Социология: учебное пособие

Природа хаоса парадоксальна. Будучи тотальной деструкцией, он может быть конструктивным и способным служить чем-то вроде "первоматерии", из которой рождаются вполне упорядоченные формы. Это имел, очевидно, в виду Ницше, когда писал о том, что будто нужно носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду.

Русский философ-право вед Н. Н. Алексеев спрашивал, можно ли применить к хаосу понятие ценности, и отвечал на это утвердительно. Он полагал, что не следует рассматривать хаос как феномен чисто отрицательный, ибо в нем ощущается близость к истинно беспредельному. Сугубо негативное же отношение к хаосу — это свидетельство некоторой ограниченности и даже духовной слепоты. "Кто бежит хаоса, тот хочет замкнуться в своей ограниченной конечности и оторваться от беспредельного и абсолютного... Конечно, — продолжает Н. Н. Алексеев, — при названном толковании хаотическая стихия обнаруживает некоторые положительные признаки, однако чисто служебного характера. Хаотическое в душе человека ценно постольку, поскольку оно является путем, открывающим доступ к высшим сферам. Никакого значения самостоятельной, самодовлеющей

ценности оно не имеет и иметь не может... Неоспоримым достоинством названного средства является его динамический, так сказать, характер. Существо его сводится к погружению в движение противоположностей, к соприкосновению с крайностями, к подъемам и провалам. Путь этот не сулит покоя и отдыха, он есть путь глубокой душевной трагедии". Тот, кто открывает душу воздействиям хаотических сил, способен подняться до высочайшего. "Хаотическое и беспредельное есть стихия различных возможностей, не воплотившихся еще в действительности, не достигших актуализации; это есть неопределенная полнота возможностей — и только".

Как и любой хаос, аномия амбивалентна и может проявляться не только в виде деструкции. Она может быть продуктивной и способной нести в себе конструктивный потенциал. Это обнаруживается при следующих обстоятельствах.

Аномийная система сбивает собственные запоры, обрушивает все свои прежние границы. Из нее начинает выливаться и вываливаться ее содержимое. Она становится до такой степени открытой, что внешние воздействия получают возможность почти беспрепятственно проникнуть во все образовавшиеся пустоты и разломы. То есть открытость былой системы становится абсолютной. Теперь в то, что от нее осталось, начинает вторгаться все, что угодно. В итоге ее обмен остатками вещества и информации с внешней средой достигает максимальной степени возможного.

Аномия позволяет возникнуть ускоренным темпом необходимым предпосылкам для переструктурирования социальной реальности и для возникновения новых социальных форм.

В бурно протекающем взаимообмене, среди обломков старых распавшихся систем начинают возникать такие комбинации, которые никогда бы не образовались в условиях стабильности. Образуется ситуация чуть ли не абсолютного обновления, когда из старого почти ничего не сохраняется в его прежнем состоянии.

Подобная обстановка оказывается максимально благоприятной для всевозможных новаций. Поскольку активно экспериментирует сама жизнь, то люди тоже могут заниматься экспериментированием, перед ними открывается социальное пространство свободы, несравнимо более обширное, чем в эпохи порядка и стабильности. Эпоха аномии предстает в глазах многих социальных субъектов как пора чуть ли не безграничных возможностей.

Кажущаяся отдаленность состояний хаоса и порядка уступает место представлениям об их явной близости. Временами в человеческом сознании эти два состояния сближаются до такой степени, что хаос и порядок начинают чуть ли не отождествляться. В хаосе начинают видеть "сложную и непредсказуемую форму порядка" (Э. Ласло). А в порядке усматривается сравнительно простая и предсказуемая, потенциальная разновидность хаоса.

В условиях аномии скрытая от непосредственного созерцания логика исторических событий напоминает логику движений маятника. Когда достигнуто предельное состояние социального хаоса и дальнейшие разрушения становятся невозможны, остается только одна возможность — устремиться в противоположном направлении и начать возводить из руин новую цивилизационную систему со всеми сопутствующими атрибутами государственностью, правом, экономикой, культурой и т. д. И в пучине аномии уже постепенно намечаются те будущие возможности, которые спустя некоторое время станут основами становления и развития новых социальных форм. Так, например, принимающая немыслимые ранее масштабы экономическая преступность предстает в эпоху кризиса как одна из стихийных форм перераспределения собственности, а значит как одно из средств сокрушения старого порядка и установления нового. Более того, преступность, как таковая, выступает как способ стихийного переструктурирования не только экономических, но и политических и правовых отношений и институтов.

В вихревых потоках социального хаоса, в столкновениях всего со всем успевает выгореть все лишнее и сохраняется все то основное, что необходимо для генезиса новых структур, форм и систем, что способно сыграть роль их зародышей.

Хаос предстает как процесс и способ разрушения устоявшихся и успевших обветшать структур, как средство расчистки социального пространства и подготовки места для образования уже других, новых, отличающихся от прежних социальных структур и формообразований. В нем есть нечто, сближающее его с тем очистительным огнем, в котором сгорала и в котором из пепла возрождалась легендарная птица Феникс.

Индивиды, пережившие эпоху социального хаоса, вынуждены производить в своем сознании радикальные переоценки ценностей. Их духовные искания резко активизируются. Трагедии, пережитые ими, печальная судьба множества распавшихся на их глазах общественных форм заставляют их направлять свои усилия в сферу поиска путей их возрождения. А это требует установления Обновленных ценностных ориентиров и смысловых координат.

Можно утверждать, что аномия (в первую очередь локальная) способна выполнять рекреационную функцию. Это давно подмечено древними цивилизациями, практиковавшими периодические ритуальные возвращения в донормативные, докуль-турные состояния празднично-карнавальных оргий. Подобные состояния играли роль мощных энергетических источников жизнетворческих сил. После того как они оставались позади, социальное поведение людей обретало свою обычную структурную нормативность.

Зачем требовались эти нисхождения в дикость с последующими возвратами на покинутые ступени цивилизованного существования? Причина состояла, очевидно, в том, что нормированное социальное существование, в силу своей искусственности (то есть буквальной "противоестественности") способно истощать жизненную энергию людей. Поэтому возникает необходимость поиска источников, позволяющих ее восполнять. Одним из них и оказалась аномия-оргия, локализованная во времени и пространстве, введенная в рамки игрового сценария, полностью обузданная, подчиненная высшей сверхзадаче рекреационного характера и поэтому лишенная своей разрушительной силы.

Индивиды, оказавшись на некоторое время в "естественном", докультурном, вненормативном состоянии, получали возможность утолить свою глубинную потребность-ностальгию по утраченной первобытности. Они ощущали прилив новых сил, позволявших им в дальнейшем спокойно существовать под нормативным гнетом социальных предписаний. Социальность, на какой-то момент растворившаяся в витальной стихии, вновь возрождалась в обновленном, упроченном состоянии.

Мысль о плодотворности хаоса, продуктивности разрушения была одной из центральных в социологии русского анархизма. М. Бакунин, взявший в качестве девиза слова "Страсть к разрушению — творческая страсть", много писавший о способности восставших толп превращаться в несущие хаос фурии разрушения, утверждал, что не может быть революционного обновления без "широкого и страстного разрушения, разрушения спасительного и плодотворного, потому что именно из него и только посредством него зарождаются и возникают новые миры".