Агрессивная идеология

Идеология как комплекс ценностей, представлений и теорий из различных областей, которые направляют жизнь общества, в определенных исторических условиях выступает одной из причин войны. Агрессивная идеология принимает различные политические формы, а ее носителем может быть и государство, и часть общества.

Ярким примером влияния агрессивной государственной идеологии на внешнюю политику служат советско-американские отношения в годы холодной войны. Тезис марксизма-ленинизма о непримиримости противоречий социализма и капитализма порождал взаимное недоверие и трактовался на Западе как присущая Советскому Союзу и его союзникам агрессивность. В свою очередь, для США характерны идеи мессианства об утверждении в мире идеалов свободы и демократии. Причем это мессианство замешано на протестантской нетерпимости ко всякому инакомыслию и уходит корнями к временам «отцов-пилигримов». В основе американской доктрины «сдерживания коммунизма», которая на заре холодной войны была изложена в директиве СНБ-68, прослеживается существенное влияние идеологической непримиримости к СССР. Стратегия сдерживания в той или иной модификации просуществовала до распада СССР. В итоге идеологическая конфронтация дошла до логического конца, превратившись в противостояние по всем направлениям в глобальном масштабе.

В 1980-е гг. «крестовый поход против коммунизма» стал знаменем внешней политики президента Рональда Рейгана. Военные интервенции этого периода в немалой степени объясняются стремлением одержать победу на коммунизмом в планетарном масштабе, опираясь на военную силу. Захват Соединенными Штатами Гренады в 1983 г. представляет собой весьма характерный случай. В политике СССР аналогичным примером решающего влияния идеологии на политику послужил ввод войск в Афганистан в 1979 г., хотя там, безусловно, присутствовали интересы безопасности.

После окончания холодной войны в странах «третьего мира», а также странах, переживающих переходный период к новому социальнополитическому укладу, идеология часто превращается в инструмент борьбы не только против другой части общества, но и получает продолжение во внешней политике государства. В связи с этим особое внимание американские ученые обращают на различные проявления национализма. До сих пор для американской науки было характерно преимущественно негативное отношение к этому явлению. Современные авторы определяют национализм с помощью двух признаков. Первый состоит в том, что лояльность членов этнической группы к своему сообществу на основе исторической, культурной, языковой и религиозной общности превосходит лояльность к другим группам и государству в целом. Второй признак — стремление этнической группы к самоопределению вплоть до образования собственного государства. Видимо, такое определение не вполне корректно, так как содержит одновременно идеологический компонент и политическую деятельность.

Национализм может иметь различные особенности, но в самом общем виде американские авторы делят его на гражданский, этнический, революционный и контрреволюционный. Гражданский национализм, характерный для США, Франции и Британии, основан на лояльности к определенным политическим идеям и институтам. Получение гражданства для инородцев предполагает главным образом длительное проживание на территории страны. В отличие от других, этот вид национализма с наименьшей вероятностью переходит в военное столкновение. Этнический (религиозный) национализм, характерный для Германии, Сербии опирается на историческую, кровную, культурную, религиозную и языковую общность. Революционный национализм нацелен на защиту радикальных политических изменений в государстве, а контрреволюционный — на их подавление, как во времена Французской ре - волюции. Речь идет, конечно, о преобладающей тенденции, а не о существовании этих видов национализма в чистом виде.

В конкретно-исторических условиях этно-религиозный национализм может получить особый вес. На примере политизации ислама можно наблюдать симбиоз идеологии с религиозными и социально-политическими идеями. Если в христианстве светская и духовная власть разделены, ислам не делает такого различия. Благодаря этому во многих странах влияние религии на политику очень велико, как в Афганистане, Иране и Пакистане. В случае прихода к власти радикальных сил такие государства служат источником агрессии, как видно на примере режима Талибан.

Этнический и религиозный факторы в практической политике разделить сложно. Исследователи обращают особое внимание на связь национализма и войны, начиная с 1980- х. Общая система ценностей, сознание своего единства и отдельности от остальной части общества, особые культура, язык и религия формируют и сохраняют этнические группы населения. Но из всего их многообразия наибольшей сплоченностью и силой отличаются те, кого объединяет еще и чувство ущем - ленности своего положения в государстве. Однако, вовлекаясь в политику на волне протестных настроений, эти сообщества и возникшие на их основе организации чаще всего попадают в подчиненное положение более мощным политическим силам и служат питательной почвой для радикальных движений под флагом национализма. Требование политического самоопределения ведет к вспышкам вооруженного насилия, которые легко пересекают государственные границы.

Многие считают, что в идейной основе большинства современных военных конфликтов на этнической почве лежит противоречие между укладами жизни. Материальные выгоды имеют относительно меньшее значение, хотя могут способствовать усилению воинственности. Все же именно этно-культурные и религиозные ценности многие политики используют для того, чтобы мобилизовать общину на применение силы, убеждая в существовании угрозы образу жизни либо провоцируя такую ситуацию. Источником агрессивности служит нетерпимость к ценностям и религии других этносов, убеждение в богоизбранности и универсальности своих убеждений. Ярким примером может служить многолетний арабо-израильский конфликт.

Сэмюэл Хантингтон, представитель геополитики, пишет, что «религия разделяет людей даже острее, чем этническая принадлежность... Как только люди определяют свою идентичность в религиозном и этническом отношении, они начинают воспринимать отношения с другими людьми по типу «мы» против «них»». Хантингтон даже предсказывает в будущем противостояние стран западной либеральной демократии союзу конфуцианско-исламских государств, которые не разделяют таких фундаментальных для Запада ценностей, как права человека и развитие институтов демократии. Симптомы подобной конфронтации видны в политике фундаменталистских движений на Ближнем и Среднем Востоке с ярко выраженной антиамериканской и антизападной направленностью.

Примеры проявления насилия на почве нетерпимости можно найти в действиях сторонников многих религий. Более того, религиозные догматы могут предполагать насилие во имя выполнения святой миссии. Об этом говорят цитаты из документов организации «Исламский джихад», ответственной за убийство в 1981 г. президента Египта Анвара Садата: «... любой, кто отклоняется от моральных и общественных требований закона ислама — подходящая цель для джихада; к этим целям относятся как вероотступники внутри мусульманской общины, так и внешние враги... Настоящему солдату ислама позволяется [в некоторых рамках] использовать все доступные средства для достижения справедливой цели». В части Библии, называемой Ветхим Заветом, также можно найти указания, что есть особый народ Израиля, который избран свыше носителем божественного промысла. Враги, преступники и все другие народы угрожают выживанию избранного народа, а значит, общественному и космическому порядку. Поэтому определение «других» достойными уничтожения служит средством самоутверждения и самосохранения богоизбранных.

Религиозный и нравственный запрет на убийство человека преодолевается через его дегуманизацию: «четкая линия проведена между нами и ними, между чистыми и нечистыми, между теми, кто достоин спасения, а кто заслуживает уничтожения. Враг... — это не просто человек..., а чудовище, нечистое, вредное». Религия, вытесняя и заменяя реальный мир, в котором живет человек, на божественный, может сделать насилие легитимным средством защиты от того, что воспринимается как противостоящее, враждебное догматам веры, святым местам и традиционному укладу жизни.

Политическая антропология обращает внимание на связь глобализации и так называемого «удаленного (distant) национализма». Эмигранты, добившиеся успеха в новом обществе, легко поддаются политическим манипуляциям. Они сохраняют религиозную, культурную и эмоциональную привязанность к родине, но она все больше становится воображаемой страной, а не реальной. Повышение социального статуса и благосостояния питает критические настроения в отношении покинутой страны. В то же время эмигранты не испытывают на себе последствий от собственных политических действий, касающихся бывшей родины. В итоге они часто вовлекаются в организацию и поддержку этнических конфликтов, попадают под влияние фундаменталистских и террористических организаций.

И все же природа современного агрессивного национализма не имеет однозначного объяснения. Согласно неореализму, национализм в виде военного насилия является реакцией на внешнюю угрозу безопасности. Однако очевидно, что без привлечения внутриполитических факторов этот тезис мало что говорит. В поисках причинных связей многие западные ученые отказываются от упрощенных представлений, сводящих проблему к накоплению исторических противоречий между этносами, которые обостряются в эпоху перемен. По такой схеме американские специалисты рассуждали о национализме в ряде постсоветских государствах, в политике которых отчетливо прослеживалась антирусская направленность. В самой России, по аналогии с Веймарской Германией, рост национализма связан с поражением и развалом СССР, экономическими трудностями переходного периода и крушением имперского сознания.

Говоря о наиболее общей тенденции роста национализма, некоторые неореалисты обращаются к особенностям эпохи модерна, которые привели к «усилению национальной идентификации». Сам процесс национально-государственного строительства обычно сопровождался этническими войнами. Образование системы национальных государств в Европе дало более эффективную форму для достижения целей общества, которое становилось все более сложно организованным: углублялось разделение труда, развивалось военное дело, технологии, коммуникации, политическая организация. Гражданская лояльность укреплялась в процветающих государствах, а неуспех усиливал национализм, в основе которого было «стремление создать более совершенное государство». В свою очередь, государственная власть использовала национализм как опору для сплочения общества и для поддержки силовых дей - ствий. Национализм становился базой для создания чувства общих, национальных интересов. Еще одна, близкая точка зрения, ставит насилие на почве национализма в контекст борьбы элит за власть с внутренними и внешними конкурентами.

Барри Поузен обращает внимание на национализм как необходимое средство, которое использует государство, чтобы «мобилизовать созидательную энергию масс и дух самопожертвования миллионов солдат». Необходимость выводится из структурных соображений: государство вынуждено заботиться о безопасности в условиях анархии международной системы, а потому нуждается в массовой армии. Ее суть не столько в размерах, сколько в том, что граждане должны иметь сильную политическую мотивацию стать солдатом, чтобы преодолеть все тяготы и жертвы войны. На примере военной истории наполеоновской Франции, Пруссии, а также Германии времен Бисмарка Поузен показал, что при равных силах победу одерживало то государство, которое более эффективно использовало национализм. Вывод Поузена состоит в том, что пока военная безопасность государства связана с массовой армией, агрессивный национализм останется востребованным и будет культивироваться, усугубляя дилемму безопасности на международном уровне. Обращение к национализму наиболее вероятно, когда государство не имеет достаточной оборонительной мощи для нейтрализации угрозы безопасности.

Отмечается целый ряд условий, способствующий усилению агрессивного национализма. Он активизируется при ослаблении государства, когда существующие институты не в состоянии обеспечить элементарные нужды населения. В таком случае в основе национализма проявляется стремление этнических и других социальных групп защитить себя от физической расправы, экономических, культурно-языковых и других угроз в условиях нарастающего безвластия. Переход к демократии также сопровождается националистическими войнами, особенно на стадии, пока институты и новая политическая культура еще неустойчивы. В условиях хаоса национализм становится мощным и зачастую единственным рычагом укрепления и удержания власти. Кроме того, часть элиты стремится извлечь экономическую выгоду из войны за счет продаж оружия и отсутствия таможенного контроля.

Дестабилизирующее влияние оказывают особенности демографического развития и географического расположения этнических групп. Компактное проживание народов при несовпадении государственных и этнических границ провоцирует борьбу за самоопределение вплоть до образования собственного государства, как это происходит с курдами, проживающими на территории Ирака, Ирана и Турции. Этнические внутренние конфликты могут быстро стать международными, если они грозят нарушить сложившийся баланс сил на региональном или глобальном уровне. Они провоцируют государства вмешаться, чтобы блокировать распад союзника, ослабить противника или враждебную коалицию.

Процессы экономической глобализации имеют неоднозначные последствия для различных этнических групп. Часть из них извлекает выгоду, но аборигенные народы в большинстве случаев только теряют, так как отчуждение лесов, земель, других естественных ресурсов разрушает экономический и культурный уклад их жизни. В итоге это ведет к деградации или ассимиляции этнических меньшинств, вызывая острые конфликты в обществе.

Национализм имеет не только объективные, но и субъективные корни. В этой связи заслуживает внимания мнение Сейома Брауна в отношении России и стран Восточной Европы. «Трансформация этнического сознания (уклада жизни) в крупномасштабное массовое насилие едва ли просто вырастает из столкновений общин, которые живут бок о бок. Этнические противоречия — потенциальный горючий материал, и его использование для войны между общинами наиболее чаще всего является работой политических демагогов при помощи мобилизации фанатиков» .

В многонациональном государстве попытки политического самоопределения могут привести к такому росту насилия, которое разрушит доминирующую этническую группу. Агрессивный национализм и сепаратизм используются другими странами под флагом защиты права на самоопределение и свободу. Однако это право входит в противоречие с суверенитетом государства, которое подразумевает право на защиту своей целостности силой. Благодаря своей юридической неоднозначности самоопределение становится выгодной картой в политической игре для дестабилизации политической обстановки и ослабления противника.

В разгаре советско-американской конфронтации национализм использовался супердержавами как инструмент борьбы за сферы влияния и в целом был под контролем. Оказание помощи или проведение военных интервенций в странах «третьего мира» проходило под лозунгами поддержки «национально-освободительных движений» (СССР) или «борьбы за свободу» (США). С окончанием холодной войны многие развивающиеся страны лишились экономической и политической поддержки со стороны супердержав, что породило волны этнического насилия в Африке. Другим следствием стало быстрое распространение агрессивного национализма на Балканах и территории бывшего СССР, которые на политическом уровне проявились в форме сепаратизма. Конфликты на этой почве заканчивались силовым вмешательством других государств, как это было в Боснии и Косово или военными конфликтами между вновь образовавшимися государствами.

Иногда политические лидеры разыгрывают карту национализма для оправдания роста военных расходов, либо для отвлечения общественности от других острых внутриполитических проблем, либо для получения поддержки широких масс против внешней угрозы или внутренней оппозиции. С помощью националистических мифов, искаженного преподавания истории, разжигания шовинизма создается образ врага, который порой становится настолько живучим, что не только препятствует компромиссам, но даже ставит определенные рамки действиям породивших его политиков.

Межгосударственные столкновения на националистической почве вызываются волнами насильственной эмиграции, которые провоцируют отдельные государства. Они пытаются добиться этно-религиозной однородности своего населения, избавится от политических диссидентов, от процветающей, но непопулярной этнической группы, либо присоединить чужие земли. Миграции создают целый ряд проблем, ведущих к конфликтам в стране пребывания:

□ вводят дополнительные ограничения на различные ресурсы государства;

□ нарушают экономическое, религиозное, этническое, политическое статус-кво;

□ несут угрозу культурной идентичности;

□ порождают возмущение общественного мнения из-за возникших проблем;

□ ведут к росту общей политической нестабильности.

В случае если государство, принявшее иммигрантов, не справляется с проблемами, оно может прибегнуть к угрозам и насилию в отношении страны, допустившей неуправляемые потоки миграции.

В попытках найти универсальные причинные связи между войной и национализмом Стефан ван Эвера предлагает отличительные признаки наиболее агрессивных форм современного национализма, опираясь на примеры из истории. К таким признакам он относит степень неудовлетворенности этнической группы тем, что у нее нет собственной государственности. Вероятность войны повышается, если разделенные народы стремятся воссоединиться путем захвата чужой территории, где проживает большая часть диаспоры. Войне способствует подавление национальных меньшинств и шовинизм в отношении к народам других государств, как это было в нацистской Германии.

Кроме этого, Эвера выделяет условия, в которых вызревает агрессивный национализм. Это столкновение сильного национального движения с желанием властей подавить его, так как территориальное и политическое отделение одного этноса может породить дальнейший распад государства. Эскалации военного конфликта способствуют этническая неоднородность и некомпактное проживание меньшинств, а также международное непризнание границ, их несовпадение с этническими и естественно-географическими границами. Играет свою негативную роль прошлый опыт политических репрессий, причем мщение направляется не только на власть, но и на другие народы. Такого рода национализм против русских можно наблюдать в Прибалтике и на Украине. Благоприятным фоном для межэтнических столкновений служит политика дискриминации в отношении меньшинств, экономическая нестабильность и социальное неравенство этнических групп.

По мнению Эверы, война на почве национализма той или иной окраски гораздо более вероятна в странах Восточной Европы и бывшего СССР, чем в Западной Европе. Это связано с тем, что на Западе более развиты экономика и институты демократии, претендентов на самоопределение меньше, не так остра память межэтнических столкновений, более адекватно проводится политика в отношении национальных меньшинств. В Западной Германии и Италии, родине фашизма, в настоящее время «условия для возврата к агрессивному национализму отсутствуют». Практически обратная картина рисуется в отношении бывшей Югославии и СССР. Нужно отметить, что современную Россию американские эксперты до сих пор представляют как «страну с глубоко ксенофобным мировоззрением», потому что она слишком многонациональна, слишком много русских находится на положении униженных меньшинств в соседних странах, а российская экономика все еще очень слаба. И если национализм еще не проявил себя ярко на российской политической арене, то это временное явление. Можно ожидать весьма резкой реакции Запада, если Россия попытается от политических деклараций перейти к более действенным мерам в защиту русских в бывших союзных республиках. Здесь русофобию замечают меньше, оправдывая ее накопленными обидами и имперским прошлым России.

Итогом изысканий Эверы стали рекомендации для политиков Западной Европы в виде универсальной формулы рациональной политики. Рецепты нацелены не на разрешение, а на смягчение конфликтных отношений, на предотвращение военной фазы противостояния. Они обходят стороной специфику конкретных регионов и истории народов и сводятся к предложению общего шаблона, или «операционного кода» (operational code). Главные направления «универсальной» политики должны составлять убеждение или принуждение восточноевропейских стран отказываться использовать силу в этно-религиозных конфликтах, а вместо этого развивать демократию и рыночные отношения.

Трудно сказать, насколько Западная Европа прислушивалась к американским ученым, но именно в такую схему укладывается реакция европейских стран на проблемы России в Чечне. Многочисленные комиссии под руководством лорда Джадда из Парламентской Ассамблеи Совета Европы повторяли из года в год одни и те же заклинания, совершенно не обращая внимания ни на необходимость проводить на определенном этапе силовые действия, ни на происходящие в Чечне позитивные перемены.