядок, провоцирует националистические войны. Частично их эскалация является следствием военных операций прошлого, которые создали определенные проблемы малым государствам542.

Концепция Сейома Брауна дает подобную картину зависимости. Он вводит два системных параметра — число полюсов в международной системе и сплоченность государств внутри полюсов (коалиций государств). От них зависит вероятность войны и ее пространственная локализация.

Браун выдвигает шесть гипотез, которые объясняют возникновение войн при различных конфигурациях международной системы (или отдельного региона). Первая из них говорит о том, что однополярные системы с устойчивыми связями наименее склонны к войнам и способны малыми усилиями прекратить эти конфликты. Однако в современном мире такие системы нестабильны из-за борьбы подчиненных народов за автономию. Если в древности подобные примеры представляют собой Египетское, Шумерское и Персидское царства, Рим времен Юлия

Цезаря, то в новейшей истории сюда можно отнести лишь Советский Союз со странами социалистической ориентации из Восточной Европы.

Как считает Браун, относительно короткий срок жизни «советской империи» показывает, что однополюсные иерархические системы в виде многонациональных образований уходят с исторической сцены из-за того, что не могут в полной мере соответствовать реалиям сегодняшнего дня: рост образования, национального самосознания и организационно-политических навыков населения, неравное технологическое развитие. Народы и этнические группы остаются внутри империи лишь насильно или по необходимости. Например, по соображениям безопасности.

Логика рассуждений Брауна имеет под собой основания, но все же представляется некоторым упрощением. Проблемы национальной и культурной автономии были и остаются во многих государствах, так же как позитивный и негативный опыт их урегулирования. Не могут же, в самом деле, полиэтничные общества, такие как Канада, Россия и Китай, дробиться до бесконечности, если они насчитывают сотни этноязыковых групп населения. Этот процесс может войти в противоречие с социально-экономическими и демографическими условиями развития и даже выживания этих же самых этнических групп. Помимо американского «плавильного котла» с его нивелирующими тенденциями, есть опыт длительного сосуществования народов в России, Китае, Швейцарии, Канаде. Этническая и гражданская самоидентификация совершенно не обязательно должны противоречить друг другу. Да и в современных США вместо «плавления» наций все чаще говорят о «мозаике».

По Брауну, войны возможны в однополярной системе со слабыми внутренними связями. При этом однополярность в некоторой степени препятствует расширению конфликта на всю систему. В условиях, когда государства не разделены на резко противостоящие коалиции, немногие из них заинтересованы участвовать в локальном конфликте. С другой стороны, если государство-гегемон решилось на интервенцию, опасность расползания конфликта тоже снижается, как, например, в случае войны в США против Ирака в 1990-91 гг.

Войны также вероятны в биполярных и многополярных системах со слабыми внутренними связями внутри коалиций. Эскалация военного конфликта на всю систему оказывается относительно большей, чем в предыдущем случае. Вероятность войн повышают неопределенность обязательств по обеспечению безопасности и, как следствие, ошибочная интерпретация действий политических оппонентов. Поэтому великие державы часто вмешиваются в локальные конфликты.

Война маловероятна в биполярном мире с сильными связями внутри полюсов. Но если она все же начинается, ее трудно локализовать. Военный конфликт внутри каждого политического лагеря затруднен, так как должен получить одобрение лидера или большинства входящих в него стран. В отношении враждебного лагеря любую страну сдерживает существование обязательств о взаимной помощи при обороне, что грозит возмездием со стороны более могущественного противника и расширением конфликта до глобальных масштабов.

Многополярная система со сплоченными коалициями еще более безопасна. Возможные войны легко локализуются, что обеспечивается самодостаточной системой региональной и глобальной безопасности. Но на практике, как считает Браун, мир далек от подобной схемы. Идея самодостаточной безопасности не сочетается с двойственным феноменом современности. С одной стороны, это рост взаимозависимости в четко очерченных границах государств и регионов, а с другой, — интерес всех стран к глобальным ресурсам, которые находятся в общем пользовании (мировой океан, биосфера, космос). Что в таком случае удержит региональные системы от традиционной политики баланса сил?

Бесполюсная (полиархическая) конфигурация международной системы более всех других провоцирует войну, но и способствует ее локализации. В условиях полиархии переплетение многочисленных связей между государствами, в том числе этнических, экономических, религиозных, идеологических, не совпадает с какими-либо коалициями в сфере безопасности и вообще делает формирование последних делом малореальным. Каждое государство действует на свой страх и риск, что повышает риск войны, но различие интересов и отсутствие взаимных обязательств ограничивает распространение конфликта. Можно отметить, что эта гипотеза Брауна тоже довольно далека от реальной действительности.

Таким образом, Браун выделяет в качестве наиболее важного источника конфликтности международной системы отсутствие устойчивых упорядоченных отношений между государствами на глобальном или региональном уровне. Полярность играет подчиненную роль, так как при любом количестве полюсов теоретически есть возможность сдерживать военные конфликты. Схема, представленная в Таблице 8, является лишь иллюстрацией концепции. В практическом анализе, как справедливо отмечает Браун, следует иметь в виду, что степень устойчивости связей внутри коалиции представляет собой континуум и может определяться более точно с помощью вычислительных методик.

Поискам наиболее общих причин войн посвящены исследования не только представителей «линии Уолтса». В них тоже преимущественное внимание уделяется системным, или «большим войнам». Однако здесь есть своя специфика. Ученые, привлекающие математические методы, считают войной не только период собственно военных действий. Речь идет о значительных промежутках времени, в среднем около 30 лет. Например, сторонник теории циклов Моделски приводит следующие периоды: итальянские войны 1494-1516 гг., войны Нидерландов против Испании за независимость 1580-1609 гг., войны Луи XIV 1688-1713 гг., войны Французской революции и наполеоновские войны 1792-1815 гг. Как одна глобальная война рассматриваются Первая и Вторая мировые войны, с 1914 по 1945 гг. Такая периодизация способна вызвать возражения историков хотя бы своей непоследовательностью. Например, в случае итальянских войн Моделски, видимо, считает окончанием глобальной войны прекращение активных военных действий, что было задолго до заключения мира в 1559 г. Но тогда не вполне логично выглядит объединение Первой и Второй мировых войн, между которыми находится значительный период относительно мирного развития международной системы. Войны Луи XIV тоже принято отсчитывать, начиная с 1668 г., а не с 1688 г., как это делает Моделски.

Понятие «большой войны» в подобных исследованиях весьма неоднозначно. Во-первых, в него включают наиболее крупные войны, что оставляет место для субъективизма в их отборе. Масштаб военных действий далеко не всегда соответствует политическим последствиям. Есть расхождения в том, считать ли главными только морские войны либо включать также и сухопутные. В свою очередь, последний вопрос связан с пониманием природы лидерства. Во-вторых, ряд авторов утверждает, что «супервойны» происходили примерно раз в столетие и выводили на арену истории очередного лидера, занимавшего господствующее положение в международной системе. Именно о таких глобальных войнах идет речь в теории циклов и теории гегемонистской стабильности. Благодаря указанным обстоятельствам списки «больших войн» и критерии их отбора могут весьма различаться.

Часть исследователей, изучавших природу войны на системном уровне, прошли определенную эволюцию от бихевиоризма Дэвида Син - гера. Слабые концептуальные основания, состоящие в основном в попытках доказать априорные статистические гипотезы с учетом некоторых положений реализма, не позволяют говорить о самостоятельном теоретическом направлении. Например, «наследники» бихевиористов на статистическом материале показали, что едва ли следует говорить о снижении насилия в мире после окончания холодной войны как о действительно новом качестве. Речь может идти о флуктуации, то есть о временном отклонении от общей тенденции. Появление ядерного оружия и средств его доставки, а также огромная стоимость военных операций, не снизили ни вероятность развязывания войн, ни тенденцию к сотрудничеству в советско-американских отношениях, которая продолжалась с середины 1960-х до середины 1970-х гг.

Джэк Леви выделил в период с 1495 по 1975 гг. 119 войн, в которых участвовали великие державы, и дал количественные оценки их интенсивности, масштабности, длительности и ожесточенности. На базе его исследований были сделаны выводы, что в конце XX в. войны стали короче, военная сила применяется более концентрированно, не меняется средняя интенсивность и ожесточенность военных конфликтов. Проявилась тенденция к уменьшению числа войн с участием великих держав. Но именно для этих немногих случаев характерен рост ожесточенности, интенсивности, концентрации военной силы, а также масштабов боевых действий. Общее число войн возросло, причем среди причин вышли на первое место новые, до того не столь заметные: рост национализма, религиозная нетерпимость, споры о границах, гуманитарные проблемы.

Следует заметить, что связь между степенью полярности мира или перераспределением силы, с одной стороны, и возникновением войн, с другой, многим представляется неоднозначной. Основой для этих сомнений служит количественный анализ истории войн. Он показал отсутствие статистически значимой корреляции между полярностью международной системы и количеством войн. Уильям Томпсон на материале периода 1434-1983 гг. тоже пришел к заключению, что однополярная и биполярная системы отнюдь не стабильнее, чем многополяр - ная. Более осторожные выводы Джека Леви, сделанные на этом же эмпирическом материале, говорят о том, что все же биполярная система более стабильна в том смысле, что многие характеристики военных конфликтов, такие как ожесточенность или интенсивность, находились на более низком уровне.

Теория гегемонистской стабильности считает глобальную войну принципиальным механизмом истории, который определяет, какое государство будет управлять международной системой. Продолжая мысли, высказанные еще Фукидидом в «Пелопонесской войне», Роберт Гилпин утверждает, что «равновесие сменяет неравновесие, и мир двигается к новому кругу... конфликта. Так было и так будет, пока люди не уничтожат себя или не научатся создавать эффективный механизм мирного развития». Несмотря на значительные изменения в международной системе, связанные с технологической революцией, появлением ядерного оружия и ростом взаимозависимости государств, Гилпин считает, что ее сущность осталась неизменной.

Причина стабильности системы видится не в примерно равном распределении сил между великими державами, как об этом говорит структурный реализм, а совсем наоборот. Устойчивое господство гегемона выступает главным условием мира, а выравнивание силы в пользу ближайшего соперника ведет к войне. Причиной утраты равновесия является «несоответствие между существующей системой и перераспределением сил в пользу тех акторов, которые извлекут наибольшие выгоды от изменений». Возникающий международный кризис может быть разрешен мирным путем, но основным механизмом, который сформировала история, до сих пор остается война. Неизбежность войн вытекает из закона неравномерного экономического развития государств, которое приводит к смене мирового лидера и установлению нового мирового порядка.

Гилпин выделят несколько условий, которые обычно предшествуют развязыванию гегемонистской войны. На первом месте — «сжатие» пространства, свободного от конфликта интересов, а также возможностей для компромисса, когда отношения все более приближаются к принципам игры с нулевой суммой: успех одной стороны воспринимается как ущерб другой. Далее одна из конфликтующих стороны приходит к идее превентивной войны для того, чтобы произвести объективно назревшие изменения. Они охватывают экономическую, социальную и идеологическую сферы, носят эпохальный характер и касаются не только нового лидера, но и других государств. Наконец, третье условие ге - гемонистской войны состоит в том, что события мировой политики начинают выходить из-под контроля политиков.

Наиболее совершенным способом сохранить господство и стабильность Гилпин считает повышение эффективности использования ресурсов. В пример он приводит Китайскую империю, которая длительное время существовала благодаря необычайно высокому уровню экономических и технологических инноваций. Могущество современных США также опирается на экономические преимущества.

Другой путь продления господства состоит в том, чтобы уменьшить издержки для сохранения баланса сил. Именно этот путь зачастую ведет к военному конфликту. В частности, по пути ослабления противника или разрушения его потенциала в результате превентивной войны. Однако далеко не всегда удается сохранить контроль над военными действиями и их последствиями, что приводит к эскалации военного конфликта. Еще один вариант — расширение территории и поглощение потенциальных противников. Но в перспективе, как учит история империй, растут политические издержки и военные расходы, постепенно ослабляя государство. Если гегемону не удается реализовать ни одну из стратегий по управлению динамикой развития, дело заканчивается войной.

Некоторые авторы обращают внимание на условия малых войн между гегемоном и зависимыми государствами. Слабые страны вынуждены изменять свой внешнеполитический курс в качестве услуги за блага, получаемые от экономических связей с гегемонами. Для поддержания стабильной зависимости государство-гегемон стремится установить легитимные правила поведения на международной арене. Но гегемон получает больше преимуществ благодаря контролю над ценами и потоками товаров. Если подчиненному государству удается снизить уровень своей зависимости за счет экономического прорыва, его внешняя политика становится более свободной и может войти в конфликт с гегемоном. Причиной дисбаланса отношений становится несоответствие между формами политического контроля и новыми социально-экономическими реалиями. Попытки вернуть соответствие редко заканчиваются мирным путем.

Сторонники теории длинных циклов придерживаются близкой гегемонизму точки зрения, но ставят иные акценты. По их мнению, глобальная война имеет ряд отличительных признаков. Длительность такой войны равна примерно четверти длинного цикла и составляет около тридцати лет. К военному периоду фактически относят совокупность нескольких войн и промежутки между ними. Глобальность предполагает охват боевыми действиями нескольких континентов, вовлечение крупнейших держав, крупные морские сражения, значительные потери и разрушения.

Глобальная война хотя и сопровождается сменой лидера, но ее корни связаны с неизбежностью периодического системного кризиса, происходящего примерно раз в столетие. Он объясняется тем, что любое государство со временем теряет лидерские позиции. Сторонники теории циклов пошли по пути выявления более конкретного, чем у Гилпина, контекста возникновения войн. К ним ведет структурный кризис мировой политической системы, когда гегемон вынужден отвечать на вызов конкурента. Война выступает как форма принятия глобального политического решения на уровне международной системы в целом. Война порождает нового лидера, обеспечивая дальнейшую эволюцию системы. Она завершает очередной длинный цикл истории и служит своего рода мерой отсчета исторического времени. Теория длинных циклов, как и гегемонистская, тоже не исключает, что в будущем человечество может выработать иной, чем война, регулирующий механизм.

В теории циклов делается акцент на эффективность мировой экономики, а не только гегемона. Она достигается тогда, когда гегемон способен выйти за рамки собственных национальных интересов и найти решение проблем глобального развития. Глубокая связь между экономикой и войной проявляется в том, что мировая экономика за время длинного цикла проходит две волны своего развития, оказывающие существенное влияние на политику. Первая «повышательная волна» приносит инновации в торговлю и производство, концентрирует финансовые и экономические ресурсы в географическом и временном измерении. Она связана с проявлением новаторских направлений экономического развития, обеспечивающих глобальное лидерство.

Так, во время первого американского экономического цикла 18731914 гг. в их число входили производство электроэнергии, стали, серной кислоты. Однако не только лидер, но и его ближайшие соперники на глобальном и региональном уровне стремятся извлечь свою выгоду. Конкурентом США в этот время была Германия. Вероятность войны возрастает после прохождения первого экономического пика из-за обострения конкуренции и быстро растущего неравенства государств (Таблица 9). Опираясь на количественный анализ эмпирических данных, охватывающих все глобальные войны, Моделски и Томпсон уточняют, что глобальная война происходила при снижении инвестиционной активности, которое может начаться еще при общем экономическом росте. Канун войны, в стадии первого экономического пика, совпадает с периодом наибольшей деконцентрации морской силы в международной системе и началом процесса ее сосредоточения в руках одного государства. К окончанию войны около половины морской силы находится в руках победившего лидера.

Примечательно, что теория циклов не выделяет достижение прямого контроля над доступом к сырьевым запасам в качестве определяющей цели борьбы. Контроль над ресурсами является специфической, а не универсальной формой глобального соперничества. Более того, повышательная волна совсем не обязательно вызывает нехватку сырья. В доиндустриальную эпоху его дефицит может приводить к инновациям в международной торговле. В индустриальной стадии развития эта проблема решается в зависимости от того, какие отрасли обеспечивают лидерство.

В то же время, как отмечают Моделски и Томпсон, было бы преувеличением считать, что вероятность войны — просто функция от состояния мировой экономики. Волны экономического развития готовят предпосылки для выдвижения лидера и необходимые ресурсы, но не войну как политическое средство. Среди других факторов, оказывающих свое влияние на возникновение войны, они называют темпы упадка лидера и перераспределения регионального баланса сил. Опасения лидера утратить свои преимущества также способствуют развязыванию глобальной войны.

Говоря об американском цикле гегемонии, который занимал период времени от 1850 до 1973 г., представители теории циклов выделяют первую волну экономического развития, связанную с ростом производства стали, развитием химических технологий и энергетики. Она заканчивается глобальной войной 1914-1945 гг. Вторая, послевоенная волна развития 1945-1973 гг., связана с автомобилестроением, авиацией и

электроникой. В это время США становятся и экономическим, и военно-политическим лидером. Согласно прогнозам теории циклов, опубликованным в 1994 г., к 2000 г. наступает период согласования целей и формирования новых международных коалиций. Фаза цикла, называемая макрорешением и соответствующая следующей возможной глобальной войне, наступает к 2030 г. Авторы теории циклов считают, что вероятность новой глобальной войны отчасти снижает разрушительный характер современного оружия. Но гораздо более серьезными факторами является тенденция глобального развития, которая будет сопровождаться «информационной революцией» во всех сферах, развитием международных организаций, транснациональных корпораций и эрозией суверенитета государств.

Позиция Пола Кеннеди, представителя историко-системного направления, близка теории циклов. Но только он не претендует на универсальные объяснения причины войны в виде экономического или иного детерминизма. Кеннеди — сторонник обобщений на основе конкретных исторических данных, но без претензии на прогноз. В качестве исходного тезиса он берет положение о том, что войны возникают в условиях относительного изменения мощи крупнейших держав, борющихся за лидерство. В своей книге «Взлет и падение великих держав» он показывает, что сила государств формируется в разные периоды и в различных обстоятельствах сочетанием самых разнообразных факторов. В то же время он указывает на общую тенденцию — корреляцию между победой в большой войне и способностью государства мобилизовать экономическую мощь для военных нужд. Кеннеди отличает стремление выявить не столько причины, сколько общие условия, при которых в прошлом возникали «большие войны».

К примеру, войны в Европе после 1450 г. связываются с процессами становления национальных государств, которые пришли на смену менее эффективным в военном, политическом и экономическом отношении феодальным и монархическим государствам. В последние годы Филиппа II в Испании и Елизаветы в Британии эти государства тратили на военные нужды до трех четвертей своей казны. Частые войны возникали на фоне постоянно растущих долгов правительств, внутренних налогов и, как следствие, мятежей в большинстве государств Европы. Несбалансированность политики привела к тому, что, несмотря на огромные имевшиеся ресурсы, монархии Габсбургов пришли в упадок, перегрузив экономику военными расходами. В последующий период 1660-1815 гг. Европа существовала по закону баланса сил. В государствах сформировались национальные финансово-кредитные системы и собственные геополитические интересы, конфликт которых и порождал войны этого периода.

Таким образом, начиная с 1500 г., на каждом этапе истории глобальные войны связаны с неравномерностью экономического развития в анархичной международной системе. Но эта тенденция, верная для прошлого, не является для Кеннеди универсальной.

В концепции Уильяма Уолфорса также проявляется отказ от универсализма, который он находит в структурном реализме, гегемонизме и теории длинных циклов. Его главный тезис сводится к тому, что теории баланса сил и гегемонизма нельзя считать самодостаточными и всеобщими. В конкретно-исторических условиях государства могут проводить политику, соответствующую и той, и другой концепции. В целом эта позиция совпадает с мнением Кеннета Уолтса.

Но далее Уолфорс утверждает, что в сложившейся ситуации наиболее адекватной следует считать идею гегемонизма. Вместо обращения к анализу исторического контекста он предлагает своего рода «теоретический плюрализм»: перебирать и комбинировать общие теории, примериваясь к исторической ситуации. В данном случае, отталкиваясь от положений структурного реализма, Уолфорс пытается «привить» ему идею гегемонизма. Он пишет, что в конце XX в. надолго сложился стабильный однополярный мир. Уолфорс считает, что за последние 200 лет лидерство США прочнее, чем у какой-либо из великих держав, известных в истории человечества. Попытки создания глобального противовеса маловероятны. Удержание лидерства требует гораздо меньше издержек, чем принято считать, то есть менее половины ресурсов всех других государств. Само создание антиамериканской коалиции может провалиться из-за межгосударственных противоречий.

Далее он пишет, что в пользу США играет и геополитический фактор удаленности от всех потенциальных противников. В любом регионе мира есть государства, на которые США могут опереться. Например, Китаю оказывалась экономическая помощь и определенная политическая поддержка для создания противовеса СССР на региональном уровне. Но даже если антиамериканский альянс будет создан, использование силы в международной политике окажется для него делом более трудным, чем для одной страны. Членам альянса нужно и преодолеть недоверие союзников, и добиться внутриполитической поддержки, а госу - дарству-гегемону необходимо решать только последнюю проблему. Значит, гегемон имеет возможность использовать силу более эффективно, чем враждебный альянс.

Однополярность устойчива и потому, что изменение в сторону биполярности или многополярности маловероятно. Возможный претендент, Евросоюз, должен стать фактически единым государством, что трудно представить в ближайшие десятилетия. В конце 1990-х гг. Россия продолжала деградировать, причем более быстрыми темпами, чем США развиваться. Японии и Китаю, чтобы объединить все ресурсы мощи региона, также понадобится много усилий и времени. Пока наблюдается лишь увеличение разрыва между наиболее развитыми государствами и всеми остальными.

В сложившейся ситуации однополярность обеспечивает более безопасный миропорядок, потому что время больших войн между великими державами ушло. Борьба за гегемонию и безопасность теряют для них прежнюю актуальность. Ни одно современное государство не может связывать свое процветание с достижением превосходства над США. Безопасность союзников по НАТО до сих пор обеспечивается в значительной мере американскими усилиями. Одновременно США в состоянии сдерживать нежелательную конкуренцию между великими державами не только собственным влиянием, но и через создание международных институтов. Конечно, нужно иметь в виду, что Уолфорс рассуждает об относительно большей безопасности только для великих держав. Как и для многих неореалистов, малые войны для него — явления малозначимые в мировой политике.

С точки зрения нелинейного анализа политики, война является результатом изменений, происходящих в системе взаимодействий государств. Сторонники этого направления понимают отношения в системе главным образом как взаимодействие, а не упорядочивание. Согласно нелинейной модели, вероятность войны высока, когда незначительные события приводят к значительным переменам в международной системе (модели), переводя ее в состояние глобальной нестабильности, или сильного хаоса (hard chaos). Государства утрачивают контроль над взаимодействиями друг с другом, и международная система становится неконтролируемой.

Важно учитывать, что умозаключения делаются исходя из поведения математической модели, которая имитирует реальные политические процессы. Нелинейный анализ вместо ответа о причинах войны предлагает обращаться к модели международной системы в динамике ее существования. Правда, вопрос о том, насколько эта модель соответствует действительности, остается открытым. Основные выводы, которые делаются в рамках нелинейного анализа, пока не отличаются радикальной новизной, повторяя выводы из существующих в неореализме гипотез. Сторонники этого направления пока просто стремятся показать адекватность своих методик и привлечь внимание традиционных представителей политических наук. Например, исследования связи полярности и роста военных расходов государств показали, что биполярный мир должен быть безопаснее. Тем самым подтвержден один из тезисов теории Уолтса.

В американской политической науке представлены попытки создания синтетических теорий для объяснения природы войн, которые пытаются соединить преимущества различных подходов в рамках реалистической парадигмы. Примером служит «теория динамических дифференциалов» Дэйла Коуплэнда. К ее особенностям следует отнести стремление учесть взаимодействие системных факторов, анализа внешней политики и атрибутов государства. Теория увязывает в единое целое и распределение силы, и динамику развития силы государства, и качество принятия решений, и внутриполитические факторы, сближаясь в определенной мере с аргументами либерализма. Стремление автора к синтезу столь сильно, что в конце книги завершается призывом объединить усилия реалистического и либерального направлений. По Коупленду, источник больших войн, — слабеющее государство-гегемон. Для объяснения обстоятельств, которые ведут к войне, приводятся следующие тезисы.

Во-первых, в международной системе, где каждое государство действует рационально и стремится обеспечить свою безопасность, война наиболее вероятна тогда, когда падает военная мощь государства - гегемона и одновременно быстро усиливается его конкурент. Пока гегемон находится на подъеме роста своей мощи, рациональных оснований для войны нет, так как есть возможность атаковать позже и достичь победы с меньшими издержками либо вообще обойтись без военных действий. Малые государства не начинают войн, так как не имеют достаточно сил, чтобы добитья серьезных перемен в международной системе.

Во-вторых, условия, при которых слабеющий гегемон начнет войну, различны. В многополярном мире новому претенденту на лидерство противостоят примерно равные противники, которые могут объединиться для сохранения существующего статус-кво. Даже если не образуется коалиция, остается риск ввязаться в длительные войны с каждой из великих держав, и это сдерживает претендента. Государство могут разорить растущие военные издержки. Та же логика применима к уходящему государству-гегемону. В многополярном мире реальные планы о войне за лидерство можно реализовать лишь при явном превосходстве над любым потенциальным противником.

В биполярной системе аргументы работают в противоположном направлении. Слабеющее государство-гегемон даже в случае долгой и тяжелой войны имеет дело только с одной великой державой. В случае победы оно останется сильнее любого другого государства. При этом ни одно из малых государств не сумеет повысить свой статус в международной системе до лидирующего и таким образом воспользоваться плодами борьбы великих держав. Если вокруг претендента на лидерство собирается коалиция, то все равно малые государства незначительно изменят общее соотношение сил.

Получается, что в целом многополярный мир безопаснее биполярного. В первом случае слабеющий гегемон должен удерживать значительное военное превосходство для возможной борьбы с несколькими государствами. Во втором случае он способен атаковать даже относительно равного противника, так как потенциал сателлитов несравнимо меньше.

В-третьих, Коупленд предлагает модель принятия решений, чтобы показать, почему даже в ядерный век возможна политика балансирования на грани войны. Вероятность войны может усилить осознание неизбежности и глубины деградации государства-гегемона. Если превосходство в военной мощи сочетается с истощением экономики и ресурсов, то государству в перспективе грозит неизбежный упадок. Тогда политическое руководство страны, не видя выхода из кризиса, более склонно к решению проблемы за счет развязывания большой войны, стремясь стабилизировать свою власть. Слабеющего гегемона может подтолкнуть к войне и опасение превентивных действий со стороны конкурентов, как в Семилетней войне Пруссии против России и Австрии. По Коуплэнду, перспектива доминирования России в Европе толкнула Германию в Первую и Вторую мировую войны. В эту теорию хорошо укладываются американо-российские отношения 1990-х гг., когда Россия сохранила от былого могущества лишь военную составляющую, которая постепенно деградировала вслед за экономикой. В период распада и разложения Россия воспринималась американской стороной как потенциальная угроза, и для противовеса ей не только сохранили НАТО, но и расширили альянс на восток.

Различное понимание неореалистами системных причин войн зависит в наибольшей мере от оценки перспектив однополярного состояния международной структуры и набора условий, связывающих перераспределение силы и войну. Объяснение причин, характера и последствий структурных изменений пока не находит единого толкования, а некоторые из них даже противоположны. В то же время неореалистов по - прежнему объединяет убеждение, что современная международная система, несмотря на изменения, связанные с окончанием холодной войны, остается по существу анархичной, в которой основными субъектами политики являются суверенные государства.