Элитологический тезаурус.
Как всякая становящаяся наука, элитология нуждается в осмыслении и уточнении своего понятийного аппарата, разработке общей теории и методологии, перевода теоретических понятий на операциональный уровень, разворота эмпирических исследований элит, сравнительных элитологических исследований.
Начнем с различения таких понятий (которые до сих пор смешиваются), как элитология, элитизм, элитаризм. Смешение этих терминов – прежде всего результат того, что элитология зарождалась как элитаризм, ибо ее теоретики были выразителями интересов тех слоев населения, из которых и рекрутировались члены элиты, и которые выступали идеологами (и тем самым апологетами) этих слоев. Элитаризм – это концепция, исходящая из того, что разделение общества на элиту и массу – норматив социальной структуры, атрибут цивилизации (отсутствие такого разделения – признак дикости, неразвитости общества). Чем более аристократично общество, тем выше оно как оно общество (Ф.Ницше, Х. Ортега -и-Гассет). Элита в этом понимании – страта, являющаяся в большей или меньшей степени закрытой, члены которой не приемлют или презирают нуворишей. Таким образом, элитаризм – аристократическое и глубоко консервативное мировоззрение. Соответственно, сочинения его сторонников – рефлексия по поводу той самой высшей социальной страты, к которой они относятся или на ценности которой ориентируются.
Элитизм – явление, близкое к элитаризму, но не тождественное ему понятие. Принимая в качестве исходного постулату ту же дихотомию элита – масса, его сторонники, однако, не относятся к массе с открытым или плохо скрытым презрением (что характерно для таких элитаристов, как Платон или Ницше), они более либеральны, они могут с уважением относиться к массе и признавать ее права на место под солнцем. Во всяком случае, в их понимании элита не должна быть закрытой стратой общества, а, напротив, открыта для наиболее способных выходцев из неэлитных слоев, в том числе и из социальных низов. Обычно они признают законным и даже желательным высокий уровень социальной мобильности. Любое общество подвержено социальному расслоению, которое вызвано неравным распределением способностей; в конкурентной борьбе за элитные посты побеждают функционально более подготовленные к управленческой деятельности. Для элитистов характерен меритократический подход к элите (впрочем, такой подход не является монополией элитистов, он присущ как ряду умеренных элитаристов, так и умеренных эгалитаристов).
Наконец, элитология – наиболее широкое понятие, объединяющее всех исследователей элиты, независимо от их методологических установок и ценностных предпочтений, включая и сторонников эгалитарной парадигмы, для которой наличие элиты – вызов фундаментальной ценности обществу – равенству. Среди эгалитаристов есть сторонники грубой уравнительности, вплоть до полного имущественного равенства, эгалитаристы, для которых невыносимо, чтобы среди «равных» находились такие люди, которые, по выражению Дж.Оруэлла, «более равны, чем другие» (радикальные эгалитаристы). Но значительно большее число эгалитаристов выступают как борцы за «справедливость», под которой они обычно понимают более адекватную систему социального неравенства, обосновывают допустимость определенной степени неравенства в соответствии со способностями и, главное, заслугами людей, их вкладом в развитие общества, то есть демонстрируют элементы меритократического подхода (умеренные эгалитаристы).
Большинство исследователей элиты исходят из того, что элита является определяющей силой исторического (в том числе политического) процесса, его субъектом. Такой подход таит в себе достаточно произвольное постулирование. Чтобы избежать смешения различных трактовок элиты и ее роли в развитии общества, мы и вводим различение таких понятий, как элитология, элитаризм, элитизм. Первое – наиболее широкое понятие. Разумеется, все элитаристы и элитисты являются элитологами, но не все элитологи являются либо элитаристами, либо элитистами. Подобное различение помогает нам, в частности, избежать распространенной ошибки, особенно свойственной американским политологам, относящих выдающегося американского социолога Р.Миллса к элитистам на том формальном основании, что он использовал дихотомию элита-масса для анализа политической системы США. Миллс не считал наличие властвующей элиты ни идеалом, ни нормой политической системы, справедливо полагая, что средоточение власти в руках этой элиты является свидетельством недемократичности этой политической системы. Таким образом, являясь, несомненно, элитологом, причем выдающимся элитологом, Миллс не был ни элитистом, ни тем более элитаристом. Элитистская парадигма (объединяющая элитистов и элитаристов), включает тех социологов и политологов, которые, как Л.Филд и Дж.Хигли, считают выделение элиты как субъекта социального управления и ее привилегированное положение законом общественного процесса, его нормативом. Но ведь элитолог, исследующий реально существующую элиту, может критически относиться к самому факту существования этого социального слоя, считая его угрозой для демократии (даже альтернативой демократии); его идеалом социальной организации может быть самоуправляющее общество, общество без элиты, или же (что, в сущности, одно и то же), общество, все члены которого возвысятся до уровня элиты, будут реальным субъектом, творцами исторического процесса. Что же касается элитаристов и элитистов, то они считают подобные взгляды разновидностью социальной утопии, и наличие элиты для них – имманентный элемент цивилизованных обществ.
В последние годы возрос интерес к элитистской парадигме – прежде всего в политологии, (причем эта парадигма рассматривается обычно в соотношении с эгалитаристской, плюралистической и иными парадигмами). Именно эту проблематику – противостояние и смену различных парадигм в политологии с упором на элитистскую парадигму –и исследуют упомянутые выше Филд и Хигли. Вот схема, рисуемая ими. В первой четверти ХХ века возникает элитистская парадигма (этим термином они объединяют элитизм и элитаризм) и вытесняет эгалитаристскую парадигму, бросает вызов либеральной и марксистской парадигмам. При этом признается, что основатели элитизма не были враждебны либеральной системе западных ценностей и основного противника видели в марксисткой парадигме. Во второй и третьей четверти ХХ столетия наступает спад, стагнация элитистской парадигмы[4], и интерес к ней вновь возрастает в четвертой четверти столетия. Думается, что эта схема не совсем корректна: она игнорирует, в частности, тот взрыв интереса к элитистской парадигме в 50-х годах, который был вызван книгами Р.Миллса «Властвующая элита» и Ф.Хантера «Верховное лидерство в США», вызвавшими острую полемику в американской и западноевропейской политологии, направленную в целом на дискредитацию леворадикальной концепции Миллса и его последователей и защиту плюралистической парадигмы. Эта схема к тому же не принимает во внимание консервативную и аристократическую парадигму, пришедшую в ХХ век из Х1Х-го. Короче говоря, эта схема предельно упрощает ситуацию, сложившуюся в ХХ веке. Положение Филда и Хигли о возрастании роли и значения элитистской парадигмы в последней четверти ХХ века и далее в начале ХХ1 также оспаривается многими политологами и социологами. Впрочем, у них не меньшее число сторонников. К.Лэш пишет о «восстании элит» в Америке[5], Дж.Девлин – о революции элит в постсоветской России; близкую позицию занимают Д.Лейн, К.Росс, У.Циммерман[6]. В пользу схемы Филда и Хигли говорит, в частности, возрастание влияния «неоэлитистов» Т.Дая, Х.Зайглера и др. в американской политологии.
А подтверждается ли схема Филда и Хигли на примере российской политологии? В определенной мере, да. Ряд российских политологов пишет о радикальном повороте российской политологии и социологии от эгалитаритской, антиэлитистской парадигмы, безусловно превалировавшей в советский период, к элитистской парадигме. Но в России в конце ХХ века сложилась особая, уникальная политическая ситуация. И вряд ли на примере российских общественных науках можно проиллюстрировать мировую тенденцию роста влияния элитарной парадигмы. В России несомненный рост влияния элитистской парадигмы, на наш взгляд, не является результатом естественной эволюции научных взглядов, это скорее результат действия политических причин, это реакция на цензурные, идеологические гонения на элитизм, осуществлявшиеся в советские годы и десятилетия. Известно, что пружина, которая сжимается внешними силами, стремится распрямиться, стремится к колебательному движению в противоположную сторону.
И в России действительно состоялся поворот от эгалитаризма советского типа, эгалитаризма в большой мере фарисейского, отрицавшего наличие в СССР тоталитарной элиты, наделенной институциональными привилегиями и скрывавшего действительное неравенство правящей элиты и народных масс, иначе говоря, псевдоэгалитаризма, пропагандировавшегося апологетами однопартийной системы, к элитистской парадигме. Этот поворот часто интерпретируется как часть общего поворота от тоталитаризма к демократии.
Думается, однако, что тут слишком много моментов, отражающих специфику именно российской ситуации конца ХХ века, чтобы можно было считать российский поворот к элитистской парадигме этого периода считать как подтверждение правоты гипотезы Филда и Хигли об общемировой смене парадигм в политологии. В науке переход от одной парадигмы к другой (см.: Т.Кун, Структура научных революций, М.,1975) –результат последовательного накопления фактов и данных, не укладывающихся в общепринятую научным сообществом парадигму, и в результате накопление количественных изменений ведет к смене парадигм (что тождественно революциям в науке). В российской ситуации конца ХХ века все происходило иначе. Во-первых, настораживает факт одномоментности и почти полного единодушия российских политологов при переходе от одной парадигмы к другой. Этот переход напоминает скорее не естественный процесс развития науки, а результат некоторой команды сверху (скорее, упреждение этой команды, готовность угадать и исполнить волю «нового начальства»). Это напоминает существующую в военно-морском флоте команду, когда эскадре кораблей, идущим в кильватер, адмирал командует: «Право (лево) руля!» и добавляет: «все вдруг!». Когда такой поворот имеет место в науке, это отнюдь не свидетельствует об атмосфере в ней свободы и демократии. Слишком уж это похоже на тоталитарные времена, когда «вся советская биология» дружно начинала бороться с менделизмом-морганизмом или все науки в стране – от математики до философии – боролись против кибернетики. Или – когда лояльные нацистской Германии физики «опровергали» теорию относительности, созданную неарийцем Эйнштейном. Так может быть, учитывая исторический опыт, будет уместно предположить, что суждение о смене парадигм – определенное упрощение процесса развития современного российского сознания, может быть, подобный поворот – очередное шараханье из одной крайности в другую, столь характерное, к сожалению, для российской жизни в последнее столетие; может быть, такое резкое движение небезопасно, будучи движением между Сциллой эгалитаритзма и Харибдой элитизма. Может быть, реальное движение политической мысли протекает между этими двумя крайностями, в их борьбе и, вместе с тем, их взаимопроникновении, взаимном учете этих противоположностей. Человечество не одно столетие мучительно ищет равновесия между федерализмом и унитаризмом, между административно-правовым и гражданско-правовым пространствами, между элитизмом и эгалитаризмом, путей создания устойчивой ненасильственной гражданской власти, построения гражданского общества.
Сказанное выше всего лишь в лучшем случае начало элитологического тезауруса, который мы будем пытаться дополнить и другими терминами, углубляющими и расширяющими элитологическую проблематику. Это будет прежде всего относиться к самому термину «элита», его соотношению с такими терминами, как правящий класс, правящая группа, правящая клика, клан и т.д.